В Калифорнию за наследством - Фредерик Дар

В первый момент Смитт растерялся, так как впервые оказался в этом районе. Для оформления завещания он посылал сюда сотрудника своей конторы.

Останавливаемся перед строением с кирпичным фундаментом, с деревянными стенами, окрашенными в дикие красно-зеленые цвета.

Три ступеньки, стертые и шатающиеся сильнее, чем последние зубы старого пиренейского крестьянина.

Входим внутрь мрачного затхлого помещения, в котором, скажу я тебе, преобладает запах опиума. В гостиной, как написали бы знаменитые писатели, обладатели престижных премий, царит «неописуемый беспорядок».

— Вот мой вам совет,— обращается к наследнику мистер Смитт, — сначала наведите порядок в этом бараке, а потом только продавайте его, иначе не получите и четверти его стоимости.

Феликс выражает свое полное согласие.

Спальня тоже не в лучшем состоянии, хотя видно, что когда-то ее обставили со вкусом. Сейчас же занавеси на окнах, ковер, постельное белье изорваны, грязны, в кровавых и кофейных пятнах, проженные сигаретами. Несколько чудом уцелевших картин на стенах. Какие-то полотна в рамках выглядывают из-под кровати.

Да, малышка увлекалась алкоголем, нет сомнения: комната завалена пустыми бутылками из-под красного вина.

За это увлечение в полной мере расплатились своими жизнями родители Мартини.

— Я бы хотел, чтобы вы подписали некоторые бумаги, — обратился Смитт к профессору. — Постарайтесь только найти прочный стул, мистер Легоржеон.

Он раскрывает свой красивый портфель, достает из него бумаги, смахивает со стола объедки и предлагает профессору ознакомиться с документами и подписать их.

Как человек осторожный, Феликс просит меня перевести ему содержание документов, касающихся его парафин.

Я нахожу документы в порядке и позволяю профессору расщедриться на свои автографы.

После чего последний из основавших контору «Смитт, Смитт, Ларсон и еще один Смитт» доставляет нас в Малибу, где мы расстаемся с ним. Прежде чем покинуть нас, мистер Смитт вручает профессору ключи от наследуемого им дома.

— Как вы думаете, Антуан, эта жалкая хибара стоит чего-нибудь? — спрашивает меня разбогатевший профессор.

— Несомненно!

— Но она ведь не Бог весть что!

— Я согласен с вами только относительно самого здания, но не его содержания. Вам просто повезло, дружище!

— Вы смеетесь надо мной, малыш! Поломанная мебель, битая посуда! Несчастная, по-видимому, находилась в состоянии помешательства.

— А остальное, дорогой Феликс?

— А что же там остального?

— Собранные в доме картины!

Я раскрываю записную книжку, доставшуюся мне от отца, в которую успел занести список предлагаемых шедевров.

— Одиннадцать работ Магрит, — читаю я. — Пять Ботсро, две Ньоли, одна гуашь Николя де Стасль, две картины Дельво, — все это на сумму в несколько миллионов франков.

— Это серьезно, Антуан? — спрашивает очумевший профессор.

— Серьезно, мой милый Ватсон! В ближайшее время мы вернемся в ваш дом, возьмем одну из перечисленных мною картин и попробуем сдать ее на экспертизу, чтобы убедиться в моем предположении.

Он качает головой, как бы стараясь избавиться от тягостных мыслей.

— Я — богатый! Ничего худшего со мной не могло произойти! Что же я буду делать с этими деньгами?

— Вы можете и не превращать картины в деньги, а хранить их и жить рядом с ними. К тому же, ваша студентка завещала вам картины, а не деньги.

— Ты прав, малыш! — облегченно вздохнул профессор.

Подошедший к нам мажордом сообщил, что ленч готов,

и добавил:

— Сэр, только что звонили из клиники «Санта Тампакс», чтобы поставить вас в известность, что причиной страданий вашего друга является не половой контакт с обезьяной, а контакт с ядовитым растением, которым он протер интимные части тела. Сейчас его готовят к операции по удалению поврежденных частей тела и пересадке седалища шимпанзе.

— Правильно, для него это в самый раз! — соглашаюсь я.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Церковь Санто Прозибю с виду очень американская: полудеревянная, полукаменная, полуфиниковая. Малюсенький купол, из которого выглядывает колокол, как опухшее яйцо из ширинки.

Отец Мишикуль занят сбором фиников в своем саду. Ему помогает служитель в длинных шортах, из которых торчат волосатые нош.

Его фамилия подсказывает мне, что он француз, и я приветствую его на языке моей родины. Я убедился, что интуиция меня не подвела, услышав в ответ:

— Мы земляки с вами, спасибо Господу!

Ледок первого момента встречи лопнул и потребовал дальнейшего разогрева стаканом виски, которым торопливо угощает нас святой отец, как только мы переступаем порог его обители.

Такая встреча сразу же дает понять, что священнику не чужды радости жизни.

— Зовите меня Раймон, — предлагает он нам.

Мы выпиваем по третьей. Он умеет наливать, отец Мишикуль!

Его служанка, толстая черная девушка, приносит еще бутылку «Фур Роз». Раймон похлопывает своей святой рукой девушку по ягодицам, что, было видно, не неприятно для черной толстушки.

Поскольку отец Мишикуль не интересуется целью нашего визита, я излагаю ее сам.

— Ах, малышка Мартини! — вздохнул он. — Немало хлопот доставила она мне.

— Отчего она умерла?

— Запущенная желтуха, друг мой.

— Это была не насильственная смерть?

— Ну, что вы! Бедняжка целый месяц провела в больнице. Я причащал ее перед смертью. И даже незаметно сунул ей под одеяло бутылку вина. Идиоты медики, конечна же, отказывали ей в этом!

— Она много пила?

— Не то слово! Даже перед смертью она не стала бы и минуты сомневаться, если бы ей предложили ввести внутривенно вино.

— У нее был друг?

— Друзья. Обладая роскошными бедрами, она принимала многих без разбора.

— Как давно вы знакомы с ней?

— Добрых десять лет. Обратившись к Богу, она начала искать французского священника и вышла на меня.

— Что ее заставило обратиться к Всевышнему?

— Это тайна исповеди, друг мой!

— Как жила она в Венеции?

— Неплохо.

— Где она работала?

— Не уверен, но вначале своей карьеры, это точно, она работала в госпитале медсестрой.

— Откуда же она брала средства на жизнь?

— Не могу сказать, но жила она неплохо. Иногда малышка даже жертвовала зелененькие на содержание церкви.

— Проституция?

— Кто знает... Я уже говорил, что ее зад...

— Она уже пила, когда вы познакомились с ней?

— Пила, но то количество не идет ни в какое сравнение с ее потребностями в последний год жизни.

— Она никогда не говорила вам об угрожающих ей опасностях?

— Ни о каких, кроме болезни.

— Она считала себя обреченной?

— Да, и в то же время...

— Что?

— Она не только не боялась смерти, но иногда казалось, что даже желала ее. Нежелание жить, разочарование жизнью съедали ее. Но пейте же, mou french Boys[5] или вы хотите вина?

— Дорогой Раймон, мы заканчиваем уже вторую бутылку виски, этого достаточно.

Сидевший в полудреме Пино вдруг оживился. — Отец мой, не могли бы вы, если вас, конечно, это не утомит, выслушать мою исповедь? Прошло так много времени с тех пор, как я последний раз очищал свою душу.

— Как давно?

— С моего первого причастия.

— Друг мой, к исповеди надо готовиться. Вы знаете, от каких грехов хотели бы освободиться?

— Раймон, это такая чистая душа, что процесс причащения не займет у вас много времени, — прошу я за Пино.

Как только священник с грешником выходят, в комнате сразу же появляется служанка, чтобы немного согреть меня своим горящим взглядом.

Она улыбается.

Ее огромный рот приоткрывается, как бы приглашая в гости, но я остерегаюсь каннибалов.

Она вдыхает в себя шестнадцать литров кислорода.

— What is your name? [6] — спрашиваю я.

— Грас.

У меня появляется желание спросить, как пишется ее имя, с одной «с» или с двумя «ss», но спрашиваю другое:

— Грас, вы были знакомы с Мартини Фузиту, прихожанкой вашего святого отца?

— Которая недавно умерла? Конечно же, я знала ее, она часто бывала здесь!

— Что это была за женщина?

Толстушка открыла рот, похожий на салон «Боинга 707».

— Симпатичная, но она...

Она сделала знак, безошибочно говорящий об увлечении Мартини алкоголем.

— Поскольку святой отец разделял ее увлечение, то они были очень близки.

— Вам приходилось иногда откровенничать с ней?

— Во время отсутствия отца мы вместе проводили время.

— Женщины часто бывают откровенны друг с другом. Скажите, рассказывала ли она вам о своей работе, о своей жизни?

— Нет.

— Были ли у нее какие-то связи?

Толстушка помолчала, а потом вдруг словно засветилась вся изнутри, как бы обрадовавшись появившимся мыслям.