Допустимые потери - Ирвин Шоу

Несколько мгновений в комнате царило молчание.

— Вы верите в предчувствия, мистер Деймон? — спросил Франклин. Он был обыкновенным деловым человеком, который имел дело только с предметами и ситуациями, отмеченными знаком качества. По его тону Деймон понял, что он не хотел бы уделять много внимания этой истории с дочерью миссис Лейси.

— Видите ли, — сказал Деймон, стараясь не подавать виду, что история, рассказанная женщиной, потрясла его больше, чем он хотел бы показать, — конечно, Юнг, а также Артур Кестлер считают…

— И все же они ничего не утверждают, — возразил Франклин. — А что вы думаете, Грегор?

— Я верю во все, что не может быть доказано, — сказал Грегор. — И я думаю, что нам надо еще выпить.

Когда он ушел на кухню, чтобы принести еще одну бутылку холодного вина, миссис Лейси сказала:

— Прошу прощения. Я не хотела испортить вечеринку. Конечно, что бы там ни было, я всю жизнь буду благодарить Господа.

Когда она говорила, стояло неловкое молчание, в котором исчезло праздничное настроение.

— Так в чем же причина праздника? — спросил Деймон, стараясь скорее уйти от тревожной темы с дочерью миссис Лейси.

— Мы с Эббой получили общую стипендию от фонда, — сказал Грегор. — На год, в Европу. Очень благородно с их стороны. Прекрасная возможность освежить свой талант, купаясь в источнике культуры. — Он ухмыльнулся. — Музеи, оперы, соборы, обильные обеды, французские вина. Куда лучше, чем консервы. Америка — богатая страна. Нефтяные компании, конгрессы, современная медицина. Ни штриха к ней не добавить. Я не хочу писать нефтяные вышки или портреты президентов компаний и их жен. И Эбба не должна создавать костюмы для дебютанток с их первыми балами. Я уверяю вас, мы будем хорошими капиталистами, ни цента зря не потратим. Мы уезжаем через неделю. В чем дело, Роджер, ты, похоже, не рад за нас?

— Конечно, я рад, — сказал Деймон. — Но я хотел бы, чтобы ты посмотрел пьесу, которой я занимаюсь. С ней как будто все в порядке, и я думаю, что она заинтересует тебя.

— Одноактная пьеса с двумя действующими лицами, не так ли? — спросил Грегор.

Деймон засмеялся.

— С тремя!

Грегор кивнул.

— У Шекспира бывало тридцать, сорок действующих лиц и до двадцати разных сцен.

— Шекспиру не приходилось иметь дело с банками и профсоюзами.

Грегор снова кивнул.

— Бедный Шекспир. Как ему не хватало такого ценного опыта. И это сказывалось на его работах, не так ли? Роджер, дорогой мой друг, театры в Нью-Йорке представляют собой сухую кожуру ореха. Они торгуют вразнос на тротуарах. Ты должен быть в них плотником или декоратором интерьера. В Ла Скала я пойду на «Волшебную флейту». Покои, улицы, сотни статистов, фейерверки. Когда ты найдешь пьесу, в которой поезда будут прибывать к вокзалам, пьесу с соборами, дворцами, лесами, марширующими армиями, массовыми сценами, двумя сотнями костюмов, — вот тогда позвони мне. Для Америки, богатейшей страны мира, нужны лишь одноактные пьесы, в которых есть только диван психоаналитика, доктор и пациент. Акт первый: «Доктор, меня гложут тревоги». Акт второй: «Меня по-прежнему гложут тревоги, доктор», Занавес.

Деймон засмеялся.

— Ты несколько преувеличиваешь, Грегор, — сказал он. — Хорошие пьесы по-прежнему встречаются.

— Все реже и реже, — мрачно произнес Грегор.

— Я найду для тебя мюзикл.

— Да, — сказал Грегор. Работаешь год, два года, тысячи набросков, затраты таковы, что можно прокормить Камбоджу в течение полугода, — и все проваливается в один вечер. После нас хоть потоп. Гильотина ждет вас на следующей неделе. Я не из тех, кто может работать впустую. Я никогда ничего не выбрасываю, ни одного клочка бумаги, ни одного тюбика, пока в нем есть хоть капля краски.

— Как всегда, Грегор, — добродушно сказал Деймон, — спорить с тобой невозможно.

Грегор печально улыбнулся.

— Если бы все были так мудры, как ты, мой друг. Я пошлю тебе открытку из Флоренции. Между прочим, если ты знаешь художника, который хочет недорого снять мастерскую на год, пришли его ко мне, но он должен писать хуже, чем я. Европа не доставит мне радости, если я буду знать, что в моей мастерской кто-то творит шедевры. Но и никого из тех, кого мой друг Франклин демонстрирует в своей галерее, — две линии на холсте восемьдесят на восемьдесят, а фон залит акриловыми брызгами. Пускай я буду посредственностью, но не профаном. — Он сверкнул глазами на Франклина.

— Успокойся, — не обижаясь, сказал Франклин. — Я и тебя выставляю.

— И как много полотен ты продал?

— Одно.

— Ха! — фыркнул Грегор. — Ты позволил, чтобы царствовала геометрия. Страсть, наслаждение, восхищение перед совершенством человеческого лица и тела — всему капут. Я паршивая овца в твоей галерее. — Чувствовалось, что Грегору тяжело об этом говорить, и из его голоса исчезли нотки доброго юмора.

— Грегор, прошу тебя, — сказала Эбба. — Джим не может отвечать за последние пятьдесят лет современного искусства.

— Его подкупили преступники, — мрачно констатировал Грегор. — Пятнадцать выставок в год. Ты только посмотри на них с их значками.

Франклин подчеркнуто погладил значок на лацкане.

— А что плохого в том, чтобы выступать против ядерной войны? — обороняясь, спросил он.

— Я не осуждаю вас за то, что вы против ядерной войны, — громко сказал Грегор. — Но я против значков. О чем они оповещают? О том, что я иду нога в ногу и не признаю ничего иного, слушаю и делаю то, что мне говорят. Я слушаюсь и подчиняюсь, пусть даже для этого надо избавиться от половины мозгов — вот о чем сообщают эти значки. — Он говорил пылко и возбужденно — видно было, что всерьез. — Вперед — по авеню и стритам всей Америки!

— Я приглашаю тебя пройтись с нами, когда будет следующая демонстрация. Сможешь сам все увидеть. — Франклин говорил совершенно спокойно, но Деймон видел, что его раздосадовали нападки Грегора.

— Когда рядом с вами с такими же значками пойдут русские, чехи, венгры, восточные немцы, поляки, эстонцы, латыши и кубинцы, — сказал Грегор, с трудом переводя дыхание после того, как на одном вдохе выпалил все это, — то и я буду маршировать с вами. А пока в Кремле смотрят на снимки этих марширующих колонн в Америке, Англии, Франции и, помирая со смеху, посылают еще сотню тысяч солдат в Афганистан и помечают на своих секретных картах все лучшие места в Америке: в Беверли-Хиллз, на Пятой авеню, в Хэмптоне, где будут жить эти комиссары, когда доберутся сюда.

— Грегор, — резко сказала Эбба, — умерь свой венгерский темперамент. Здесь не Будапешт.

— Нельзя перестать быть венгром, — сказал Грегор. — И уж, конечно, не после того, как видел на бульварах русские танки.

— Ну и что? — раздраженно бросил Франклин. — Сразу же бросать бомбы?

Грегор обхватил руками голову и в задумчивости нахмурился.

— Прежде чем ответить, мне надо выпить. Серьезный вопрос. — Наполнив стакан, он сделал глоток и поставил стакан на стол, — Я против ядерной войны, кто бы там ни маршировал. Я в отставке. Но так или иначе, человечество не может ждать, пока она свалится людям на головы. Я вижу только один выход. Ядерное оружие другого типа. Не так давно о нем было много шума. Нейтронная бомба. Тридцать пять тысяч, сорок тысяч ядерных головок покончат с миром за полминуты — ни мужчин, ни женщин, ни детей, ни птиц в воздухе, ни рыб в море, ни городов — ничего не останется. Но нейтронная бомба придумана поэтом, философом, любителем искусства. Конечно, сказал он, завершив подсчеты, мир пойдет ко всем чертям. Но после нейтронной бомбы кое-что останется. Ясно, все люди будут уничтожены, но останутся дома, церкви, музеи, библиотеки, усадьбы, статуи, выживут книги, да и двести — триста человек — то ли индейцы с Амазонки, то ли эскимосы около Северного полюса, чтобы начать все сначала. Большая куча дерьма. Всем нужно, чтобы все пошло прахом — если нас не будет, пусть и домов тоже, пусть ни книг, ни картин тоже не останется. Вот когда парад пройдет по моему образцу, я двинусь вместе с вами.

— Грегор, — в первый раз подала голос миссис Франклин, — у вас нет детей, и поэтому вы позволяете себе так говорить.

— Верно, — тихо сказал Грегор, — у нас нет детей, у Эббы и у меня. Но не по нашей вине. Это вина Господа.

Он наклонился к Эббе, которая всегда сидела вплотную к нему, и поцеловал ее в щеку.

Деймон встал. Разговор взволновал его больше, чем он мог позволить себе показать. Его преследовала неотвязная мысль: обрадовало бы его, если бы в последнем взрыве исчез и мистер Заловски?

— Мне надо уходить. В любую минуту может приехать Шейла, а она не любит возвращаться в пустой дом.

Приближаясь к дому, он думал, что визит к Грегору был не самой удачной идеей, которая сегодня посетила его С одной стороны, он завидовал тому году, который ждет Ходаров в Европе. Как прекрасно это было бы, подумал Деймон, улететь вместе с Шейлой завтра в Рим или Париж, сбросив с плеч всю ответственность, контракты, дела, угрозы, зная, что на двенадцать беззаботных месяцев все это можно забыть. Вот оно, преимущество творческого человека!