Соловьиное эхо - Анатолий Ким

Ольга выбежала из каюты. Пароход уже отвалил и медленно двигался вдоль берега, колеса его шумели, словно водяная мельница. Недалеко у перил застыл помощник капитана, задумчиво глядя на лунные всплески воды. Услышав стук двери, он живо обернулся, сверкнул зубами, улыбаясь, и хотел что-то сказать, но не успел. Ольга промчалась мимо, обогнула угол рубки, а серая тень ее сестры метнулась прочь, перебежала к корме. Ольга громко, со слезами в голосе, окликнула ее, но сестра не отозвалась, стоя на самом конце судна. И только тут Нефедов заметил ее. Увидев еще одну девушку, по-видимому чем-то связанную со всей этой романтической историей, молодой помощник капитана направился к ней, исполнившись неясной надежды. Но та не дождалась его: подобрав одной рукою длинную юбку, она молча прыгнула в воду, сжав вместе ноги.

— Человек за бортом! — загремел Нефедов и стал сбрасывать китель, желая прыгнуть вслед за девушкой.

Но тут подбежала Ольга и удержала его за плечо.

— Тише. Не надо, — сказала она. — Это моя сестра. Она плавает, как утка.

Осталось навсегда неизвестным, как могла сестра узнать — какому наитию подчиняясь — о предстоящем побеге. Она резко и сильно колотила ногами по воде, ясно видимая на лунной дорожке, широко стлавшейся вслед за пароходом. Черные каскады брызг поднимались от ее работающих ног, юбка надулась пузырем, и плывущая была похожа на огромную черепаху, резвящуюся под луною. Уже издали она вдруг закричала тоскливым, диким, срывающимся голосом:

— Ты еще вернешься ко мне, Ольга! Попомни, ты еще вернешься ко мне! Вот увидишь!!

И теперь мы, взрослые представители рода Мейснеров, знаем доподлинно, что пророчество этой вещей Кассандры сбылось. Через много лет Ольга, седая, неузнаваемая, вернулась в свое село, ведя за руки двух огневолосых сыновей. И постаревшая сестра, жившая одна, без матери и отца, которые после революции сгинули где-то на Севере, угрюмо и равнодушно помогала растить племянников. К тому времени она казалась немой — из-за своей нелюбви к словам, выглядела крепкой сухопарой старушкой, и до настоящей, глубокой старости ее обличье оставалось неизменным. Когда рыжие племянники выросли и семейное дерево каждого окружило племя молодое, веселое, она с тем же угрюмым равнодушием помогала воспитывать новое поколение. И уже в Казахстане, куда переселилось в числе прочих корейцев и потомство Отто Мейснера, умолкшая Кассандра однажды тихо умерла, сохранив на лице все то же нелюдимое и мрачное выражение. Что, какую любовь или какую ненависть, унесла она в своей иссохшей груди, осталось навеки неизвестным.

Глава 4

На второй день побега Отто Мейснер и девушка сошли с парохода у первого же большого села, где имелась церковь. Магистр не хотел на виду у всех путешествовать с невенчанной невестой, самые дружелюбные шутки, поздравления и веселое внимание команды парохода коробили его. К тому же Ольга была подавлена чем-то и все время плакала. Сойдя к вечеру на незнакомый берег, магистр почувствовал облегчение. Молодые взяли в руки свои вещи и направились к церкви.

У деревянного храма с чешуйчатым медным куполом было безлюдно, паперть пуста, дверь на огромном висячем замке. Но на углу широкого церковного двоpa стоял добротный пятистенный дом, очевидно батюшкин, возле дома на длинной веревке томился бурый безрогий теленок. Оставив у паперти невесту, Отто Мейснер направился к избе, прошел мимо теленка, который очнулся от дремоты и кинулся прочь, задрав хвост. На зов магистра выглянул из дверей сарая человек в круглых очках, с негустой плоской бородой. Вытирая руки о полу старенького кафтана, он медленно подошел и с немым вопросом в глазах уставился на пришельца. Отто Мейснер спросил попа, и человек в кафтане отвечал, что он и есть священник этой церкви, отец Константин. Магистр почтительно снял шляпу, поклонился и изложил свою просьбу. Священник сразу же отказал:

— Никак не можно по причине неясности положения и отсутствия свидетелей. Где ваши отцы и матери?

Тогда магистр предъявил документ в виде кредитного билета на крупную сумму и в ответ получил неясный взгляд в сторону и смущенное покашливание, что можно было, вероятно, принять за знаки вынужденного согласия. Простоватый священник направился затем к церкви, на ходу задирая полу кафтана и доставая из кармана штанов ключи. Бурый теленок радостно кинулся навстречу ему, но хозяин отскочил, стащил с головы шапчонку и замахал на него, с преувеличенной ненавистью произнеся:

— У-у, с-сатанид!

Возбужденный стычкой с теленком, поп молча прошел мимо потупившейся девушки, словно бы и не заметил се. Он долго не мог открыть замок, но все же справился с механизмом и скрылся внутри храма, притворив за собою дверь. Отто Мейснер подошел и стал рядом с Ольгой. Они оба смотрели на комолого теленка, который защемил меж остриями копытца веревку и теперь пытался стряхнуть ее, дрыгая ногой.

Молодые люди прождали долго. Но вот дверь раскрылась, высунулась очкастая голова попа.

— Взойдите, — пригласил он изменившимся, строгим голосом.

Пропустив мимо себя врачующихся, отец Константин запер дверь храма изнутри на крюк. В притворе было темно, но в глубине церкви горело несколько свечей и лампад, ровные огоньки их были окружены размытым золотым нимбом. Священник, уже переодетый для исполнения своего долга в ризу, прошел вперед. Стоя на возвышении, он издали знаками поманил молодых, замерших посреди церкви, и, когда те подошли, цепко и внимательно оглядел каждого.

— Вижу, что нерусской нации вы оба, — промолвил он наконец, закончив осмотр. — Ты корейского происхождения будешь, вижу по одежде, — кивнул на Ольгу. — А вот ты, жених со шляпою, скажи, например, какого вероисповедания будешь?

— Я христианин, святой отец, — с улыбкой отвечал Отто Мейснер.

— А как же берешь жену некрещеную?

— Я тоже крещеная, — сказала Ольга. — И отец у меня крещеный.

— Ну слава Богу, оба вы христиане, теперь освящу ваш брак без всякого зазрения совести, — успокоился отец Константин. — Назовите теперь ваши имена нареченные.

— Отто Мейснер.

— Ольга.

— Так вот, Отто Мейснеров, и ты, Ольга, — приступил священник, — слушайте, а я буду краток. Вижу, что бракосочетание ваше требует поспешности и нету возле вас родителей ваших. Не мое дело докапываться до корней причины, мое дело исполнить волю Божью, которая и привела вас к порогу сего заштатного храма. И еще вижу я, что святое чувство любви соединило вас и в гонении вы теперь за него, но не отступитесь, потому что оно истинной свято. И верю: будете вы едины духом и плотью и верны друг другу, как Адам и Ева, пока не истекут дни ваши на земле. А посему не будем разводить церемониалы, а благословлю-ка я вас по-простому. Идитя, живитя и трудитеся на ниве добродетели, а все ваши прежние грехи, коли они были, я вам отпускаю, и далее остается одна святость законного брака. Отто Мейснеров! Согласен ли ты взять в жены рабу Божию Ольгу?

— Да, святой отец.

— А ты, девица Ольга, согласна ли быть верной женой рабу Божьему Отте Мейснерову?

— Да.

— Тогда аминь! Ступайте с Богом. Отныне вы муж и жена.

И, благословив их трижды — обоих вместе — широкими торжественными взмахами крестного знамения, отец Константин направился в боковой придел переодеваться. Из-под его шитого золотом священнического одеяния виднелись старые, для домашних работ, залатанные штаны, и на ногах погромыхивали нечищеные сапоги солдатского образца. Отто Мейснер с женою покинули храм.

Они вышли за ограду церкви и по наклонной дороге, вытоптанной меж раскидистыми черемухами, лоснящимися от черных ягод, направились вниз, к селению. На амурском берегу уже смутно были видны избы, кое-где светилось несколько окон, над трубами подымался и невысоко таял спокойный вечерний дым. За избами тусклым розовым сиянием мерцала река, и высоко над нею в зеленом небе наливался фосфорическим блеском воинственный знак полумесяца.

Необходимо было найти ночлег и приют до следующего парохода, который должен быть завтра. Но по всей улице ворота оказались уже заперты и нелюдимая тишина стояла во дворах. Оробевшие новобрачные незаметно прошли через все село, так никого и не встретив. И тогда Отто Мейснер, улыбнувшись жене, взял ее за руку и повел дальше за собою.

Они выбрались на высокое место, с одного края глубоко обрывавшееся к реке. Отсюда хорошо были видны все селение и на воде — недалекий черный плот пароходной пристани. На обрыве стояла одинокая дикая яблоня, раскидистая, старая, и под этим деревом Отто Мейснер решил устроить бивуак. Он расстегнул ремни на свертке и достал походную кровать. В густой, влажной от вечерней росы траве установил он раскладушку, прислонив ее одним боком к располневшему стволу старой яблони. От дерева еще дышало дневным теплом. Устроив постель, он ласково приказал жене: