Сыновья (Начало повести) - Борис Губер

- Халаты нужно одевать? - спросил его Петя тоном человека, знающего местные порядки.

Санитар, не меняя позы, вяло шевельнул рукою:

- А ну их. Ступайте так.

В коридоре было темновато, мрачно и не очень чисто; в палатах, двери которых были раскрыты настежь, тоже.

- Которая же? - шопотом спросил Андрей, впадая в Петин тон и как бы признавая в нем своего проводника.

- А вот последняя, подле ней кровать стоит, - ответил Петя.

С кровати, выставленно 1000 й почему-то в коридор, на братьев глянуло неимоверно худое, замученное и злобное лицо, с редкими, сквозящими, как у мертвеца, волосами. Андрей хотел было спросить, почему эта койка не в палате, но тут сильный трупный запах окутал его, и стало понятно, что именно из-за этого ужасного запаха еще живой человек отброшен от остальных, как труп... Да и не успел бы Андрей спросить: братья уже входили в палату - и навстречу им быстрыми мелкими шагами торопился отец. Походка его была необычна и со стороны могла бы показаться даже смешной, особенно благодаря серьезному, сосредоточенному выражению седого лица: тело было сильно наклонено вперед, как будто бы для падения, его поддерживали только быстрые шаги и, казалось, что если отец захочет остановиться, то уже обязательно свалится на пол.

Однако отец остановился и не упал. Наоборот - он крепко держался на распухших ногах, одной рукой поддерживая на груди разъезжающийся тесный халат, а другую протягивал вперед и говорил:

- Слава тебе господи, пришли!.. А я думал, что опоздаете.

Братья поздоровались и остановились в нерешительности, не зная, что же делать дальше. Отец полуобнял Петю за плечо (Андрей отметил, что не его) и, ласково похлопывая по спине, повел к своей кровати. На столике, рядом с нею, аккуратно разложены были его вещи - облезшая щетка для волос, кисет, старая записная книжка в порыжевшем кожаном переплете и плоская зажигалка со следами былой никелировки, выглядевшая сейчас какой-то допотопной.

- Ну, садитесь, ребятки, - сказал отец, тяжело опускаясь на кровать и задыхаясь, - глядите, как я устроился.

Он был возбужден - переменой обстановки, началом правильного лечения, надеждой на выздоровление и сегодняшним ожиданием сыновей. Возбуждение прибавило ему сил, он казался много здоровей, бодрей, чем в последние дни. И братьям, настроившимся было безнадежно, стало совестно, что они думали о нем хуже, чем оказалось на самом деле. Им, вместе с некоторым разочарованием (словно отец обязан был выглядеть умирающим), стало казаться, что отец вполне может поправиться. "Что ж - только бы сам он не терял надежды", - подумал Андрей, глядя на иссеченное морщинами лицо, на аккуратную белую бородку и на мясистые, тяжелые уши, какие бывают только у стариков.

- Да, здесь хорошо, не жарко, - сказал он вслух, - и, главное, ты все-таки стал по-настоящему лечиться.

- Еще бы! - подхватил отец, и лицо его засияло детской, ничем не омрачаемой радостью. - Разве сравнишь здешнее лечение с домом? У меня уже анализы делают, завтра должны диэту назначить. Здесь, брат... - и он, не зная, чем выразить удовольствие свое, засмеялся, закашлялся, так и не кончив фразы.

Возбуждение его передалось сыновьям, и разговор не умолкал ни на минуту. Отец охотно рассказывал о больничных мелочах, с какими он успел познакомиться, о соседях по палате, говорил, кто чем болен и как кого зовут...

- Ну, а здесь кто же лежит? - спросил Петя, показывая на пустую койку в углу, гладко застеленную одеялом и какую-то нежилую.

- А-а, это!..

Отец снова засмеялся, да так, что пришлось ему вытирать слезинки, набежавшие к углам старчески-тусклых глаз.

- Я вам и забыл рассказать, - продолжал он, успокоившись и переводя дух, вот уж подлинно слона-то и не приметил!.. Это комендант. Замечательный малый, маляр; он поправился уже совсем, на-днях его выпишут. Но до чего занятный ужас!

И он принялся рассказывать о маляре, какой тот веселый и деятельный и как он заботится обо всех больных, делая то, что собственно полагается делать сиделками: подает чай, выносит судна, бегает в больничную лавочку за папиросами...

- Я просто не понимаю, - торопливо, захлебываясь, говорил отец, - как его только хватает? Буквально всем служит... Ночью ли, днем ли, стоит только крикнуть - сейчас же вскочит. Скажешь ему: "Сделай то-то и то-то" обязательно сделает... Все к этому так привыкли, что и не церемонятся - няньки даже ворчат, когда их вместо него потревожат. Да вот он и сам идет.

В палату вошел невысокий, сильно белокурый человек в лихо расстегнутом халате, с папиросой в зубах. Он, должно бы e18 ть, долго пролежал здесь - его неровно обстриженные волосы уже отросли и на висках завивались колечками... Едва только он показался в дверях, как по палате словно шелест пошел - почти все повернулись к нему, многие говорили что-то шутливое, а он становился на пороге и, весело подмигнув, крикнул:

- Что за разговоры?.. Смирно! Комендант идет.

Отец прыснул и в смехе повалился на подушку.

- Ох, уморит он меня, непременно уморит, - говорил он, прикрывая глаза вздрагивающими отекшими веками, смеясь и задыхаясь. - И до чего здоров, скотина!.. Эй, комендант! - крикнул он неожиданно, пожалуй, даже для самого себя.

Комендант оглянулся, вынул изо рта папиросу и коротко кинул:

- Ну?

Отец замялся, ответил не сразу.

- Мне бы чаю, - сказал он робко.

- Чаю? - грозно переспросил комендант, - я тебе дам чаю!.. Ты у меня, дед, поговоришь...

Пытаясь состроить свирепую гримасу, он шагнул к кровати отца - и отец весь сжался, как бы действительно прячась. Комендант же быстрым движением схватил со столика пустую кружку и франтоватым развалистым шагом понес ее из палаты.

- Ну, что?.. Говорил я вам? - торжествовал отец. - Ну, буквально всем служит.

Петя вежливо улыбнулся, но растрепанные брови его дрогнули. Андрей тоже потускнел. Все эти больные так не похожи были на здорового белокурого человека с папиросой в зубах, что в возможность выздоровления отца опять не верилось и даже подумалось, что никогда уже он не выйдет из этой мрачной комнаты, из этого тенистого, похожего на сад и на кладбище двора... И когда прозвенел звонок, извещавший, что посетителям пора уходить, Андрею стало грустно, захотелось еще хоть немного побыть с отцом, захотелось обнять его на прощание...

Отец проводил братьев не только в коридор, но и дальше, почти до самой прихожей, где сонный санитар, сидя, звонил в колокольчик уже во второй раз.

- Может быть, тебе что-нибудь нужно? - спросил Петя. - Ты скажи, я в следующий раз привезу.

- Да нет, как будто все есть. Денег копеек шестьдесят осталось... - Отец на минутку задумался. - Разве только, - спохватился он, - разве только к Соне съездил бы, помнишь, я тебе говорил? Она, поди, и не знает, что я в Москве. Ей все-таки, должно быть, приятно будет, да и мне с ней повидаться хотелось бы, одиннадцать ведь лет не видались.

Петя виновато потупился.

- Я бы с удовольствием, - ответил он, - только мне, пожалуй, на этой неделе не выбраться... Абрам Захарович (так звали Петиного инженера) подряд взял - водопровод будем проводить.

- А по телефону нельзя?

- Да нет у них телефона, я уже пробовал, звонил... Говорят, выключен.

Андрей молча слушал отца и брата, с таким ощущением, словно он подслушивает чужой, вовсе не касающийся его разговор. Быть может, потому ему показалось, что Петя нарочно отлынивает от поручения отца. "Скажите, пожалуйста, трудность какая... с подрядами с вашими", - подумал он неприязненно, и неожиданная решимость охватила вдруг его.

- Что ж, если тебе некогда, - сказал он, презрительно налегая на последнее слово, - так я могу съездить. Ты только мне адрес скажи.

Отец искоса, мельком посмотрел на него, стараясь заглянуть ему в глаза.

- Вот спасибо, - сказал он недоверчиво. - Может быть, записку написать? Или, впрочем, не стоит. Ты ей просто передай, чтобы заехала.

Андрей молча кивнул головою, хотел было поцеловать отца, но раздумал... Прежде чем уйти, он еще раз оглянулся. Отец, горбясь, мелкими счастливыми шажками возвращался к своей двери, а с отверженной, зловонной кровати злобно смотрело на него измученное, мертвое лицо...