На рубежах южных - Борис Тумасов

Очнулся Ефим только на том берегу. Открыл глаза, видит: мелькает внизу земля, лежит он поперёк седла. Попробовал руками пошевелить — куда там, скручены ремнём. Тело болит. Подумал: «Тащили на аркане».

— Мать вашу перетак, — сплюнул Ефим кровяной сгусток.

Услышав, что пленный очнулся, черкес остановил коня, что‑то гортанно крикнул товарищу, ехавшему впереди. Вдвоем они усадили связанного Полового на запасную лошадь и снова в путь.

Вскоре мелколесье перешло в густой лес. Замшелые дубы, старые, в несколько обхватов карагачи. Гибкие ветки больно хлестали Ефима по лицу, но он не замечал этого. В голове вертелось одно: «Неволя».

Отвлекся он от тяжёлых дум, когда выехали из леса. Впереди показался аул. Ватага босоногих мальчишек бежала навстречу.

В ауле Ефима развязали, дали чёрствых лепёшек. Вокруг собралась толпа. Черноглазые, жилистые люди о чём‑то говорили по–своему, некоторые щупали его мышцы и, покачав головами, отходили.

После этого Полового повезли в соседний аул.

Ефим догадался: продавали, да не продали.

Слышал он и раньше рассказы других, что черкесы неохотно покупают пленных казаков — всё равно, мол, убежит, только деньги выбросишь зря.

Боялся Ефим, что если не купят его в аулах, значит, продадут в туретчину. А оттуда дороги на родину заказаны, сгниёшь в том рабстве.

Купили Полового в далёком горном ауле. Хозяин, старый хмурый человек, набил ему на ноги тяжёлые колодки, и с утра до поздней ночи крутил Ефим мельничный жёрнов.

Так прошло лето…

Впрочем, это лето принесло Ефиму и кое‑что новое. Понемногу научился казак понимать гортанную речь черкесов. И даже дружок у него завёлся.

Сосед, худощавый, болезненный джигит Алий, часто заходил во двор хозяина Ефима. Посидев с хозяином, он обычно перебрасывался несколькими фразами с пленным казаком. Иногда через низкий плетень передавал ему гостинец — кусок сыра или жареную баранину. По всему было видно, жалел молодой черкес пленника, сочувствовал ему.

Как‑то вечером, когда Ефим отдыхал под старой грушей, воспользовавшись отсутствием хозяина, Алий подсел к нему и словно случайно, от нечего делать, стал рассказывать, как самым ближним путём добраться до Кубани.

В одну из тёмных ненастных осенних ночей, сбив колодки, Ефим бежал.

Хмурый, неприветливый выдался сентябрь. Все дни, не переставая, шёл дождь. Он вволю напоил землю, и она уже не принимала влаги. Деревья гнулись от сырости.

В такое ненастье особенно трудно приходилось казакам–пикетчикам. Одежда — хоть выжимай. С гор ветер ледяной срывается. А сидеть нужно тихо, не шелохнувшись.

Прикрыв полой затравку ружья, Федор вглядывается через туманную дождевую завесу в противоположный берег. Тяжелые капли ударяются о воду, пузырятся. Кубань — мутная, злая.

Четвертый месяц пошёл, как Дикун на кордоне.

— Закурить бы, — вздохнул сидящий рядом казак Незамаевской станицы Осип Шмалько, — да табак отсырел.

Федор ничего не ответил.

Посопев, Шмалько достал из‑за пазухи краюху хлеба, отломил кусок товарищу. Мокрый хлеб превратился в тесто.

Лениво пережёвывая безвкусный мякиш, Дикун покосился на Осипа, подумал: «Вот казачина так казачина! Другого такого навряд ли сыскать».

Великан, с большими мозолистыми руками, Шмалько отличался завидной силой. Рассказывали про него такой случай. Когда казаки переселялись на Кубань, воз с провиантом застрял в густом месиве грязи. Кто‑то из подошедших казаков в шутку сказал ездовому:

— Не надрывай коней, вон Шмалько идёт.

Шутка задела Осипа. Упершись плечом в задок воза, он поднатужился и под одобрительный гул сдвинул его с места.

Шмалько ел с аппетитом. Проглотив последний кусок, он снял шапку, перекрестился.

— Боже милостив, буди мне, грешному.

Федор усмехнулся, спросил:

— Ну и что, милостив к тебе господь?

Шмалько промолчал.

Вот–вот должна была подойти смена. Вдруг Осип указал на противоположный берег.

— Гляди!

Из кустов выбежал человек. У самой воды он остановился и стал поспешно раздеваться. Сбросив одежду, человек широко перекрестился и бросился в воду. Река подхватила плывущего, закрутила, ударила мутной волной по голове. Но человек вынырнул и широкими саженками поплыл к русскому берегу.

— Сюда держит, — тихо сказал Осип.

Человек не доплыл ещё и до середины реки, как из леса намётом выскочило трое верховых. Передний, подскакав к берегу, что‑то закричал. Конь закружился на месте. Всадник выхватил из чехла ружье. Подскакали другие. Посовещавшись, двое подъехавших, скинув на землю бурки, направили коней в воду.

— Абреки! Приготовьсь, Осип! — проговорил Федор.

Уложив поудобней пищали, казаки продолжали следить за абреками. Расстояние между пловцом и его преследователями сокращалось. Сильные черкесские кони плыли быстро и легко.

— Живым хотят взять, не иначе из плена сбежал…

Осип промолчал, только крепче сжал пищаль.

Пловец был уже недалеко от берега, когда передний черкес почти настиг его.

— Боже, помоги! — промолвил Шмалько.

Почти разом грянули две казачьи пищали, и, когда дым рассеялся, Дикун и Шмалько увидели, что по Кубани, уже к другому берегу, плывёт один из абреков. Второго не было видно. Только конская голова торчала из воды. А беглец, приплясывая на прибрежной гальке, размахивал руками и кричал:

— Братцы!

— Да то Ефим! — узнал Шмалько. — Ей–богу, Ефим Половой, из Дядьковской. Его этим летом абреки на линии схватили. — Он откинул пищаль, крикнул:

— Ефим!

— Осип?!

Казаки бросились друг к другу.

— Живой, чертяка, смотри, — радовался Шмалько, по–медвежьи обнимая друга.

Ефим, хитро подмигнув, проговорил:

Ходэ гарбуз по городу,Пытается свого роду.Чи вы живы, чи здоровы,Вси родичи гарбузови.

— Вот бисов сын, все такой же! — Скинув свитку, он протянул её Ефиму. — На, надевай! Да извиняй, на кордон придётся без штанов тебя доставить.

— Не беда! Спасибо, братцы, выручили. Не гадал, что нехристи у самой хаты меня подстерегут. Где вас бог взял?

Подошел Дикун.

— Гляньте, — указал он на реку, — а конь‑то не уходит.

Лошадь убитого описывала круги на том месте, где утонул хозяин.

— Умная!

— Поймать бы.

— Попробуем. — Дикун не торопясь разделся, полез в воду.

Черкесы на том берегу, догадавшись, что затевают казаки, стали звать лошадь.

Холодная вода сковала тело. Зайдя по грудь, Федор поплыл. Черкесы все кричали, протяжно, заунывно.

Заметив подплывавшего, конь пугливо покосился, заржал. Отпрянул в сторону.

Ухватив поводок, Дикун влез в седло, ласково похлопал по холке, направил к берегу. С той стороны выстрелили, но пуля где‑то ушла в воду, и Федор её даже не услыхал.

На берегу конь шумно встряхнулся, запрядал ушами. Подошли Шмалько и Половой.

— Добрый конь, — в один голос проговорили оба.

Привязав лошадь, казаки зарядили пищали. По берегу, разбрызгивая воду, на рысях приближался конный разъезд.

— Есаул Смола скачет, — узнал старшего по кордону Дикун. — Думал, что абреки переправились.

— По какому такому случаю стрельбу подняли? — с ходу закричал есаул и, осадив коня, строго спросил у Полового: — Кто будешь?

— Казак Дядьковского куреня Ефим Половой. Сбег от черкесов, — отрапортовал Ефим.

— А конь чей? — спросил Смола, окидывая быстрым взглядом привязанную лошадь.

— То Дикуна трофей, — ответил Шмалько.

Передав повод казаку, Смола подошёл к привязанной лошади, заглянул в зубы, провёл по груди.

— Слушай, Дикун! Ведро горилки на распой и обмундирование для Полового за коня даю, — поворотился Смола к Федору. — Сам суди, негоже казаку в курень голым являться!

— Отдавай, чего там, — бросил кто‑то из верховых.

Федор посмотрел на коня, перевёл взгляд на Ефима.

— Раз для товарища, согласен…

Когда разъезд скрылся с глаз, Шмалько зло бросил:

— Дарма такого коня выцыганил.

Федор безнадёжно махнул рукой.

— Всё равно забрал бы, что с ним сделаешь…

На древнем кургане, насыпанном невесть когда, накрепко врос казачий сторожевой кордон. У небольшой землянки, крытой мелким чаканом, сигнальная вышка. День и ночь ходит на ней дежурный казак. Заметит неприятеля и замаячит сигнальными шарами. Этот сигнал подхватывают на другом кордоне, и идёт тревога по всей линии. А ночью, чтоб о неприятельском налёте сообщить, зажигают на высоком шесте пук просмолённой соломы…

В хмурый полдень свободные от наряда казаки пропивали дуван Федора. Есаул Смола привёз за коня обещанное ведро вина.

Все сидели у входа в землянку. Лезть в эту низкую, полутёмную сырую нору, провонявшуюся потом, сыростью, дымом, никому не хотелось. Там только ночевали.