Кубула и Куба Кубикула - Владислав Ванчура

— Послушай, Куба Кубикула, — сказал медведь, — это всё из-за тебя! Зачем ты плёл такую околёсицу?

Медвежатник признал свою вину и попросил прощения. Потом, себе в наказанье, согласился обобрать у медведика блох и занимался этим, пока не умиротворил его.

Этак через час бедняги опять вспомнили о Лизаньке и своём посланном.

— Уж приходил бы скорей! — сказал Кубикула и стал так упорно думать о Барбухе и такого страху напридумал, такой пыли в глаза напустил…

Но привидение не появлялось.

— Кубула, Кубула! — воскликнул через некоторые время медвежатник. — От тебя такая пыль в глаза — прото ужас… Сдаётся мне, ты врёшь и Барбухи не боишься.

Тут медведю и в самом деле страшно стало. Он задрожал при мысли, что, может, Барбухи не увидит и не получит от Лизаньки ответа. Но пуще всего он испугался, что на его притворный страх ему в самом деле какое-нибудь страшилище покажется.

Среди этих мучений и тягостей Кубула поступил не совсем как надо. Можно ли было не заметить в его поведении хитрого и коварного умысла? Медведик решил, что лучше всего будет, по способу бедных просителей, до того преувеличить своё тяжёлое положение, что у самого побегут мурашки по коже. Господи, да ведь такое враньё и пусканье пыли в глаза — сами по себе издрядный источник страданий. Чёрт её возьми совсем, эту окаянную фантазию! Человек либо медведь как начнут врать, так, глядишь и увязли во лжи по самую шею. То краснеет, то бледнеет, вертит шапку в руках, ноготок себе грызёт и — ей-ей — готов хоть сквозь землю провалиться, прямо в преисподнюю…

Сколько видели мы плутов и вралей, которым пришлось потом нюни распускать! Не подумайте, что это на всех накатывает — ни-ни-ни! Добрая половина хныкающих учеников ревёт только из-за того, что они допустили какой-нибудь некрасивый, а то и скверный поступок.

Медведь тоже готов был в слёзы удариться. Вот они уж навернулись, вот он уж распустил губы, уж поднимает лапки к глазам. Вот захныкал, как школьник, после уроков в школе оставленный.

В сказках страх способен вызывать из преисподней и даже из более ужасных мест всякие страшилища. А на самом-то деле ну что страх может сделать? Да ровно ничего. К счастью, Барбуха был добрый и Кубулу любил, — он любил его, а это ведь гораздо дороже страха. Медведь заплакал о Барбухе, два три раза всхлипнул и не успел носик утереть, как Барбуха уже перед ним.

— Господи Иисусе, что ж это вы, ребята, делаете? — спросил он, строго глядя на своих друзей. — Как вы опять обо мне говорили? Ведь я сразу хвоста лишился. О чём вы думаете, разбойники, а? Погубить меня хотите?

Кубула за словом в карман не полез.

— Ах, мой хромуля, страх всё преглупо устраивает. Как можем мы об ужасах думать, коли на тебя, мошенника такого, не нарадуемся. Нет для нас страхов и ужасов. Придумай что-нибудь другое, но прежде всего дай сюда Лизань-кино письмо, которое ты в лапке держишь.

И он принялся читать.

МЕЖДУ ТЕМ СТРАШИЛИЩЕ с Кубой Кубикулой стали обсуждать, как бы Барбухе приличный вид приобрести. От бедняги остались всего-навсего голова, брюшко да немножко дымной шёрстки. Судили-рядили и в конце концов порешили на том, чтоб Барбухе питаться Старостиным страхом.

В самый разгар беседы в неё вмешался Кубула.

— Смотрите, пожалуйста, — начал он, какую обезьянёнок этот Барбуха у Лизаньки кашу нам заварил! Мы ей писали, что хорошо здесь живём, а она нам в ответ — мол, грибы-грибочевские ребята на выручку вам придут, освободят вас. Значит, ты, пустомеля, всё ей выложил, язык развесил.

— Ничуть не бывало, ничуть не бывало, — возразил призрак. — Разве я в ответе за то, что ты своими чёртовыми каракулями нацарапал? Лизанька вслух письмо прочла, и там дословно стояло:

Лиза! Мы в Горшках-Поварёшках у изверга-бургомистра, и он нас страшно мучит. Шлём тебе наше спасибо за пирожки перед казнью. Советники коптят нас, уморить хотят. Нам очень страшно. Вот уж кто-то с топором идёт. Приходи сюда пешком, Лизанька, отыщи нас.

— Ax — ax — ax! — воскликнул Кубула, услышав объяснение страшилища. — Чтобы я что-нибудь подобное написал? Куба Кубикула, ты из рук вон плохо моими коготками водил! Какая белиберда! Господи боже, в какую же мы плюхнулись лужу!

Медвежатник принялся ходить из угла в угол. Его злило, что причиной всех неудач — его хитрости, поэтому он стал осыпать Кубулу упрёками. Наконец, бросив пререкания, они стали думать, что теперь делать.

— И ты Лизаньку в этом не разубеждал? — спросил Куба.

— Она мне ни настолечко не поверила, — ответило страшилище. — Не поверила, и пускай я весь дымом изойду, если она не идёт сейчас во главе пяти или шести отчаянных девочек — колотить пана старосту и отпереть дверь этой дыры.

— Скорей, скорей давайте придумывать! — воскликнул Кубула. — У меня даже язык вспотел, и я не мохнатик, если не чую: быть здесь несчастью. Не хватает только, чтобы Лиза какую-нибудь глупость выкинула! Мартиновы за голову схватятся. А в школе! Господи, за такие дела страшные головомойки бывают, и кончится тем, что девочка получит двойку по поведению…

Но Куба Кубикула, подумав, сказал:

— Не так страшен чёрт, как его малюют. Пошлём Барбуху к пану старосте. Пускай кричит и визжит, пускай рыдает и рыкает, пускай грохочет и регочет, пускай делает всё, что умеет, пускай наводит на него страх изо всех своих сил. Бьюсь об заклад, что удалец будет просить нас о помощи против страшилища. Ведь он знает, что оно ходит за нами как собачка. Так что будет языку чесать, ребята, довольно мы отдыхали — настало время выбираться из этой дыры. Отведём Лизаньку домой, а уж попрёки придётся стерпеть.

БАРБУХА НЕМНОЖКО БОЯЛСЯ, что ведь в Горшках-Поварёшках он каждому виден. Чёрт его знает, то ли там все безобразниками были, у которых совесть нечиста, но только это так! В тех краях на страшилище пальцем показывали.

— Не дай бог, ещё погонятся за мой! — сказал он. — Лучше пойду к старосте, как стемнеет.

— Нет, нет, — возразил медвежатник, — кто его знает, что до тех пор может случится. Иди сейчас! Тебя увидят только те, кто тебя боится. Но им не придёт в голову тебя за уши хватать.

— Вот это сказанул! — прервал Барбуха. — А по-твоему, староста не вытянул меня палкой? Нет, кабы он меня не боялся, так и не увидел бы, а кабы боялся, не должен бы был колотить.

— И в сказках ошибки бывают, — ответил Куба Кубикула и снял рубаху. — Ты войдёшь к нему великолепным страшилищем, у которого всё на месте, — прибавил он, занявшись делом. — Вот приметаю несколько заплаток, и будет у тебя премиленький саван. Дам тебе медвежий колокольчик, чтобы звонить в подходящую минуту. Да не забыл я и хорошей лучины, которую легко разжечь.

Тут Куба покатился со смеху и хохотал, насколько пуговицы позволяли. Смеясь и шутя, они вдвоём на самом деле разрядили Барбуху в пух и прах. Затянули ему ворот рубашки, перехаватили её пояском и расписали рисунками с изображением костей, сов, черепа и всяких других ужасов. Право, одного такого рисунка довольно, чтоб у любого старосты усы с бородой — прочь. Получилось ну просто шикарное страшилище; жаль только, маленькое! Но Барбуха не сразу дал себя уговорить, его ещё брали сомнения.

— Послушайте, ведь пан староста Ранда один раз уж мне накостылял, так почему же второй раз побоится?

— Потому что потому! — ответил Куба. — Он тебя испугается, потому что за это время обдумал свои поступки, потому что час от часу всё больше балдеет, потому что без всякой видимой и веской причины посадил в арестантскую вполне порядочного медвежонка и ещё более порядочного медвежатника, потому что у него нечистая совесть, потому что он осёл и, наконец, потому что он этого заслуживает!

— Этого хватит, — сказал Барбуха, спрятал саван в сумку, взял лучину, повесил себе на шею колокольчик, сказал «счастливо оставаться» и выступил в поход.

ДОМ СТАРОСТЫ СТОЯЛ на деревенской площади, нахально подбоченясь. Он был пузатый, с взъерошенной крышей. Перед крыльцом прыгал пёсик на цепи. Пёсик этот был как часы, а цепь — как цепочка от часов. Так прыгают собачки, которых злюка хозяин мучит, держа в конуре, и толстые спесивцы вынимают так часы из кармана. Да ладно, знаем мы, что у вас есть тучные нивы, дом, собака, но знаем и то, что сами-то вы немногого стоите. Вы придурковаты, упрямы и чванны. Не плохо, если страшилище немножко наведёт на вас страху!

Барбуха полегоньку слез с окна и, озираясь по сторонам, подкрался к упомянутому дому. Шёл, будто по горячей плите ступал, то и дело подымал голову и — только увидит, кто показался, — тотчас прижмётся к земле и лежит, будто самая обыкновенная ветошка. К полудню добрался он до Старостина дома. Работница как раз зерно курам засыпала; так он ухватился за юбку её и вошёл в дом под этим прикрытием. Старостова комната была большая, хорошая. В ней были печка, стол и прочные скамьи. Барбуха выбрал себе укромное местечко потеплей. Влез на шест над печкой, на котором пелёнка сушилась. Стал ждать; а так как у него было много времени, начал смотреть на детей, к их играм прислушиваться. Ах, у Ранды были премилые ребятишки, и самой славной среди них была маленькая девчушка, розовая такая и немножко перепачканная от постояного ёрзанья на задочке. Она тыркалась во все сторны так, что рубашонка развевалась. Барбуха ей улыбнулся. Сперва он сидел смирно, но, когда остальные дети, играя, выбежали за дверь, принялся, чтобы позабавить девчушку, звонить в колокольчик. Слез с шеста и давай прыгать и разные штуки выкомаривать, пока она не засмеялась. Всякую осторожность потерял, забыл совсем, что пугать должен. Но тут в прихожую вошёл хозяин; было слышно, как он вытирает ноги и ругается. Барбуха вздрогнул. Еле успел на прежнее местечко забраться. Надел скорей Кубову рубаху и хотел было начать пугать. Но его новой приятельнице не понравилось, что он скрылся, и она ударилась в слёзы. Господи, ну и визжала! Хозяин посадил её к себе на колени, покачал маленько. Не помогло! Ещё пуще закатилась. Открыла ротик, словно кукушечка, и кричит, кричит, кричит! Может, у старосты много холопот было, да и без того у любого папаши всё равно терпенье лопнет, ежели ребёнок так орёт. Староста хотел нашлёпать дочку по задку. Но шлёпнул раз-другой и перестал: такой Марьянка рёв подняла, что в ушах зазвенело! Мамаше это было не больно по вкусу; она лучше бы дело уладила, но молча стала на стол накрывать. Отец за едой хмурый сидел, а рёвушка всё никак не могла успокоиться.