Судьба императора Николая II после отречения - Сергей Мельгунов

Крыленко. Практически перед вами стояла дилемма: советская власть, колчаковская или деникинская власть.

Мельгунов. Я в своих показаниях сказал, что я считал, что всякая политическая власть будет лучше советской прежде всего с той точки зрения, что политически ее свергнуть будет гораздо легче».

Особенно откровенно, «без сомнений и страхов», Мельгунов сказал все, что хотел, в своем последнем слове, когда Крыленко уже потребовал для руководящей «четверки» «Тактического центра» расстрела. Мельгунов предсказал большевикам термидор и выразил свою глубокую веру в их окончательную гибель.

Ждать оставалось только самого худшего. Готовясь к смерти и не желая быть расстрелянным, Мельгунов попросил жену принести ему яд. Прасковья Евгеньевна нашла возможность передать мужу крошечный флакончик с цианистым калием во время краткого свидания в перерыве между заседаниями суда. Но в ход событий вмешался его величество случай, припрятанный яд, к счастью, не потребовался, а на алтарь революции не была принесена еще одна жертва, которая могла лишить нас всего написанного впоследствии крупным историком, лишить так же, как мы лишились того, что подарил бы русской поэзии талант расстрелянного на творческом взлете Н. С. Гумилева.

Спасло обреченных счастливое стечение обстоятельств: дни процесса совпали с успехами Красной армии, рвавшейся к Варшаве и готовой разжечь пожар мировой революции в Европе. В последний день процесса на нем в качестве своеобразного свидетеля выступил Л. Д. Троцкий. Завершая свою пылкую речь, он торжественно заявил, что «завтра Варшава будет взята», и, указав театральным жестом в сторону «четверки», закончил: «А эти нам теперь уже не страшны». В итоге Верховный революционный трибунал приговорил членов «четверки», в том числе Мельгунова, к расстрелу, но, принимая во внимание целый ряд обстоятельств, тут же постановил заменить им расстрел 10 годами тюремного заключения. Остальные подсудимые получили меньшие сроки заключения, часть из них была освобождена по амнистии или наказана условно.

Все пережитое и увиденное Мельгуновым на суде оставило у него горестные впечатления. Он вспомнил о своем опыте в 1931 году, когда в Париж из России донеслись вести о показательных процессах по делам «Промпартии» и «Союзного бюро меньшевиков», во время которых опять зазвучали покаянные речи многих подсудимых. Историк написал статью, в которой задался вопросом: «зачем большевики ставят» эти фальсифицированные, надуманные процессы? «Мне кажется, что всякий, хоть раз непосредственно столкнувшийся с советским “правосудием”, с “революционной” судебной совестью чекистов, заседающих в трибуналах, неизбежно должен превратиться в Фому Неверного, – подчеркивал он в статье. – По своему опыту по делу “Тактического центра” лично я склонен не доверять ни одному слову официальных судебных отчетов. Фарс и трагедия переплетаются между собой. Когда читаешь показания подсудимых и их реплики на комедийном действии, именуемом большевицким судом, кажется, что между властью и подсудимыми осуществлен какой-то закулисный заговор. Власти нужен, по каким-то особым соображениям, этот “показательный” процесс, и подсудимые сознательно пошли “на клевету” на самих себя, приписывая себе действия, которые они совершать не могли. Покупают себе этим жизнь? Советское “правосудие” действительно имеет одну своеобразную черту. Любой обвиненный в сознательном вредительстве и приговоренный даже к расстрелу через очень короткое время может оказаться на свободе, на своем старом посту и вновь с тем же успехом заниматься “вредительством”…»

Потекли месяцы заключения Мельгунова по установленному сроку, но за него стали хлопотать многие, и особенно активно В. Г. Короленко и В. Н. Фигнер, представлявшая Политический Красный Крест. Обеспокоен был судьбой историка и П. А. Кропоткин. Последнее, что он написал за несколько дней до смерти, было его обращение во ВЦИК о необходимости освободить Мельгунова для научных занятий. С таким же ходатайством во ВЦИК обратилась Академия наук. И вот 13 февраля 1921 года в воскресный день торжественных похорон вождя русских анархистов, в момент, когда процессия проходила мимо Бутырской тюрьмы, ее ворота распахнулись, и Мельгунов вышел на свободу.

Однако через год и три месяца, в конце мая 1922 года, историк был арестован снова в связи с процессом над руководителями партии эсеров, где он должен был дать показания как «свидетель». Но… боясь нежелательных выпадов со стороны Мельгунова, устроители процесса слова ему так и не дали, продолжая тем не менее держать историка в тюрьме.

Пока тянулся эсеровский процесс, в обеих столицах для высылки за границу формировались пространные списки неугодных cоветской власти представителей интеллигенции – ученых, писателей, общественных деятелей, составлявших цвет образованных кругов России. Почти все из них ранее преследовались пролетарской властью, успели посидеть даже по нескольку раз в тюрьмах, подвергались угрозе расстрела. Вопрос о необходимости более широкого использования высылки за границу был поставлен В. И. Лениным в мае 1922 года при разработке Уголовного кодекса РСФСР. «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)», – писал он по этому поводу Д. И. Курскому (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 189). Претенденты на высылку определялись еще с февраля 1922 года, когда по указанию Ленина была начата с участием ВЧК массовая проверка на «контрреволюционность» издательств, периодических изданий, их авторов и сотрудников (там же, т. 54, с. 155 – 156, 198; Ленинский сборник XXXIX, с. 426). 19 мая 1922 года Ленин писал Дзержинскому: «К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим. Прошу обсудить такие меры подготовки… Обязать членов Политбюро уделять 2 – 3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг… Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей.

Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 54, с. 265 – 266).

Видимо, дело поручили действительно «толковым» людям типа Агранова, и оно пошло быстро. К осени списки перевалили за две сотни имен, но, как сумела выяснить В. Н. Фигнер, в них не оказалось Мельгунова, так как он находился в данное время в тюрьме, а не на свободе. Пришлось испрашивать в ЧК «великую милость» включить историка в списки на изгнание. По этому поводу Мельгунова вызвал к себе В. Р. Менжинский. Как вспоминала жена Сергея Петровича, «Менжинский прямо сказал С. П., что большинство коллегии ГПУ за его высылку в Чердынь Пермской губернии (на дальний север). «Мы вас выпустим, – сказал он, – только с условием не возвращаться». «Вернусь через 2 года, – ответил С. П., – вы больше не продержитесь». «Нет, я думаю, шесть лет еще пробудем». Потом Менжинский говорил о том, как хорошо понимает невыносимое существование С. П.: «Каждую ночь ждете звонка, да и работать вряд ли удается при таком количестве обысков. 20 у вас уже было? Все вверх дном, верно. Да, я вас понимаю…»

Накануне отъезда у выпущенного ненадолго из тюрьмы Мельгунова сделался острый приступ аппендицита. Из двух вариантов – уезжать в намеченный день или сделать операцию – историк выбрал первый: ГПУ могло во второй раз не разрешить выезд, и тогда пришлось бы ехать в Чердынь. Так и выпало покидать Родину больным и разбитым. Из Москвы выехали 10 октября 1922 года, а впереди ждали почти 35 долгих лет жизни на чужбине.

Эмигрантский период в биографии Мельгунова, так же как и его «чекистская одиссея», достоин подробного описания. Однако в данной статье мы отметим лишь самые основные его вехи.

Поселившись в Варшаве, затем в Берлине, Мельгунов включается в бурную жизнь русского зарубежья, проявляя ту же широту интересов, энергичность и последовательность, что и в России. Уже весной 1923 года по его инициативе в Берлине было создано издательство «Ватага», явившееся как бы заграничным наследником закрытой в СССР «Задруги». Оно приступило к изданию историко-литературных сборников «На чужой стороне», редактировавшихся Мельгуновым и продолживших традиции «Голоса минувшего». Финансовые затруднения позволили издать в Берлине только 9 томов сборника, остальные 4 тома были выпущены издательством «Пламя» в Праге, куда в 1925 году переехал Мельгунов. В 1926 году историк живет уже в Париже, где начинает выпуск под своей редакцией «журнала истории и истории литературы» под названием «Голос минувшего на чужой стороне». Проживая затем безвыездно во Франции вплоть до смерти в 1956 году, он участвует также в издании и редактировании журналов «Борьба за Россию», «Возрождение» и «Русский демократ».

Свою политическую активность Мельгунов направляет на объединение различных групп русской эмиграции для совместной борьбы с большевиками. Одно время он стоял даже во главе особой эмигрантской политической организации «Координационный центр». Но эта деятельность явного успеха не имела, как не давали ощутимых результатов и попытки сплотить эмиграцию, предпринимавшиеся другими политиками.