Дом моей матери - Лил Миллер

Мне казалось, что её лицо было словно размыто краской на бумаге: нет определённых черт, лишь рябь. Я не осмелился подойти к ней ближе. Мне было страшно и жутко. Она продолжала сидеть неподвижно. Не понимаю, куда она смотрит и что хочет от меня. Знаю лишь одно: очень жалею, что меня не было рядом, когда я был нужен ей.

Я долго смотрел на неё, усевшись на пол, в ожидании, что что-нибудь произойдет. Я даже позабыл о тьме, которая могла наступить, сидел и смотрел, как будто мне снова девять лет, а она сидит рядом и вяжет шаль, хотя её руки и были сложены друг на друге, а она ничего не делала.

Я устал сидеть на месте и вернулся к книге. Как ты теперь можешь понять, книга в твоих руках именно та, что дала мне мама. Её страницы были пусты, а в голове была куча мыслей, которые мне некуда было девать, поэтому я и решился писать в ней. Фото я вложил в нагрудный карман своей рубашки, мне хотелось, чтобы оно было рядом. Там же и твоё. Я смотрю на тебя слишком часто, наверно, боюсь забыть тебя.

28.04.1817 год.

Меня подкосил какой-то недуг. Руки трясутся, тяжело писать, прости за неровный почерк. Помимо того, что я хотел рассказать тебе до этого, сейчас начали происходить ещё более странные вещи. Не знаю даже, начинать писать об этом или продолжить писать о прошлом. Хотя, наверняка, разницы уже сейчас и нет.

У меня был жар, у меня были еще более ужасные бредни. Как будто дверь в моей комнате то и дело открывалась и закрывалась, и в комнате постоянно было много народу. Их лиц я не видел и не помню. Возможно, это всё из-за жара. Но случилось самое ужасное, что довело мои волосы до поседения. Это жутко. Я до сих пор напуган.

Прости меня, Натали, мне стыдно в этом признаться, но я очень сильно боюсь, я не представляю, за что мне всё это. Я спал. Проснувшись, я чувствовал неприятное касание. Это было даже не касание, а будто кто-то хочет коснуться, но ещё не дотронулся до моего лица. Почувствовав это, я не открыл глаз, лежал еле дыша. Ощущения напирали на меня всё сильнее и сильнее. Кто-то смотрел на меня. Мои глаза прослезились от ужаса, я не мог больше держаться и открыл глаза. Боже! Это было лицо, нет, не лицо, поначалу это было что-то круглое, гладкое и чёрное, словно мутное зеркало. Я чувствовал тело этого существа на себе, оно шевельнуло своею гладкой головой, и затем на этой гладкой поверхности появились ряды зубов как у акулы, и оно пронзительно закричало. Я думал, что либо от этого крика, либо от моего же страха моё сердце разорвётся. Дальше я не помню. Но когда я подошёл к зеркалу, пряди волос были седыми.

Это не странно, я был даже удивлён, что не вся голова побелела. В лихорадке от температуры, я забаррикадировал дверь всем, чем было только можно, в надежде, что никто не сможет проникнуть ко мне. Укутавшись в постели, я смотрел на эту стену вещей, которая неприступной горой стояла на защите меня. Наверно, я слишком наивен, раз думал, что никто не пройдет. Каким-то чудом я смог заснуть. Я не понимал, почему рядом нет её. Хоть она и вызывала у меня чувство страха, всё же, она была для меня чем-то своим и родным. Мне казалось, что если она будет рядом, я буду под защитой. Я был прав. Проснувшись, я увидел её рядом, вещи были разложены по своим местам, в комнате было светло и уютно. Стало даже как-то спокойно на душе.

Рука устала писать, думаю, на сегодня хватит.

2 мая 1817 год.

Здравствуй, родная! Наконец я могу писать тебе. Не успел я поправиться, как вновь настала тьма. Это было ужасно. Теперь я знал, что в доме не только мама, но и кто-то ещё, явно не желающий меня тут видеть. Я слышал кругом шорохи. Кто-то ходил рядом со мною, однажды я вновь почувствовал на себе то ледяное касание. Тогда на моей голове побелели остатки волос. В тот момент появилась она. Я её не видел, но она была рядом, я слышал, как она начала читать какую-то молитву, видимо для того, чтобы то существо ушло. После этого дни в темноте прошли спокойно.

Скоро я начну ориентироваться как летучая мышь. Начинаю привыкать, хотя и очень жутко. На этот раз тьма прошла резко, так, словно включили свет лампы. Я не успел ничего понять, лишь бросился на пол прятать глаза. Когда глаза привыкли, я увидел накрытый стол. Поев, я решился пройтись по туманному Альбиону. И тут мне нет покоя. Мне казалось, что на улице никого нет! Но теперь что-то носится в этом белом тумане как гиена, прячась и выжидая.

У меня плохое предчувствие.

4 мая 1817 год.

Рядом становится слишком много существ. Либо я окончательно свихнулся, либо явно тут что-то не так. Смешно, что тут не так? Все не так!!! Извини меня, мне жутко, я не знаю, что мне делать, я совершенно потерян. Вот опять что-то. Тут мама, и она положила рядом со мной какую-то тетрадь. Захлопнув дверь, вышла прочь. Она закрыла дверь на ключ, я слышу, как она поворачивает ключ в скважине. Буду молиться, что это во благо мне. Понятия не имею, что за тетрадь, и что меня ждёт, если я открою её.

10 мая 1817 год.

Не писал эти дни, читал. Тяжело даётся прочитанное. Совершенно не укладывается в голове. Должен заметить, что я так и сижу в закрытой комнате. Еда на столе появляется поутру сама. Всё как в чудесном сне, у которого не видно ни конца, ни края.

Боже, какой чудесный вид из окна: туманы, туманы. Прости, я схожу с ума. Это факт! Ничего не могу с этим поделать, прости меня, но меня не хватило надолго. Я, конечно же, уже привык ко многому. К странным существам, к этому дому, в котором ничего не меняется, к ней, что молча шастает по дому и читает молитвы словно заклинания. Привык уже, по-моему, ко всему. Если даже спрыгну с окна и сломаю себе что-нибудь, наутро окажусь в постели целым и невредимым

Прости меня, я сегодня зол.

11 октября 1816 год.

Квартира Натали Монне. Ночь.

Отложив книгу, Натали пошла укачивать проснувшегося малыша. На глазах её были слезы от недоумения,