Двойная экспозиция - Анастасия Астафьева

Ещё на перроне стояла тётенька в железнодорожном кителе и с жезлом в руке.

Придав лицу загадочность, с блуждающей приветливой полуулыбкой на губах, Татьяна устремилась к дежурной по станции:

– Женщина, милая, где тут у вас автобус до Афанасьевки?

– Утром, – мрачно сказала «милая женщина».

– Как утром?

– В пять утра, – отрезала дежурная. – И не до Афанасьевки, а до аэропорта.

– А как же… – начала, было, Татьяна.

– А для «как же» есть зал ожидания, вон там, – женщина в железнодорожном кителе указала жезлом на здание станции.

Татьяна с тоской посмотрела туда, потом взгляд её скользнул по желтеющим августовским деревьям, над деревьями, по меркам нечерноземной зоны России должно было виднеться синее глубокое небо, но там она увидела тупые склоны сопок и низкие, словно лежащие на их вершинах, облака. От этих ли облаков, от почти осенней прохлады, от полного непонимания ли происходящего, но Татьяна вдруг осознала, что, кроме этой женщины, ей никто не поможет.

– Женщина, милая, – остановила она порыв дежурной уйти в тепло сторожевой будки. – Помогите мне, пожалуйста, я никого здесь не знаю, я первый раз в вашем славном городке, он такой красивый, особенно в этих узорах осенних деревьев, в этом обрамлении синих гор…

Дежурная странно смотрела на пассажирку, но лицо её смягчалось.

Через пару минут они сидели в дежурке, пили чай с баранками, грелись у железной, страшно гудящей печки и рассматривали карту района. Татьяна узнала, что утренний автобус довезёт её лишь до аэродрома, с которого две «Аннушки» переносят местных жителей в нужные им дальние селения. Дежурная предложила ей своё спальное место на продавленном диванчике, поясняя, что сама, всё равно, не ложится – уснёт, а дел хватает, поэтому, сидя, ей даже ловчее, вот так, всю ночь и будет кроссворд разгадывать. Едва устроившись на торчащем всеми пружинами диванчике, подобрав чуть не к подбородку коленки, Татьяна решила смириться с обстоятельствами. Хотя бы до утра…

Когда «Аннушка» тягостно оторвалась от взлётной дорожки и понесла своё неказистое алюминиевое тело над землей, Татьяна с радостным удивлением первооткрывателя смотрела в иллюминатор на расплывшееся под брюхом урчащего самолётика пространство. Всё те же синие волны сопок прорезали зеркально отсвечивающие ленты рек. Они то тянулись совсем прямо, словно были отчерчены кем-то по линейке, то, наоборот, загибались таким невообразимыми узорами, что казалось, сами путались в направлении своего течения. С низко летящего самолёта были хорошо видны редкие посёлки, их сбившиеся в тесные стайки домишки и сарайчики. «Аннушка» иногда снижалась на подлёте к ним; подпрыгивая, как перепуганная курица, садилась на плохо заасфальтированную дорожку. Часть пассажиров шумно выгружалась, другая, не менее шумная часть, загружалась. Самолёт снова подпрыгивал, взлетал так же натужно, но Татьяна, всегда боязливая, сейчас совсем не думала, что старая развалина может рухнуть в любой момент. Она снова смотрела в иллюминатор и поражалась сама себе – ей не было тревожно или беспокойно, только любопытно – что же ожидало впереди. Несмотря на отбитую телеграмму, Татьяну никто не встречал. Пассажиры быстренько разбежались, и она осталась одна посреди чистого поля. Постояв немного в раздумье, закинула на плечо сумку и побрела следом за ушедшими людьми, к домам, в которые упиралась посадочная полоса.

Сибирский посёлок Афанасьевка, пожалуй, ничем не отличался от северных деревень, где бывала Татьяна: те же дома – добротные и нет, те же барачные застройки, те же магазины «тыр-пыр-сбыта», те же, местами поломанные, заборы, а где-то, наоборот, возведённые бронебойным прикрытием – «от чужого глазу». Так же у сельсовета пасся чёрный телёнок со сливовыми глазами, пацанва носилась на велосипедах, а тётки с сумками или вёдрами неприветливо осматривали нового человека. Отличие было лишь в сопках, нависших над посёлком тёмными тяжёлыми тушами. Они были непривычны «равнинному» Татьяниному глазу, словно бы давили со всех сторон, и от них становилось как-то тесно.

На вопрос, где проживает Александр, народ туманно отзывался: «Это там, на хуторе», – и махал рукой на сопки. После таких ответов Татьяну пробивал нервный озноб, и она брела в неизвестном, но указанном людьми направлении.

– Ат, ты, блин! – крикнул кто-то над самым её ухом так громко, что она вздрогнула. Обернулась. Это был он. – Ат, ты, блин! – повторил Александр и выхватил у Татьяны сумку. – А я тебя проворонил, с мужиками то да сё! Приехала! Ух, ты! – Он попытался, вроде бы, обнять женщину, но встретив испуганно-строгий взгляд, отпрянул. – Ну, да, да! Устала ты, верно ведь. Поездом поехала зря. Сама себя вымучила. Ла-адно, – благодушно протянул он, – матушка баньку уже сообразила, пироги с ночи затворила. Давай, вот наш коняка!

Они действительно подошли к устланной соломой телеге, в которую была впряжена серая лошадь.

Вся дальнейшая дорога не вызывала в Татьяне уже никаких эмоций, от дикой усталости, от бесконечной тряски и пустой болтовни «жениха» мутило.

Хутор оказался вовсе не хутором, просто постройки Александра отстояли от основного посёлка в зарослях ельника и чуть на взгорке, откуда Афанасьевка виделась вся, как на ладони. Молоденькие ёлочки вокруг дома постепенно перемежались более взрослыми елями, перемешивались с соснами и взбирались на сопку, растекаясь зелёно-синими волнами под самые небеса.

Конец ознакомительного фрагмента.