Трагедия королевы - Луиза Мюльбах

Последний озлобил принцессу больше всякого словесного укола, и она с жаром продолжала:

— Да, вы легкомысленно воображаете, что жизнь королевы — сплошной ясный летний день, который надо провести в пении и веселье! Танцуя и веселясь, вы упадете в пропасть! Вы развлекаетесь удовольствиями вместо того, чтобы, как подобает королеве Франции, проводить время в уединении, серьезных размышлениях и делах благотворения! Вы — расточительница, так как раздариваете государственную казну своим любимцам, кавалерам и дамам своего кружка, которые поддерживают ваше легкомыслие, потому что извлекают из него выгоду! Одна семья Полиньяк поглощает двадцатую часть государственных доходов! Вы страстно любите наряжаться и даже не считаете унизительным для своего королевского достоинства проводить целые часы в совещаниях с портнихами! Вы позволяете причесывать свою голову мужчине, который потом этими же руками, которыми он прикасался к волосам королевы, причесывает парижских дам, делая им такие же прически, какие носит сама королева. И что это за прически?! И что за названия! «Утренний туалет королевы!», «Гнездышко любви Марии-Антуанетты!». Да, дошло до того, что моды носят имя королевы, и им придают непристойный смысл! Все мужья, все почтенные матери в отчаянии, потому что их дочери и супруги только и занимаются вашими нарядами. Ваша страсть рядиться, ваше кокетство, ваши неслыханные празднества, к которым вы даже привлекли короля, старшего сына церкви и святейшего отца…

— О каких празднествах вы говорите? — прервала королева.

— О тех, которые на соблазн всех людей дают в Трианоне, где королева превращается в пастушку и позволяет своим фрейлинам одеваться так же, как и она, и обращаться с ней как с равной, а король, очарованный прелестями своей супруги и развращенный ее кокетством, забывает свое королевское достоинство. И эта королева, вечно хохочущая, подражающая блеянию коз и коров в своих неприличных играх, еще решается разыгрывать государственного человека, замещает государственные должности своими любимцами, а король — только послушное орудие ее воли!

— Мадам! — воскликнула королева, поднимаясь со стула с пылающими гневом глазами. — Это уже слишком, вы переходите границы, которые обязательны даже для принцессы крови. Я дозволила вам критиковать мою внешнюю жизнь, но не позволяю касаться моих отношений к королю и моей личной чести. Предлагаю вам назвать моих, как вы говорите, любимцев, и если между ними найдется хоть один, который может похвалиться чем-либо большим, нежели просто милостивое отношение королевы к своему подданному, то попрошу вас назвать этого человека королю и просить расследовать дело. Да, благодарение Богу! У меня есть друзья, которые уважают меня и готовы положить за меня жизнь, но никто и никогда не посмеет утверждать, что у Марии-Антуанетты когда-нибудь был любовник! Мой единственный возлюбленный — король, мой супруг, и, с Божьей помощью, единственным он и останется. Я имела счастье внушить любовь своему супругу, и вот это-то мне и не могут простить благородные принцессы, мои тетки, граф Прованский и весь двор. Да, король простил своей жене, что она — австриячка, что ее навязала ему политика его предшественника, и полюбил ее, а я приняла его любовь. Король любит меня, вот почему я ему ближе, чем его тетки, вот почему я — его советчица и первое доверенное лицо. И этого мне никогда не простят. Да, прошло время, когда король благосклонно слушал жалобы мадам Аделаиды на то, что я нарушаю правила этикета; когда мадам Луиза надеялась раздавить меня своими добродетелями, а графу де Ламарш было дозволено обвинять королеву за то, что она со своими статс-дамами ходила в парк смотреть восход солнца. Теперь король уже не слушает советов мадам Аделаиды. Я знаю, что граф Прованский сочиняет эпиграммы и памфлеты на свою невестку, на свою королеву, и распространяет их по всему Парижу. Знаю, что в его салонах собираются все враги Марии-Антуанетты и что там точат на меня оружие. Но берегитесь, как бы это оружие не обратилось против вас самих! Это вы вредите государству, вы колеблете королевский трон! Ведь вы показываете французскому народу, что для вас более нет ничего святого, что можно кидать грязью в королевский трон! Вы сами хороните монархию, забывая то, что, преследуя австриячку, вы преследуете королеву и что вы — ее подданные! Поэтому вы — преступники, вы — изменники!

— Мадам! — воскликнула принцесса. — Мадам, каким языком вы говорите!..

— Языком женщины, защищающейся против клеветницы! — ответила королева. — Языком, каким королева должна говорить со своей подданной! Нет, будьте любезны, не отвечайте мне! Больше нам не о чем говорить. Прощайте, карета уже ждет меня. Обещаю вам не рассказывать королю об этом новом оскорблении; обещаю вам забыть его и простить.

Мария-Антуанетта слегка наклонила голову и с гордым спокойствием вышла из комнаты.

Принцесса Аделаида смотрела ей вслед с выражением глубокой ненависти и даже до того забылась, что погрозила рукой в сторону той портьеры, за которой скрылась благородная фигура королевы.

— Я-то уж не забуду и не прощу, — пробормотала она, — я отомщу этой дерзкой женщине, которая смеет грозить мне, противодействовать мне и называть себя моей государыней, повелительницей! Австриячка — повелительница французской принцессы крови? Мы ей покажем, где границы ее власти и границы Франции!

Королева покинула принцессу с гордо поднятой головой, но, очутившись в другой комнате, со стоном опустилась на стул, и слезы ручьем полились из ее глаз.

— Ах, Кампан, Кампан, что только пришлось мне выслушать! — горестно воскликнула она. — В каких выражениях смеют эти люди обращаться к королеве Франции!

Мадам Кампан, первая камер-фрау Марии-Антуанетты, поспешно подошла к ней и, опустившись пред нею на колени, прижала ее безжизненно повисшую руку к своим губам, после чего прошептала своим кротким голосом:

— Ваше величество, вы плачете? Разве вы хотите дать принцессе случай узнать, что ей удалось заставить королеву Франции плакать и портить слезами свои прекрасные глаза?

— Нет, этого удовольствия я ей не доставлю, — быстро справившись, сказала королева, — она хотела оскорбить меня, но я вернула ей ее оскорбление.

— Ваше величество изволили оскорбить принцессу? — испуганно повторила мадам Кампан.

— Да, — с торжествующим выражением