Происшествие в Утиноозерске - Леонид Треер

— А то смотрите! — доброжелательно искушал Жгульев. — Хорошему человеку и помочь приятно…

Добравшись до нужного места на берегу озера, они вылезли из машины и подошли к самой воде. Евгений Иванович вновь начал рассказывать, как было дело, но теперь уже изображал попеременно то себя, то животное, причем трудно было сказать, какая роль удавалась ему лучше. Потом Алексей долго фотографировал берег и мастера на фоне озера. Для него это была очень полезная поездка: воображение его получило здесь нужную пищу и сразу же включилось в работу…

В город они вернулись только через два часа. Евгений Иванович подвез Бандуилова до самого дома и, расставаясь, сказал:

— А насчет гарнитура советую подумать. Если что — звякните. Всегда буду рад вам помочь.

«Москвич» укатил, а Бандуилов нырнул в свой подъезд. Какой-то неприятный осадок остался у него от этой встречи, хотя рассказ Жгульева выглядел вполне убедительно. Даже если половину он сочинил, все равно картина вырисовывалась богатейшая. Но что-то скользкое угадывалось в часовщике, и Алексей подумал, что с ним надо быть поосторожней.

За ужином он описал жене поездку на озеро. Потом, чтобы позабавить супругу, рассказал о предложении Жгульева насчет мебели. Он ждал, что Рита засмеется, но, к его удивлению, она ничего смешного не видела.

— Ты, конечно же, от его услуг отказался? — спросила она.

— Разумется, — Алексей забеспокоился. — Ты считаешь, я был не прав?

— Прав, прав! Только мы еще лет десять будем любоваться на эту рухлядь, — Рита ткнула пальцем в сторону дивана-доходяги.

— Я готов, — согласился Алексей. — В конце концов, это не главное…

— Жить среди добротных, современных вещей — это так пошло, мелко… — с иронией подхватила супруга. — Главное — иметь богатый внутренний мир…

— Ну зачем ты так? — оскорбился Бандуилов. — Я совсем не против добротных вещей. Но что делать, если мне противно все это?

— Что именно? — спросила Рита.

— Вся эта механика взаимных услуг…

— А разве я тебя призываю заводить связи? — Рита пожала плечами. — Речь идет всего лишь о предложении этого Жгульева, которому ты, кстати, ничем не обязан.

Бандуилов тяжело вздохнул.

— В конце концов, — сказала Рита, — если тебе это так противно, я могу позвонить ему сама. У тебя ведь есть его телефон?

Некоторое время Алексей молчал, затем достал записную книжку, нашел номер жгульевского телефона и продиктовал его жене.

Ночью он долго не мог заснуть. На душе было довольно муторно и скверно. Не выдержав, Бандуилов проглотил таблетку «седуксена».

Мысли его постепенно замедляли свой ход. Алексей успел подумать о предстоящем визите в Институт Прикладных Проблем, затем перед ним возник ящер с печальными глазами. «Вымрем», — грустно прошептал ящер и медленно погрузился в озеро…

ИЗ ИСТОРИИ ИНСТИТУТА ПРИКЛАДНЫХ ПРОБЛЕМ

Все научно-исследовательские учреждения можно разделить на счастливые и несчастливые. В счастливом НИИ с момента его создания все складывается как нельзя лучше. Вокруг директора, ученого с мировым именем, образуется ядро его талантливых единомышленников. В товарищеских беседах за чашечкой кофе сотрудники обмениваются смелыми идеями, не боясь плагиата. В жарких спорах у доски они отделяют Истину от шелухи, не щадя даже директора. Сплоченный коллектив не потрясают междоусобицы и дрязги. Здесь что ни год — важное открытие. Сюда стремятся попасть самые одаренные выпускники вузов. Зарубежные ученые пристально следят за трудами счастливого института. Ни один симпозиум не обходится без участия его представителей.

В несчастливом институте картина иная. Как правило, ему не везет с директором. В таком НИИ пишут много статей и диссертаций, но вся эта продукция, кроме авторов, редко кого интересует. Здесь много суеты, обид и болезненного самолюбия, и хотя все говорят друг другу комплименты, никто друг другу не доверяет. В этом институте к Науке относятся как к дойной корове, у которой не хватает сосков на всех желающих. И потому успех здесь во многом зависит от умения плести интриги.

Добавим, что работы одного счастливого института окупают все затраты на несчастливые институты. Разумеется, деление на счастливые и несчастливые довольно условно. Между этими полюсами располагается множество более или менее благополучных НИИ.

Что же касается утиноозерского Института Прикладных Проблем (сокращенно ИПП), то это научное заведение относилось, увы, к разряду несчастливых. Каждые четыре года в этом Институте менялся директор. Поскольку каждый новый директор по доброму обычаю высаживал перед зданием молодой дубок, можно было ожидать, что когда-нибудь тут будет шуметь листвой аллея могучих красавцев.

Первым был Леонид Николаевич Федуницин, приветливый, доброжелательный старичок, который искренне удивился своему назначению. Наукой он давно уже не занимался, поэтому на все вопросы подчиненных добродушно отвечал: «А вот сами и подумайте, коль зарплату получаете!» Питая слабость к воспоминаниям, он частенько приглашал к себе завлабов и рассказывал им одну и ту же волнующую историю, как в юности его послали ловить раков для знаменитого немецкого ученого Розенкранца, который приехал из Германии читать лекции. Пиво и раки настолько понравились Розенкранцу, что он пожал руку Федуницину и сказал: «Карашо!» Доходя до этого места, Леонид Николаевич подносил к глазам платок… Добавим также, что при Федуницине в Институте процветали искусства. Будучи любителем хорового пения, он создал хор научных сотрудников, который был известен далеко за пределами Утиноозерска. Именно при Леониде Николаевиче был заведен порядок, чтобы в обеденный перерыв в конференц-зале выступали лекторы или играл духовой оркестр. Если же он случайно попадал на научный семинар, то больше пяти минут не выдерживал и засыпал, хотя звуков никаких не издавал. Период Федуницина вошел в историю ИПП под названием «золотой век». По истечении положенных четырех лет его торжественно проводили на заслуженный отдых. Расставаясь с ним, многие в Институте плакали.

Вторым был Дмитрий Андреевич Полукаров, человек спортивной наружности. Он свободно разговаривал на пяти иностранных языках и большую часть времени находился за рубежом, участвуя в различных симпозиумах и конференциях. При Полукарове в Институте процветали интриги, которые он умело использовал. Изредка, проездом, попадая в свой ИПП, Дмитрий Андреевич успевал создать несколько новых лабораторий и разогнать несколько старых. В его отсутствие завлабы делились на враждующие группы и вели беспощадные войны, так что времени на работу практически не оставалось. Возвращаясь из дальних странствий, Полукаров начинал наводить порядок. Он устраивал тайное «голосование»: каждый завлаб писал на бумажке, какие лаборатории, на его взгляд, следует упразднить. Затем директор собирал эти бумаги, не оглашая результатов. Все начинали подозревать друг друга в измене, и группировки распадались. Но стоило Полукарову уехать, как грызня вспыхивала с еще большим ожесточением.

В конце концов, устав от междоусобицы, завлабы обвинили во всем Дмитрия Андреевича и, сплотившись, стали просить о замене директора. Полукаров был в это время не то на Гваделупе, не то на Тринидаде, о бунте ничего не знал и потому не успел принять контрмеры. Дело кончилось тем, что его перебросили в какое-то ведомство по охране среды. Впрочем, он узнал об этом назначении лишь через месяц, случайно встретив знакомого на одной из улиц Токио.

Лавр Григорьевич Горячин, третий директор, в два счета навел порядок. Не было, пожалуй, в Институте человека, который выдержал бы его взгляд. Когда из его кабинета понесся крик: «Уволить!», стало ясно, что с либерализмом в ИПП покончено. И хотя Лавр Григорьевич за все годы никого не уволил, всем было страшно. Распри мигом прекратились. Завлабы жили в постоянном напряжении, и когда Горячин вызывал их к себе, они шли, как на плаху.

Лавр Григорьевич любил, чтобы в его приемной всегда толкались подчиненные. Распахнув дверь, он тыкал пальцем в первого попавшегося и приказывал: «Веди ко мне Петрова!». Исполнитель в панике соображал, кого привести, поскольку Петровых в ИПП было восемь. Чтобы не ошибиться, он пригонял сразу всех, но после выяснялось, что нужен был Петряков.

Частенько Горячин вылетал из своего кабинета и, скомандовав: «За мной!», уносился по коридору. Свита, толкая друг друга, бросалась следом. Впереди всех мчались герольды, предупреждая институтское население о «королевской охоте». Сотрудники, точно тараканы, разбегались по комнатам. Они едва успевали занять рабочее место, как врывался Лавр Григорьевич. Пригрозив всех уволить и сбросив с доски шахматные фигуры, он уносился дальше. Совершив рейд по всем этажам, Горячин успокаивался и возвращался в кабинет в хорошем настроении.