Шестая жена короля Генриха VIII - Луиза Мюльбах

– Ты говоришь, Кэт, что это было с тобой вплоть до недавнего времени? – с испугом спросил король.

– Да, ваше величество, вплоть до самого дня, в который вы оказали мне честь впервые заговорить со мной!

Король слегка вскрикнул и, порывисто прижав Екатерину к себе, спросил:

– Ну а с тех пор, скажи мне, мой маленький, нежный голубок, бьется твое сердце?

– Да, ваше величество, оно бьется, о, так бьется, словно хочет разорваться! Когда я заслышу ваш голос, когда я вижу ваш облик, то мне кажется, что холодная жуть насквозь пронизывает меня всю и вся кровь приливает к сердцу. Мне кажется, будто мое сердце заранее чувствует ваше приближение, еще до того, как глаза видят вас. Ведь еще пред тем, как вы входите ко мне, я чувствую особенный трепет сердца и дыхание спирает в моей груди; и когда это случается, я всегда знаю, что вы приближаетесь ко мне и что скоро ваше присутствие освободит меня от этого напряженного состояния. Когда вас нет со мной, я думаю о вас, а засыпая, вижу во сне только вас одних. Скажите же мне, ваше величество! – ведь вы знаете все! – скажите, люблю ли я вас?

– Да, да, ты любишь меня! – воскликнул Генрих, почувствовавший себя, благодаря такому неожиданному признанию, юношески пылким. – Да, Кэт, ты любишь меня, и если я смею верить твоим нежным признаниям, то я – твоя первая любовь! Повтори мне еще раз: ты была лорду Невиллю только дочерью и больше ничем?

– Больше ничем, ваше величество!

– И у тебя никогда не было любовников?

– Никогда, ваше величество!

– Так неужели же должно исполниться счастливое чудо! Неужели же я женился не на вдове и сделал королевой чистую девушку? – воскликнул Генрих.

Под взором пламенных страстных глаз короля Екатерина потупилась, и глубокий румянец залил ей лицо.

А король, бурно прижимая ее к своей груди, воскликнул:

– О, вот женщина, которая краснеет от стыда!.. Что за очаровательное зрелище!.. Ну разве же все мы, даже не исключая и королей, не являемся глупыми, близорукими людьми! Чтобы не обрекать и своей шестой жены кровавой плахе, я, не доверяя похотливой испорченности вашего пола, избрал себе в жены вдову, а эта вдова, по счастливой случайности, осмеивает новый закон[1] мудрого парламента и исполняет то, чего даже не обещала. Подойди ко мне, Кэт, дай мне поцеловать тебя! Ты открыла сегодня предо мной счастливую, сияющую будущность и приготовила мне неожиданную гордую радость. Благодарю тебя за это, Кэт, и да будет моим свидетелем Матерь Божия, что я никогда не забуду этого! – Он снял с пальца драгоценное бриллиантовое кольцо, надел его ей на палец и затем продолжал: – Пусть это кольцо будет тебе напоминать о настоящем часе, и если ты когда-либо обратишься ко мне с какой бы то ни было просьбой и покажешь это кольцо, то я исполню ее.

Он нежно поцеловал супругу в лоб и хотел крепче сжать ее в объятиях, как вдруг снаружи донеслись приглушенная дробь барабанов и звон колоколов.

Генрих вздрогнул и выпустил Екатерину из своих объятий. Он прислушался: бой барабанов продолжал звучать, время от времени издали доносились всплески шума, напоминавшего морской прибой и, очевидно, производимого большой массой народа.

С диким проклятием король распахнул стеклянные двери и вышел на балкон.

Екатерина смотрела ему вслед с загадочной полустыдливой, полурассерженной улыбкой.

– По крайней мере я так и не сказала ему, люблю ли я его, – тихо пробормотала она. – Он сам истолковал мои слова так, как подсказывало ему тщеславие. Но как бы там ни было, а я не желаю умирать на эшафоте!

Решительным шагом она последовала за королем на балкон.

Барабанный бой все еще продолжался, и изо всех церквей лился колокольный звон.

Ночь была очень темной и тихой; казалось, что весь Лондон погрузился в глубокий сон, и темные силуэты домов вздымались вокруг, словно громадные гробы.

Вдруг горизонт начал освещаться, и на небе показалась ярко-красная полоса, которая разгоралась все ярче и ярче, так что вскоре весь горизонт оказался залитым пурпурными потоками огня, и даже на балкон, где стояла королевская чета, огненными отблесками ложились яркие полоски.

Колокола все еще заливались и стонали, и время от времени издали доносились пронзительные крики и ропот тысяч смешавшихся голосов.

Вдруг король обернулся к Екатерине, и его лицо, казавшееся пред тем покрытым кроваво-красной вуалью, теперь пылало дикой, демонической радостью.

– Ах, – сказал он, – я знаю, что это такое! Ты, моя маленькая чародейка, совсем сбила меня с толку и лишила ясности мысли! На мгновение я перестал быть королем, так как хотел всецело и безраздельно быть твоим любовником. Теперь же я снова вспоминаю о прелести моей карающей власти! Это костры пылают там так весело, а шипение и крики означают то, что мой веселый народ всей душой радуется той комедии, которую я приказал разыграть сегодня пред ними во славу Божию и во имя моего королевского достоинства!

– Костры? – дрожа, воскликнула Екатерина. – Но ведь вы не хотите этим сказать, ваше величество, что как раз в эту минуту там умирают люди в страданиях и муках, что в тот самый момент, когда король называет себя счастливым и довольным, некоторые из его подданных обречены отчаянному несчастью и самым ужасным мучениям? О нет, мой король не станет омрачать свадебный день своей королевы печальным соседством смерти! Он не захочет до такой степени смутить всю радость моего счастья!

Король засмеялся.

– Нет, я не только не хочу омрачить для тебя этот день, но, наоборот, желаю озарить его веселыми струйками огня, – ответил он, простирая руки и показывая на пылающее небо. – Это – наши свадебные факелы, дитя, самые прекрасные и святые факелы, моя Кэт, так как они горят во имя Бога и короля! А вздымающееся к небесам пламя, уносящее души еретиков, взметнется к Богу и передаст Ему радостную весть, что самый верный и послушный из его сынов не забывает королевских обязанностей даже в день своей величайшей радости и всегда остается карающим слугой своего Бога.

Генрих был страшен, говоря это. Его освещенное пламенем лицо приняло дикое, угрожающее выражение, его глаза пылали, на тонких, тесно сжатых губах играла холодная, мрачная улыбка.

«О, ему неведомо сострадание! – сказала про себя Екатерина, в ужасе глядя на короля, с фантастическим воодушевлением любовавшегося потоками пламени, в которых сейчас, быть может, извивался в предсмертных муках какой-либо его несчастный подданный, страдавший «во славу Божию и во имя короля». – Нет, ему неведомо страдание и жалость!»

Теперь Генрих обернулся к ней и, нежно охватив рукой затылок, обвил пальцами ее стройную шею, нашептывая ей на ухо нежные слова и признания.

Екатерина задрожала. В этих ласках короля для нее заключалось что-то особенно непристойное и отвратительное. Ей казалось, будто палач щупает шею своей жертвы, выискивая место, где он может попасть наверняка.

Так когда-то Анна Болейн, вторая супруга Генриха VIII, обвив шею своими нежными, белыми ручками, обратилась к специально выписанному из Кале палачу с следующими словами:

– Прошу вас, постарайтесь попасть сразу и метко! Ведь у меня такая маленькая, узенькая шейка!

Так схватил король за шею Екатерину Говард, свою пятую жену, когда она хотела прижаться к нему, а он, убежденный в ее неверности, отбросил ее от себя с дикими проклятиями. Черные полосы от его пальцев были еще видны на ее шее, когда она положила голову на плаху.

А теперь для Екатерины Парр это страшное прикосновение означало ласку, на которую она должна была отвечать улыбкой и радостным взором!..

Обвив ее шею, Генрих шептал ей нежные слова и вплотную прижался лицом к ее щеке.

Но Екатерина не обращала внимания на его страстные нашептывания. Она не видела ничего, кроме кроваво-красных полос на небе; она не слышала ничего, кроме жалобных стонов осужденных.

– Пощадите, пощадите! – простонала она. – О, пусть сегодняшний день будет праздником для всех ваших подданных! Будьте милосердны, и если вы на самом деле любите меня, то исполните мою первую просьбу, с которой я обращаюсь к вам. Подарите мне жизнь этих несчастных! Пощадите, ваше величество, пощадите!

И вдруг, словно мольбам королевы ответило эхо, из комнаты послышался полный отчаяния жалобный голос, повторивший:

– Пощадите, ваше величество, пощадите!

Генрих резко повернулся, и его лицо приняло мрачное, гневное выражение. Он уставился на Екатерину, словно желая прочесть на ее лице, знает ли она, кто дерзает вмешиваться в их разговор.

Но лицо Екатерины выражало только глубочайшее изумление.

– Пощадите, пощадите! – повторил голос.

Король издал крик ярости и бросился в комнату.

IV

Король Божьим гневом

– Кто осмеливается мешать нам? – воскликнул Генрих, бурно врываясь с балкона в комнату. – Кто осмеливается говорить здесь о пощаде?

– Я осмеливаюсь на это! – ответила какая-то молодая дама, которая с бледным, горестным лицом подбежала к королю и в сильном возбуждении бросилась к его ногам.