Мальчики для девочек, девочки для мальчиков - Владимир Бошняк

– Ты сказал иногда? А когда ты меня любишь?

– Когда ты на какое-то время умолкаешь. Когда мне начинает казаться, что в твоей головке происходит нечто такое, что делает тебя изнутри этакой тихой и правдивой девочкой. Может быть, даже красивой. Не исключено, что ничего подобного в действительности там не происходит, но я начинаю любить тебя, даже когда просто нет признаков того, что это не так. При этом я люблю тебя по-настоящему. Нежно и искренне. И чуть не напрочь забываю о твоем теле, сколько бы ни было в нем для меня соблазна. В такие моменты я люблю тебя совершенно по-настоящему.

– Ну, все-таки мне не хотелось бы, чтобы ты совсем забывал о моем теле.

– Да я тоже, в общем-то, не хочу о нем забывать, но когда ты умолкаешь и принимаешься тихонько заниматься детьми, по ходу дела успокаиваясь и думая о вещах, отличающихся от тех, про которые ты думаешь обычно, я в такие минуты начинаю любить тебя по-настоящему. А еще я люблю тебя, когда ты плачешь. Нет, правда-правда! Это единственное на свете, чем ты и впрямь можешь из меня веревки вить, потому что, когда ты плачешь, ты становишься похожа на всех сразу плачущих девчонок – глупеньких, маленьких и несчастных. Христом Богом клянусь, когда ты плачешь, у меня просто сердце разрывается. Я никогда не видел, чтобы кто-то плакал на тебя похоже, даже дети, кроме разве что наших – они да, они оба плачут точно как ты.

– Что ж, буду все время плакать. Начну прямо сейчас, не успев доесть это ужасное рагу.

– Давай. Но не думай, будто я не принимаю во внимание тот факт, что по хитрости своей неизбывной ты можешь затевать это в любой удобный для тебя момент. Но даже и так, даже и при этом то, как ты плачешь, надрывает мне сердце и заставляет любить тебя, заставляет хотеть защищать тебя и заботиться о тебе.

– Что ж, это уже нечто в любом случае. А ты не хочешь доесть мое чили?

– Ешь сама. У тебя же с ланча во рту маковой росинки не было. Боже, уже скоро два, а в шесть дети проснутся и начнут ходить на головах.

– А ты не обращай на них внимания. Я же говорила тебе: не обращай внимания или дай шлепка и гони обратно в постель.

– Вот ты какая у нас умница! Попробуй-ка не обрати на них внимания. Их надо умыть, одеть, накормить завтраком и выпустить во двор, где только и начнется их настоящая жизнь.

– Нет, эта гадость в меня больше не лезет. Доедай сам. Не понимаю, как ты можешь с таким удовольствием есть подобную дрянь.

Она придвинула к нему через стол свою тарелку, и он заговорил вновь, только когда доел все, что в ней было.

– Нормальная, здоровая пища. Особенно теперь, когда она доступна в виде консервов. А пиво у нас есть?

Женщина вынула из холодильника банку пива, и, пока проходила мимо, муж шлепнул ее по заду, чтобы знала: он все еще думает о ней, она все еще для него желанна. Она налила пива в стакан, потом говорит:

– Слушай, поздно уже.

– Молчи.

– Нет, правда, уже очень поздно. Ты не думай, я очень благодарна тебе за то, что ты даешь мне утром поспать до тех пор, пока дети не уйдут во двор. Я просто физически не способна вставать по утрам. Так что ложись, тебе надо ловить каждое мгновение сна.

Мужчина встал, допил пиво и вошел в темную гостиную.

– Ты лучше молчи. И иди сюда.

– Нет. Идем в спальню.

– Зачем?

– У меня там все приготовлено. Там уютно и чистенько.

– О’кей.

– А ты мне расскажешь про Харьков?

– Конечно.

– Про все-все, что ты там делал?

– Конечно.

– Хочу все поминутно. Все расскажи мне, все-все!

Глава 7

Когда удовольствие слишком близко, думал он, причем такое, по которому человек томится и жаждет его душой, сердцем и телом, когда он слишком близок к удовлетворению этой его великой и грубой алчбы, подобия которой он не испытывал никогда в жизни, – ни желания, равного по силе, ни услады, сравнимой по блаженству, – в общем, когда такое с человеком происходит, счастье отцовства становится еще важнее, а счастье творчества отступает на второй план, хотя и работа на месте, и искусство никуда не девается, и острота неутоленной потребности присутствует… Или это все слова? – слова, слова, но когда она рядом, с этими ее глазами, волосами, губами и телесной влагой, слова напрасны, слова смолкают.

– Я делаю это ради детей, – сказал он.

– Ну ты и гад. А я – ради тебя.

– Ты это делаешь для себя, я для себя, и давай, черт возьми, прекратим лгать самим себе.

– Это не моя вина, что мне приходится лгать.

– А чья это вина?

– Джонни. Все началось с него.

Что ж, может, и впрямь во всем виноват их спящий мальчик, ведь не появись на свет Джонни, было бы совсем другое дело; а теперь что ж… вырастет еще один мрачный брюнет, темный, как тот день, когда он родился, и темнеющий с каждым днем, хотя кожа у него светлая и в глазах свет; правда, светлые они не цветом, цветом они как раз темные, а светлые тем, что в них свет, свет в точности такой же, как у матери, этой светленькой плачущей девочки, маленькой девочки, которая топает ножками, тре буя любви, требуя господства над своим собственным куском пространства, чтобы не болтаться неприкаянно где ни попадя, а быть всем на свете для одного мужчины, – вот каков был огонь, от которого в нем зажегся свет, свет плачущей девочки, которая уже не плачет, а удовлетворенно про себя думает: «Вот. У меня вышло. Поплакала и все получила».

– Ну, может, пора уже рассказывать про Харьков?

– Слово «Харьков», когда его правильно произносишь, похоже на харканье, которым прочищают горло, но некоторые говорят «А-аркив».

– Как интересно!

– По-нашему «харк» звучит красиво, харк – ларк, рифмуется с жаворонком. А по-русски это вроде места проживания хорьков.

– Харьк, хряк, хрюк. Какое-то даже хрюканье получается, правда?

– Есть немного.

– Все из-за него. Когда он вопрется сюда рано утром, дай ему шлепка. Но что бы я теперь делала, если бы не он? Признайся, ведь ты не можешь сейчас сказать, что не любишь меня?

– Нет, не могу.

Глава 8

Им было слышно, как по улице мчит трамвай, со звоном и громом несется вниз, к океану, причем, скорее всего, пустой, потому что откуда в такой час взяться пассажирам? Наверняка на весь вагон один-единственный какой-нибудь пьяница или старуха, ездившая на ту сторону залива в Беркли навестить замужнюю дочку; кондуктор сидит впереди, рядом с вагоновожатым, оба курят сигареты и болтают, перекрикивая лязг и скрежет.

– Давай мы здесь вот так подоткнем, чтобы было как у девочки-малолетки, да?

– Ну давай. Поглядим, что получится.

– Но ты пока не смотри, я скажу, когда буду готова, ладно?

– Ладно.

Вот из таких дурацких игрищ, думал мужчина, и получается прирост населения планеты.

– Готова!

Он обернулся к ней и увидел, что она лежит действительно точь-в-точь как маленькая девочка, как их спящая маленькая дочка, она удивительно точно изобразила, как девочка лежит, выставив из-под одеяла попку; на сей раз попа, правда, женская, широкая и толстая, да и цветом белее, чем у маленькой девочки, зато лицо в обрамлении этих подоткнутых волос совершенно девчоночье: та же невинность, то же выражение задумчивости, но тут она открыла глаза и стала одновременно и матерью, и ее маленькой дочкой, а глазки-то взрослые, все понимающие, бесстыжие и развратные.

– Ну как, вкусно?

– Да.

– Не хуже сливочного мороженого?

– Лучше.

– А правда то, что говорят о японцах?

– Насчет японцев это была пропаганда, ее запускали специально, чтобы солдаты их ненавидели.

– Я не про войну. Я про их удивительную изобретательность в этом деле.

– Да я понял, понял.

– Разве не удивительно, что японцы к этому подходят так серьезно?

– Ты имеешь в виду их страсть к экспериментам?

– Ты это о чем?

– Об экспериментах.

– Так я и говорю: разве это не удивительно?

– Не знаю.

– А ты был когда-нибудь в постели с японкой?

– Да, но ей приходилось притворяться китаянкой, потому что это было во время войны.

– Ну и как? То, что о них говорят, все правда?

– Да она-то сама была местная, родилась в Калифорнии, а я с ней был один раз и ни о чем таком не спрашивал.

– Да я же не о том, чтобы ты ее о чем-нибудь спрашивал. Нет, вы посмотрите на него! – усмехнулась она. – Ну, ты от этого прямо дурачком становишься. – Смеясь, она выгнулась, приподняв зад. – Если тебе так уж хочется, если тебе непременно надо это дело повторить, давай, вперед! Я могу сколь ко хочешь.

– Не надо вкладывать мне в голову свои желания.

– На твою голову я даже не смотрю. Голова дана тебе для твоего искусства, а мне до него нет никакого дела. Я это к тому, что если тебе надо еще, так пожалуйста, кто тебе мешает, делай все, что хочется.

– Мне хочется почитать.

– Что-то по тебе не скажешь, что тебе хочется читать. – Посмеиваясь и наблюдая за ним, глядя ему в глаза, она принялась медленно вращать большим и круглым белым задом.