Тот самый сантехник 4 (СИ) - Мазур Степан Александрович

Почти капитан глаз открыл. Прищурился.

— Напоил и присунул, да?! — усилил напор Боря. — Отвечай, гад! А то на форму не посмотрю! И морду начищу!

Кишинидзе открыл второй глаз, достал нос из женских локонов и осмотрелся на местности.

— Да не, не так всё было, — тут же заявил он, сражаясь морально с носом, что чесался, но почесать его означало лишить даму утепления, заодно и вторую грудь врагам вопрошающим оголить.

А он всё-таки её защищал от невзгод внешнего мира. Плюс мягкая, анти-стресс. Сам пользуйся. Другим — ни-ни.

Но Боря ждал ответа с грозным видом. И почти капитану пришлось пояснить:

— Она со стула упала. Я, как джентльмен, поднял и отнёс, спать уложил даже. Об тебя чуть не споткнулся, кстати. Ты давай Боря, не шуткуй. Раз пить не можешь, чего напиваться как свинья? А ещё — поэт! А какой ты теперь поэт? Так, алкота.

— Чё ты мне уши лечишь? — усмехнулся сантехник. — Отнёс так, что обе голые оказались? Хуясе фокусы!

— Так кто в одежде спит? Неудобно, — буркнул Кишка. — Ну, я её и раздел.

— Какой ответственный!

— Да, жалостливый я, — подтвердил Кишинидзе. — А то скажет ещё, что гостеприимство нам чуждо. А что о нас там люди потом подумают? Мне то похуй, но за державу обидно будет.

— Ой, Кишка, не уважаешь ты брак, — вздохнул Боря, вещи в душ собирая из сумки. — Внедрился по самый Берлин, а теперь лапшу мне на уши вешаешь. Ты давай это, раз серьёзно, то отвечай… за последствия.

Арсен даже в лице изменился от негодования:

— Я не трогал её! Ну как… так не трогал. А руками трогал, выходит.

— Ты мне мозги не делай. Трогал, не трогал.

— Я просто рядом прилёг, чтобы согреть! — снова возразил Кишка шёпотом. — Одеяла не нашёл. Нет у вас тут нихрена. Как будто сантехники жили… честные.

И тут Боря уточнил, одеяло то под обоими приметив:

— А почему без трусов? Проветриваешь?

— Привычка! Тело должно дышать! — вспылил Кишинидзе, закашлялся и вдруг понял, что грудь сжимает. Но то не сердечный приступ, а женская грудь. Приятно даже.

А там, во-первых, есть что сжимать. А во-вторых, действительно успокаивает. Даже протокол на Глобального составлять расхотелось за клевету. А ещё — женщиной пахло, а не цыганами в камере.

Уютно.

Кристина, не прекращая выделять флюиды с максимальной плотностью на квадратный метр, тут же заворочалась и задом заёрзала, устраиваясь поудобнее.

Арсен тут же заявил:

— Всё, Борь… походу начинается…

— Что ещё начинается?

— Процесс… внедрения, — предупредил почти капитан. — Ты бы это, вышел что ли.

— Арсен!

— Да женюсь я! — уверил почти капитан, не переставая мять грудь.

— Она же замужем!

— Разведу и женюсь! — уточнил Кишинидзе, действуя по формуле «бери, что даёт жизнь. Тем более — женского».

Кровать медленно, но верно, заскрипела. Боря закатил глаза и вышел из комнаты, закрыв дверь.

Пусть сами разбираются.

«Не, а чего? Тоже вариант. Одной проблемой теперь меньше», — заявил внутренний голос: «Нам на службе всё равно не до баб будет. До конца месяца пусть доживают и потом хоть к чёрту на кулички отсюда катятся!».

Стасян скрипа не слушал. Он уже стоял перед зеркалом в коридоре, расчёсываясь и поправляя спецовку с таким видом, словно галстук в узел вязал. От щетины не избавился, станка под рукой не оказалось. Но уверенности на лице прибавилось. Приободрился даже.

— Не, ну а чё? Все идут, и я пойду, — бормотал он отражению. — А те, кто сами не идут, пусть нахуй идут! Да, Борь?

— Точно, — мимолётом обронил Глобальный и пропал в душе.

Пока брился, мылся, и в целом приводил себя в порядок под горячими струями, Стасян уже пропал из квартиры.

Зато за столом на кухне оказался довольный Арсен в семейниках и рубашке с половиной расстёгнутых пуговиц. Без пяти минут капитан с любовью в глазах смотрел на суетящуюся за плитой немку. Сама Кристина таинственно улыбалась, и немного пританцовывала в мятом халатике, пока готовила яичницу с колбасой. Уж очень ей это нравилось делать на газу безлимитном. На соседней конфорке рядом закипал чайник.

«Похоже, завтрак у нас всё-таки будет», — прикинул внутренний голос: «А международного скандала удалось избежать. Консенсус, так сказать, достигнут при прениях сторон. Или трениях?».

Боря больше ничего не сказал, но с аппетитом расправился с яичницей и выдал новой семейной паре пару ключей. А сам забрал ту, что ранее принадлежала Олафу.

Мало ли! Второй раз умнее будет. Сразу ключи не сдаст.

— Вы это… обустраивайтесь здесь, тогда, — сказал Боря, два раза подумав. — Я на днях вещи заберу, заскочу и ключи последние отдам.

Кишинидзе кивнул, не сводя глаз с Кристины. Даже не ел почти. А та тоже ничего не говорит, только улыбается.

Молчат оба, но КАК молчат!

«Аж зависть берёт», — добавил внутренний голос.

И главное, в глазах женщины сразу загадка появилась. Вроде только что на сисечку бледную её смотрел и никакой загадки не было. А тут только отвлёкся немного и — нате, здрастье. Снова — тайна.

Подумал Боря об этом, вздохнул и снова вернулся в комнату. Стараясь не смотреть на кровать, достал старый и новый телефон, вернул сим-карту на привычное место.

И что тут началось!

Если раньше поток звонков уходил в беззвучный режим, и смс не давали о себе знать там же, то теперь старые мессенджеры разом напомнили о себе и на старый гаджет посыпались десятки сообщений. Но ещё не успел Боря в них зайти, как выскочил видео-звонок. А там — «братан».

«Нельзя просто так взять и скинуть братана!», — подтвердил внутренний голос.

Рыжее и бледное лицо Романа Петровича Новокурова тут же появилось на экране. Сдув чёлку со лба, он начал сразу день с предъяв:

— Боря, что случилось?

На этот вопрос у Глобального было вариантов двести ответов, в основном связанных с со звериным распутством, но по братану успел соскучиться. Поэтому просто уточнил:

— А что случилось?

— Как это что? — возмутился рыжий, немного онемеченный сантехник. Только не в спецовке и на работе, а в куртке ветровке на прогулке. — Меня из Германии отзывают! А я только ранчо присмотрел. И насчёт кредитов на тридцать лет прикинул. На сорок даже лучше выходит. Но я — рокер. Столько жить не планирую.

— Ранчо? — удивился даже Боря. — Я думал они только в Америке бывают.

— Думать не надо, надо точно знать, — хмыкнул брат по отцу. — Тут вообще большая часть Германии малоэтажная. Чуть от города удались и всё немцы на земле сидят среди полей.

— Зачем?

— Как зачем? Коровок пасут. Пиздец какое захолустье, но ухоженное, — просветил брат. — Нормальный немец пока корову в четыре утра не подоит, и козла не погладит, к пяти из дому на работу не выедет. Или ты думал, что европейское благополучие даётся больше тем, кто к девяти в рабочий офис прибывает и по фиестам на обедах сидит? Нет, тех они в основном кормят. Дотациями. А сами пашут засветло, а к ужину без задних ног. Так что не думай.

— Да ничего я не думал! Меня вообще их распорядок дня не заботит, — возразил Боря.

Ему, очевидно, не до туризма было. Куда начальство прикажет, туда и проведёт водопровод. Под прикрытием людей в униформе.

Но брат ждал ответа. Пришлось объяснять, сражаясь с головной болью:

— Короче, если вкратце, то Олаф в дурку лёг. Его либо как умственно уставшего обратно отправят, либо на манную кашу до конца дней посадят. Но уже у нас. Нам не жалко. В любом случае, договор аннулируется, походу. Вот ты и двигаешь домой… Радуйся, дурень. Мамку скоро обнимешь.

Тут Боря понял, что сам бы не против Наташку обнять. Но уже — нельзя. Уже почти женат. Плюс долги к Родине. Совсем некогда.

Рома задумался и приблизил камеру, почесав телефоном нос так, что на миг мелькнули мохнатые ноздри. Но процесс этот был не долгий. Вспомнив, что его всё ещё видят, вернул обычный ракурс и ответил:

— Боря, какой радуйся? Я же женат уже почти!

— Ну так вези её к нам, на смотрины, — сказал спокойно брат, на миг в коридор посмотрев. Не слушают ли? Добавил тише. — Походу, это уже традицией становится — немок русифицировать. Их же сами корни к нам тянут. История повторяется.