- Автора! - Наталья Андреева

За такими крамольными мыслями и застукала его Саша:

— Лежишь?

Он вздрогнул и открыл глаза:

— Да. А что?

— Я знаю, о чем ты думаешь, Лешка.

— О чем?

— О смысле жизни, вернее, о бессмысленности своей сегодняшней работы на блага будущего урожая. Где лопата?

Мать честная! Ему ж велено сделать грядку! Надо кого-то там рассадить. Слова «посадить» и «рассадить» для Леонидова всегда были одушевленными. Он слишком долго занимался криминалом.

— Так, где же лопата? — снова спросила Саша.

— Близко, — сказал он, зевнув.

— Достаточно близко для того, чтобы ее схватить, когда на горизонте появится жена, но совершенно недостаточно для того, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.

— Ах, отстаньте, Александра Викторовна! Мы принимаем солнечные ванны! Я куплю тебе огурцов. Столько, сколько захочешь..

— Мне приятнее есть, когда свое.

— Тогда съешь меня. Я — свой. Родной и близкий.

— Леша, Леша…

— Ешь меня поедом, родная, только не заставляй копать землю.

Жена улыбнулась, простила и сказала:

— Пойдем ужинать, а?

— Уже ужинать? — жалобно воскликнул он. — Разве вечер?

— Что, жалко день?

— Еще бы! Как быстро выходные проходят! А тут еще этот твой сосед…

Пока Александра ставила на стол вареную картошку, посыпанную молодым укропом, салат из помидоров-огурцов, селедочку и початую бутылку водки, Алексей задумчиво рассматривал цветы на клеенке и молчал.

— О чем думаешь? — Саша, наконец, села за стол.

— А Сережка? — очнулся Леонидов.

— Он наспех поел и умчался на тот конец поселка, к другу.

— Ему здесь хорошо?

— Любому ребенку за городом хорошо. Так о чем ты так задумался?

— Да я все насчет писателя…

— Все-таки задело?

— Дело интересное.

— Водки выпьешь?

— Как ты узнала, что я хочу выпить?

Она улыбнулась и пододвинула к нему рюмку. Леонидов выпил и закусил селедочкой, захрустел лучком. А жизнь-то налаживается!

— Недавно я смотрел телевизор, — сказал он. — Передача была о литературе…

— Ты и такие смотришь? — подколола жена, учитель литературы.

— Речь шла о загадке смерти какого-то гения.

— Тогда понятно! Уж если загадка смерти…

— Смейся, смейся! Дело в том, что там сказали, будто бы существует теория Эйнштейна о том, что настоящий, гениальный писатель или поэт — сгусток непонятной энергии и вроде как ее проводник. Или особое, притягивающее эту энергию тело. И будто бы другие тела, которые попадают в его орбиту, могут изменить назначенное им движение.

— Ну и что?

— Понимаешь, сила прозрения таких людей настолько велика, что они способны даже предсказать собственную смерть. Только изменить ничего не могут. Вот знает человек, где и когда его убьют, но в назначенный день его туда тянет неодолимо.

— Все равно не понимаю, к чему ты клонишь?

— Передачу я видел давно, — Алексей невольно вздохнул. — А сегодня меня поразило то, что я прочитал у Клишина. Он описал, как лежит мертвый, и то, что его отравили именно цианистым калием, представляешь? Там еще дальше было:

«Мое тело лежит…» А потом Михин меня отогнал от компьютера. Что ты про все это думаешь?

— Знаешь, Леша, основное условие, при котором твои домыслы верны — это условие гениальности Павла. Или, по крайней мере, наличие у него очень большого таланта. Я читала его вещи. Конечно, я всего лишь учитель, не критик, и не литературовед, но…

— Что но?

— Это не то. Это похоже на бред. А местами я бы даже сказала — отвратительно! — Сашу невольно передернуло.

— Все гениальное сначала воспринимается современниками в штыки. Это потом начинаются дифирамбы, ахи-вздохи. А поначалу только гонения и хула.

— Не знаю. Мне не нравится, как он пишет. Впрочем, тебе стоит почитать, чтобы оставить свою блестящую догадку.

— А что он был за человек?

— Я не настолько хорошо его знала, — замялась Саша.

— Ну хотя бы в школе?

— Звезда, без сомнения. Но… Злая звезда. Помнишь сказку Оскара Уайльда? «Звездный мальчик». Красивый принц, звездою упавший с неба, смеется надо всеми, совершает отвратительные поступки и потом в наказание превращается в уродца. И только тогда начинает быть к людям добрее. Так вот, Клишину не помешало бы повторить судьбу этого принца.

— Что, он был таким злым?

— Павел Клишин был неприятным человеком. В общении. Редкой красоты, пока он молчит. Им любуешься. Но когда открывает рот, оттуда словно жабы сыплются. Жабы и змеи. И все очарование пропадает.

— А его талант? В чем была звездно сть Кли-шина?

— Еще в школе он писал неплохие для своего возраста стихи. Пародии писал на одноклассников, а потом еще и зачитывал их на школьных вечерах. Все смеялись, конечно. Это было необыкновенно остроумно, но зло. Очень зло. Я даже помню некоторые строчки. Переписывала тайком, как и все, из школьных стенгазет, где эти пародии потом появлялись. Все девочки были влюблены в Пашу Клишина.

— Ну-ка, ну-ка?

— Одна пародия называлась «Почти по Маяковскому». На парня, который не умел писать сочинения. Начало стандартное: «Я волком бы выгрыз бюрократизм, к бумагам почтения нету, к любым чертям с матерями катись любая бумажка, но эту…», а дальше уже от Паши:

«К столу сочиненья ребята несут, живой вереницей движутся.

Сдают сочиненья, и он сдает свою не тощую книжицу. К одним сочиненьям — улыбка у рта, к другим — отношение плевое. С опаской берут, например, когда, подписано Гришиным Вовою. Берут, как бомбу, берут, как ежа…»

Ну и так далее. Помнишь, небось, все в школе учили?

— Ха-ха! Смешно! А еще?

— Ну, еще про нашего комсорга, тоже под Маяковского:

«На земле бумаг до неба, В синем небе звезд до черта. Если б я комсоргом не был, Я бы стал бы звездочетом…»

А дальше о его пустозвонстве и мечтательности.

— Клишин что, Маяковским увлекался?

— Нет, почему? Были и другие пародии. «Почти по Пушкину», например, про одного двоечника:

«Сижу в этом классе, как в клетке сырой, И жду, когда Кобра отпустит домой».

— Кобра — кличка нашей химички.

«Мой верный товарищ, тетрадный листок, Все стерпит, что я нарисую в урок…» И так далее.

— Смешно!

— Разные были пародии, каждый месяц они появлялись в школьной стенгазете. И там сразу же собиралась толпа.

— И чего ж тут злого?

— Это сейчас нам, взрослым, кажется, что мило, весело и безобидно. А когда подростки… и если читают при всех? Вслух? Происходит процесс формирования личности, а про твои недостатки вдруг узнают все и начинают смеяться. Дети ведь безжалостны. Пашу даже пытались бить.

— Получалось?

— Он в старших классах тяжелой атлетикой увлекся. Говорили, напал, мол, «бзик» физического совершенства.

— Что такое «бзик»?

— Очередная бредовая идея. Клишин весь состоял из этих «бзиков», постоянно придумывал себе новый путь к совершенству. То в состояние нирваны на уроке впадет, то вобьет себе в голову, что форма должна гармонировать с содержанием. Сила воли у Павла еще в школе была потрясающая. Он бросался на штангу с таким остервенением, будто это последний барьер между ним и мировой славой. Во всяком случае, избить его было не просто, не многие рисковали.

— Девочки, наверное, просто с ума сходили?

— Еще бы! Представляешь, каким Паша стал после года упражнений со штангой? Мистер Олимпия, разделывающийся с рифмами, как повар в китайском ресторане с живой рыбой. Видел по телевизору, как они ножами орудуют? Вот так же и Паша — со словами: вскроет, обрежет, почистит и швырнет на раскаленный металлический лист: «Готово!».

— Образно. Значит, был-таки талант?

— Ну, преподаватели литературы прочили великое будущее. И даже парту, за которой он сидел, берегли. Для мемориальной таблички, не иначе. Но, все равно, Паша был подлец, — в сердцах сказала жена.

— Это еще что? Обида?

— А зачем он гадости говорил?

— Тебе?

— Всем. Там были еще и пародии на влюбленных девочек, и вообще… Павел выставлял их дурами, смеялся над ошибками в любовных записках и над их содержанием. Он еще говорил: «Пойду на свидание только к той, достойной, которая напишет маленький литературный шедевр».

— Нашел такую?

— Знаешь, Леша, ты увлекся. Теория твоя — бред. Не знаю, кого там подгоняли под какую теорию, только Клишин не подходит. Ничего он предсказать не мог и никаким гением не был.

— Что-то мне не нравится…

— Все! Слышишь? Не желаю! Хочу смотреть телевизор и говорить о приятных вещах!

— Ну хорошо… Спасибо за ужин и за интересный рассказ. Посуду помыть?

— Я пока еще не очень беременная.

— То есть?

— Животик маленький, мне не мешает. Сама помою.

— Ну смотри. Пойду по программам пошарю, новости послушаю. Может, революция свершилась? К власти пришли красные, и мне уже пора обратно в органы, чтобы прокормить семью?