Крайний срок - Уоррен Мерфи

– А как же постель, сэр?

– Я сам себе постелю, черт возьми!

Утром они так же крадучись покинули гостиницу, направляясь на совещание: служебным лифтом, автомобилем с занавесками на окнах, по запасной лестнице – в комнату, где находились сейчас. Секретарь Липпинкотта сообразил, что его босс провел в Токио целых 12 часов, так и не увидев ни одного японца.

Липпинкотт расхаживал по изящному коврику, как зверь по клетке. Он то и дело потирал ладони, словно к ним пристали мельчайшие частицы грязи.

– Ненавижу этот желтый ковер! – взорвался он. – Какие в этой стране маленькие ковры! Маленькие, желтенькие... Все здесь маленькое и желтенькое! Вам надо побыть на солнце, Джеральд, у вас нездоровый вид.

Секретарь тихонько вздохнул. Наверное, у босса нервное расстройство.

– Я скажу им, что вы заболели, сэр.

Липпинкотт встрепенулся, будто впервые понял, что рядом с ним находится секретарь, и покачал головой.

– Нет, это не годится. Разве вам не известно, что мы, Липпинкотты, никогда не болеем? Отец этого не перенесет. Ладно, нам не избежать этого дурацкого совещания. Только давайте побыстрее его закончим.

Шагая по коридору, Липпинкотт шепнул секретарю:

– Будьте поблизости. Вы мне понадобитесь.

Секретарь кивнул, недоумевая про себя, что это за блажь. Потом он обогнал босса, чтобы открыть для него дверь, и посторонился, пропуская Липпинкотта вперед.

Четырнадцать японских бизнесменов, увидев в дверях Липпинкотта, дружно вскочили, желая засвидетельствовать свое почтение. Секретарь увидел, как его босс отпрянул, словно усмотрел в рвении японцев угрозу для себя. Пока Липпинкотт боролся с охватившей его нерешительностью, секретарь обогнул его и вошел в гостиную первым.

– Благодарю, господа, – произнес он. – Прошу садиться.

Все четырнадцать разом сели. Секретарь оглянулся на Липпинкотта и ободряюще улыбнулся. Тот кивнул, но вошел с опаской, словно ступая по минному полю.

Остановившись у ближайшего к двери края стола, он далеко выдвинул кресло и сел на самый его краешек, словно готовясь в любой момент кинуться к двери. Японцы смотрели на него с вежливым любопытством. Марико Какирано встал и тоже отодвинул свое кресло подальше от стола, после чего снова уселся. Остальные тринадцать бизнесменов поступили так же. Теперь, чтобы достать что-нибудь из атташе-кейса, любому пришлось бы вставать и подходить к столу.

Секретарь заметил на лбу у Липпинкотта испарину и расслышал отданный свистящим шепотом приказ:

– Джеральд, сядьте между ними и мной!

Определенно нервное расстройство! – подумал о боссе секретарь. Если он прав, Лэму Липпинкотту не миновать дурдома.

Японцы сидели смирно и улыбались, пока секретарь не уселся. Тот поставил кресло между Липпинкоттом и столом под таким углом, чтобы можно было видеть одновременно и японцев, и босса. Теперь Липпинкотт потел, как марафонец, и затравленно переводил взгляд с одной желтой физиономии на другую. Наверное, кого-то ищет, подумал секретарь.

Липпинкотт открыл рот, по каждое слово давалось ему мучительно.

– Вы знаете, зачем мы собрались здесь, господа, – начал он, делая длительные паузы между словами.

Четырнадцать голов согласно кивнули.

– Президент желает, чтобы компании Липпинкоттов, действуя через посредничество ваших компаний, развили торговлю с Красным Китаем, что будет способствовать росту нашего торгового оборота и укреплению доллара. Такова позиция президента.

Дружный кивок.

– Я знаю, что вам, желтым бесенятам, нельзя доверять, – выпалил Липпинкотт. – Думаете, я забыл про Пирл-Харбор?

Секретарь в ужасе посмотрел сначала на Липпинкотта, потом на его аудиторию. Японцы были ошеломлены. Послышался возмущенный ропот.

– Не смейте возражать, варвары-недомерки! – прикрикнул Липпинкотт. – Я знаю вам цену! Вы только и помышляете, как бы застать нас врасплох и обвести вокруг пальца. Когда вы споетесь с китаезами, то быстро сообразите, как драть с нас три шкуры.

Липпинкотт с такой силой впился в ручки кресла, что у него побелели костяшки пальцев.

Марико Какирано вскочил.

– Мистер Липпинкотт, я протестую!

Липпинкотт обмяк.

– Предупреждаю, держитесь от меня подальше. Не подходите! – Он съежился, как ребенок, ожидающий взбучки.

– Вы не имеете права! – пискнул Какирано.

Остальные тринадцать бизнесменов тоже повскакали с мест. Некоторые были разгневаны, но большинство испытывали изумление или смущение. Прежде чем Какирано снова раскрыл рот, Лэм Липпинкотт вскочил и выбросил вперед руки, словно готовясь отразить атаку четырнадцати противников.

– Не смейте, желтокожие дьяволы! Я знаю, вам подавай мое мясо, мои кости! Не выйдет!

Секретарь встал. Липпинкотт размахивал руками, словно борясь с воображаемыми насекомыми, перешедшими в атаку.

– Сэр, – заикнулся было секретарь, – не лучше бы нам...

Липпинкотт не дал ему договорить: он заехал ему по физиономии, заставив рухнуть на кресло.

– И ты туда же? Ты заодно с этими стервятниками?

Марико Какирано с омерзением покачал головой и оглядел соотечественников. Заручившись их одобрением, он направился к двери. Остальные потянулись за ним, образовав безупречную цепочку.

– Все на одного? Не выйдет! – крикнул Липпинкотт и хотел было кинуться наутек, но зацепился ногой за секретарское кресло, опрокинув Джеральда на ковер.

Тот, придя в себя, увидел, как его босс прошибает головой оконное стекло и, раскинув руки, наподобие лебединых крыльев, устремляется в полет. От тротуара его отделяло шесть этажей.

Лэм Липпинкотт погиб не просто так. Он упал на троих пожилых японцев. Все четверо умерли на месте.

Проведя тщательное расследование, токийская полиция пришла к выводу, что произошел трагический несчастный случай.

В тот же день, ближе к вечеру, в кабинете доктора Елены Гладстоун, директора лаборатории «Лайфлайн», зазвонил телефон. Это был не обыкновенный звонок, а особый сигнал. Прежде чем поднять трубку, доктор Гладстоун надавила под столом на специальную кнопку, заблокировав дверь.

– Да, – произнесла она и выслушала доклад о печальной участи Лэма Липпинкотта.

– Как неприятно! – посетовала она.

– Его смерть не входила в наши планы, – сказал голос в трубке.

– Предугадать реакцию невозможно, – ответила она. – Мы еще не вышли из стадии эксперимента.

– Подобное не должно повториться, – приказал голос.

– Не повторится, – пообещала доктор Гладстоун и повесила трубку, после чего, доверяя дверным замкам, от души расхохоталась.

В 25 милях к северу от манхэттенского кабинета доктора Гладстоун зазвенел еще один телефон. Доктор Харолд В. Смит, глава тайной организации КЮРЕ, вынул трубку из нижнего ящика стола и сел так, чтобы видеть в окно, непроницаемое для взглядов снаружи, волны залива Лонг-Айленд.

– Слушаю, сэр, – сказал он в трубку.

Смит оставался главой тайной организации при правлении пяти президентов, и каждый из них обладал неповторимым характером, что проявлялось и в телефонных разговорах. Организацию создал первый из пяти, молодой президент, чью жизнь оборвала пуля убийцы. Он задумал КЮРЕ как агентство, действующее независимо от Белого дома. Президенту не полагалось давать КЮРЕ поручения, он лишь предлагал, чем заняться агентству. Президент мог отдать Смиту единственный приказ – распустить КЮРЕ. Подбирая главу организации, первый президент принял мудрое решение, остановив выбор на Смите: получив такой приказ, Смит немедленно распустил бы организацию, невзирая на опасность этого шага для его собственной и любой другой жизни. О трудностях, пережитых Америкой в 60-70-е годы, свидетельствовало то, что каждому следующему президенту очень хотелось распустить КЮРЕ, но ни один так и не осмелился отдать соответствующий приказ.

Смит знал каждого по голосу. У первого был отрывистый говор уроженца Новой Англии, который умел даже неправильно выговариваемые слова подавать как свое достоинство; у другого была неразборчивая, эмоциональная речь техасца, близкого к почве, – этот был единственным из знакомых Смиту президентов, в котором бурлила жизнь. Голос следующего президента был по-калифорнийски резок; при разговоре с ним Смиту всегда казалось, что собеседник всю беседу спланировал заранее, обдумал 25 вариантов разговора и 24 отбросил, оставив наилучший. Этот голос принадлежал истинному профессионалу, его обладатель уважал точность, но у Смита не проходило чувство, что он напряжен, как тугая струна, и стоит этой струне лопнуть, – и ему придется туго. Потом Смиту приходилось слушать другой голос – простой выговор выходца со Среднего Запада. Президент обладал такой речью, словно не чувствовал родного языка и не отдавал себе отчета, о чем говорит. Впрочем, его не подводили инстинкты, и он отличался крепкой волей. Смит испытывал к нему симпатию: не умея говорить, он умел руководить.