Прощай, оружие! - Эрнест Хемингуэй

– Итак, ваши дела с мисс Баркли подвигаются?

– Мы с ней друзья.

– Вы сейчас похожи на пса в охоте.

Я не понял.

– На кого?

Он пояснил.

– Это вы, – сказал я, – похожи на пса, который…

– Стойте, – сказал он. – Еще немного, и мы наговорим друг другу обидных вещей. – Он засмеялся.

– Покойной ночи, – сказал я.

– Покойной ночи, кутинька.

Я подушкой сшиб его свечу и улегся в темноте. Ринальди поднял свечу, зажег и продолжал читать.

Глава шестая

Два дня я объезжал посты. Когда я вернулся домой, было уже очень поздно, и только на следующий вечер я увиделся с мисс Баркли. В саду ее не было, и мне пришлось дожидаться в канцелярии госпиталя, когда она спустится вниз. По стенам комнаты, занятой под канцелярию, стояло много мраморных бюстов на постаментах из раскрашенного дерева. Вестибюль перед канцелярией тоже был уставлен ими. По общему свойству мраморных статуй они все казались на одно лицо. На меня скульптура всегда нагоняла тоску; еще бронза куда ни шло, но мраморные бюсты неизменно напоминают кладбище. Есть, впрочем, одно очень красивое кладбище – в Пизе. Скверных мраморных статуй больше всего в Генуе. Эта вилла принадлежала раньше какому-то немецкому богачу, и бюсты, наверно, стоили ему немало денег. Интересно, чьей они работы и сколько за них было уплачено. Я пытался определить, предки это или еще кто-нибудь; но у них у всех был однообразно-классический вид. Глядя на них, ничего нельзя было угадать.

Я сидел на стуле, держа кепи в руках. Нам полагалось даже в Гориции носить стальные каски, но они были неудобны и казались непристойно бутафорскими в городе, где гражданское население не было эвакуировано. Я свою надевал, когда выезжал на посты, и, кроме того, я имел при себе английский противогаз – противогазовую маску, как их тогда называли. Мы только начали получать их. Они и в самом деле были похожи на маски. Все мы также обязаны были носить автоматические пистолеты; даже врачи и офицеры санитарных частей. Я ощущал свой пистолет, прислоняясь к спинке стула. Замеченный без пистолета подлежал аресту. Ринальди вместо пистолета набивал кобуру туалетной бумагой. Я носил свой без обмана и чувствовал себя вооруженным до тех пор, пока мне не приходилось стрелять из него. Это был пистолет системы «астра», калибра 7.65, с коротким стволом, который так подскакивал при спуске курка, что попасть в цель было совершенно немыслимо. Упражняясь в стрельбе, я брал прицел ниже мишени и старался сдержать судорогу нелепого ствола, и наконец я научился с двадцати шагов попадать не дальше ярда от намеченной цели, и тогда мне вдруг стало ясно, как нелепо вообще носить пистолет, и вскоре я забыл о нем, и он болтался у меня сзади на поясе, не вызывая никаких чувств, кроме разве легкого стыда при встрече с англичанами или американцами. И вот теперь я сидел на стуле, и дежурный канцелярист неодобрительно поглядывал на меня из-за конторки, а я рассматривал мраморный пол, постаменты с мраморными бюстами и фрески на стенах в ожидании мисс Баркли. Фрески были недурны. Фрески всегда хороши, когда краска на них начинает трескаться и осыпаться.

Я увидел, что Кэтрин Баркли вошла в вестибюль, и встал. Она не казалась высокой, когда шла мне навстречу, но она была очень хороша.

– Добрый вечер, мистер Генри, – сказала она.

– Добрый вечер, – сказал я. Канцелярист за конторкой прислушивался.

– Посидим здесь или выйдем в сад?

– Давайте выйдем. В саду прохладнее.

Я пошел за ней к двери, канцелярист глядел нам вслед. Когда мы уже шли по усыпанной гравием дорожке, она сказала:

– Где вы были?

– Я выезжал на посты.

– И вы не могли меня предупредить хоть запиской?

– Нет, – сказал я. – Не вышло. Я думал, что вернусь в тот же день.

– Все-таки нужно было дать мне знать, милый.

Мы свернули с аллеи и шли дорожкой под деревьями. Я взял ее за руку, потом остановился и поцеловал ее.

– Нельзя ли нам пойти куда-нибудь?

– Нет, – сказала она. – Мы можем только гулять здесь. Вас очень долго не было.

– Сегодня третий день. Но теперь я вернулся.

Она посмотрела на меня.

– И вы меня любите?

– Да.

– Правда, ведь вы сказали, что вы меня любите?

– Да, – солгал я. – Я люблю вас.

Я не говорил этого раньше.

– И вы будете звать меня Кэтрин?

– Кэтрин.

Мы прошли еще немного и опять остановились под деревом.

– Скажите: ночью я вернулся к Кэтрин.

– Ночью я вернулся к Кэтрин.

– Милый, вы ведь вернулись, правда?

– Да.

– Я так вас люблю, и это было так ужасно. Вы больше не уедете?

– Нет. Я всегда буду возвращаться.

– Я вас так люблю. Положите опять сюда руку.

– Она все время здесь.

Я повернул ее к себе, так что мне видно было ее лицо, когда я целовал ее, и я увидел, что ее глаза закрыты. Я поцеловал ее закрытые глаза. Я решил, что она, должно быть, слегка помешанная. Но не все ли равно? Я не думал о том, чем это может кончиться. Это было лучше, чем каждый вечер ходить в офицерский публичный дом, где девицы виснут у вас на шее и в знак своего расположения, в промежутках между путешествиями наверх с другими офицерами, надевают ваше кепи задом наперед. Я знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не собирался ее любить. Это была игра, как бридж, только вместо карт были слова. Как в бридже, нужно было делать вид, что играешь на деньги или еще на что-нибудь. О том, на что шла игра, не было сказано ни слова. Но мне было все равно.

– Куда бы нам пойти, – сказал я. Как всякий мужчина, я не умел долго любезничать стоя.

– Некуда, – сказала она. Она вернулась на землю из того мира, где была.

– Посидим тут немножко.

Мы сели на плоскую каменную скамью, и я взял Кэтрин Баркли за руку. Она не позволила мне обнять ее.

– Вы очень устали? – спросила она.

– Нет.

Она смотрела вниз, на траву.

– Скверную игру мы с вами затеяли.

– Какую игру?

– Не прикидывайтесь дурачком.

– Я и не думаю.

– Вы славный, – сказала она, – и вы стараетесь играть как можно лучше. Но игра все-таки скверная.

– Вы всегда угадываете чужие мысли?

– Не всегда. Но ваши я знаю. Вам незачем притворяться, что вы меня любите. На сегодня с этим кончено. О чем бы вы хотели теперь поговорить?

– Но я вас в самом деле люблю.

– Знаете что, не будем лгать, когда в этом нет надобности. Вы очень мило провели свою роль, и теперь все в порядке. Я ведь не совсем сумасшедшая. На меня если и находит, то чуть-чуть и ненадолго.

Я сжал ее руку.

– Кэтрин, дорогая…

– Как смешно это звучит сейчас: «Кэтрин». Вы не всегда одинаково это произносите. Но вы очень славный. Вы очень добрый, очень.

– Это и наш священник говорит.

– Да, вы добрый. И вы будете навещать меня?

– Конечно.

– И вам незачем говорить, что вы меня любите. С этим пока что кончено. – Она встала и протянула мне руку. – Спокойной ночи.

Я хотел поцеловать ее.

– Нет, – сказала она. – Я страшно устала.

– А все-таки поцелуйте меня, – сказал я.

– Я страшно устала, милый.

– Поцелуйте меня.

– Вам очень хочется?

– Очень.

Мы поцеловались, но она вдруг вырвалась.

– Не надо. Спокойной ночи, милый.

Мы дошли до дверей, и я видел, как она переступила порог и пошла по вестибюлю. Мне нравилось следить за ее движениями. Она скрылась в коридоре. Я пошел домой. Ночь была душная, и наверху, в горах, не стихало ни на минуту. Видны были вспышки на Сан-Габриеле.

Перед «Вилла-Росса» я остановился. Ставни были закрыты, но внутри еще шумели. Кто-то пел. Я поднялся к себе. Ринальди вошел, когда я раздевался.

– Ага, – сказал он. – Дело не идет на лад. Бэби в смущении.

– Где вы были?

– На «Вилла-Росса». Очень пользительно для души, бэби. Мы пели хором. А вы где были?

– Заходил к англичанам.

– Слава богу, что я не спутался с англичанами.

Глава седьмая

На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я остановил машину у smistimento,[9] где раненые и больные распределялись по их документам и на документах делалась отметка о направлении в тот или иной госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть у руля, а шофер понес документы для отметки. День был жаркий, и небо было очень синее и яркое, а дорога белая и пыльная. Я сидел на высоком сиденье фиата и ни о чем не думал. Мимо по дороге проходил полк, и я смотрел, как шагают ряды. Люди были разморены и потны. Некоторые были в стальных касках, но большинство несло их прицепленными к ранцам. Многим каски были слишком велики и почти накрывали уши. Офицеры все были в касках, но подобранных по размеру. Это была часть бригады Базиликата. Я узнал их полосатые, красные с белым, петлицы. Полк уже давно прошел, но мимо все еще тянулись отставшие, – те, кто не в силах был шагать в ногу со своим отделением. Они были измучены, все в поту и в пыли. Некоторые казались совсем больными. Когда последний отставший прошел, на дороге показался еще солдат. Он шел прихрамывая. Он остановился и сел у дороги. Я вылез и подошел к нему.