Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны - Владимир Снегирев

Двадцать три года продолжалась дипломатическая служба: КНДР, Югославия, Болгария, Афганистан. Пузанов, по его собственному признанию, все эти годы пользовался большим авторитетом в высших эшелонах власти. Вплоть до XXIV съезда избирался в состав ЦК. «Особенно теплые отношения у меня сложились с Л. И. Брежневым, — рассказывает он. — Бывало, принимает меня Леонид Ильич. В рамках отведенного времени все ему доложив, я встаю, чтобы уйти, а он не пускает: посиди еще, поговорим».

Может быть, генсек ценил в нем настоящего породистого чиновника сталинской школы? Может быть… Впрочем, похоже, Александра Михайловича стоило ценить за многие качества — это действительно был верный, преданный аппаратчик, твердо проводивший линию партии на всех доверяемых ему постах.

Его квартира в знаменитом доме на набережной сегодня представляет собой смесь былой казенной роскоши (хрусталь, ковры, громоздкие серванты) и некоторого нынешнего запустения. 83-летний хозяин сам встречает нас у дверей, помогает раздеться, усаживает за длинный обеденный стол в гостиной. У нас приготовлены вопросы, первый из которых сформулирован длинно и мудрено, но суть его в нескольких словах такова: семь лет вы были послом в Кабуле, являлись свидетелем и в некотором смысле участником тех событий, которые затем оказали огромное влияние на ход мировой истории… Однако хозяин квартиры сам, сразу, без наводящих вопросов начинает рассказывать. И говорит именно о том, что мы хотели бы от него услышать.

— Амин… Это, я вам скажу, умный был человек. Энергичный и исключительно работоспособный. Когда ему поручили заниматься военными вопросами, он попросил нашего советника генерала Горелова полтора-два часа ежедневно читать ему курс лекций по организации вооруженных сил, тактике и стратегии, действиям различных родов войск. Во все вникал. Бывало, вечером прихожу к нему в министерство — у него в приемной генералы томятся: «Товарищ Амин велел нам подождать, сейчас с советником занимается». А когда он стал премьер-министром, то ко мне обратился: «Дайте умного наставника по экономике».

Я Амина знал и как военного, и как государственного, и как политического деятеля. С мая 1978 года до ноября 1979-го практически дня не проходило, чтобы мы не виделись.

— А при прежнем режиме, при Дауде, вы были знакомы?

— Нет, нет! — категорически отвергает Александр Михайлович. — До этого нам встречаться не приходилось. Ну, разве на каком-нибудь приеме издалека видели друг друга. Нет, это было исключено, — собеседник зорко следит за тем, чтобы мы записали его слова.

— Так вот, про Амина. Вышел он из среднего сословия. Знал английский язык. Русским не владел. Занимался в партии военными вопросами, еще до революции хорошо изучил армейские кадры.

Тараки считал его самым способным и преданным учеником, был влюблен в него — это истинная правда. И доверял ему полностью, доверял, может быть, даже больше, чем самому себе. Мне рассказывали такой случай. Во время какого-то заседания на высшем уровне вдруг поступает сообщение о том, что в центре города совершено террористическое нападение на патруль царандоя — местной милиции. Тараки растерялся. А Амин мгновенно проявил инициативу: «Давайте прервем наше заседание, поручите мне разобраться в ситуации и принять меры».

Да, у него были качества, заслуживающие уважения. Но при всем при этом Амин — жестокий палач. Палач! Сам он никого не убивал и не пытал, но сколько же душ было загублено по его приказам, с его ведома! Людей расстреливали и хоронили неподалеку от тюрьмы Пули-Чархи, в районе дислокации танковой бригады. Вы спрашиваете, что это были за люди? Самые разные. Лидеры и активисты других политических партий. Религиозные деятели. Купцы. Представители интеллигенции. Иногда достаточно было элементарного доноса, чтобы человека тут же отправляли на тот свет.

Однажды тине доложили, что минувшей ночью арестована большая группа преподавателей Кабульского политехнического института, в их числе трое, женатых на советских гражданках. Я — к Амину: «Какие основания для ареста? Нельзя ли избежать возможного произвола?» Через некоторое время он перезванивает: «К сожалению, они уже расстреляны». В другой раз приходит ко мне торгпред и докладывает: «Ночью арестованы известные купцы». Иду к Амину: «Купцов взяли?» — «Да, товарищ посол». — «Надо их освободить». — «Вы понимаете, товарищ Пузанов, ошибки, конечно, возможны, но ведь нас окружают враги и потому надо быть очень бдительным».

Волны репрессий против парчамистов захлестнули страну уже летом 1978 года. В августе газеты публиковали «признания» арестованного министра планирования С.-А. Кештманда, из которых следовало, что этот старый член партии будто бы участвовал в заговоре с целью свержения существующей власти. Впрочем, людям проницательным из ответов бывшего министра становилось ясно, каким путем «выбиты» эти показания и какова их истинная цена.

Судя по нашим разговорам с советскими дипломатами, работавшими тогда в Кабуле, мало кто из них верил в сказку о заговоре, распространяемую официальной пропагандой. Воспринимали происходящее как жестокую борьбу за власть, драку за жирный пирог, в которой схлестнулись две непримиримые силы. Все видели, как таинственно и бесследно исчезают люди: чиновники из госаппарата, торговцы, офицеры, священнослужители, студенты. В кабульских учреждениях, если речь заходила о репрессированном, употребляли выражение из уголовного жаргона: «Ему купили билет». «Обилетили» таким вот образом тысячи людей, и. не обязательно только членов партии, принадлежавших к другому «крылу». К стенке ставили по малейшему подозрению в нелояльности, по элементарному доносу… Беззаконие всегда плодит новое беззаконие. Охранка, случалось, просто хватала на улице любого прилично одетого человека и требовала за его освобождение выкуп. За отказ убивали.

Дважды, в 1978 и в 1979 годах, Афганистан неофициально навещал секретарь ЦК КПСС Б. Н. Пономарев. Он не скрывал своей озабоченности по поводу раскола в партии и репрессий, беседовал об этом с руководителями НДПА, призывал их к единству, к более разумной политике. Но все было тщетно. Афганские руководители по своему обыкновению ссылались на сложную обстановку в стране, на заговоры, которые будто бы повсюду плетут против них, давали туманные обещания «исправить», «учесть» и т. д.

— Так ли это? — спросили мы у самого Бориса Николаевича Пономарева, придя в его кабинет на 5-м этаже здания ЦК КПСС.

…Когда-то попасть на прием к этому человеку было ох как непросто. Кандидат в члены Политбюро. Четверть века на посту секретаря ЦК. Заведующий международным отделом. Академик. Председатель Комиссии по иностранным делам Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда… Это только часть его должностей и званий. Говорят, власть Б. Н. Пономарева распространялась очень далеко.

Теперь — 85-летний пенсионер. Правда, дома не сидится: на работу в ЦК по полувековой привычке ходит ежедневно. Отвели ему кабинетик на пятом этаже, сидит там, пишет. «Мемуары?» — «Есть грех, балуюсь воспоминаниями».

Да, ему есть что вспомнить. Работал рядом со всеми первыми руководителями страны — Сталиным, Хрущевым, Брежневым, Андроповым, Черненко, Горбачевым. Правда, при упоминании имени Сталина протестующе машет руками: «Я его не переваривал».

— Да, — подтвердил Пономарев, — я действительно дважды по заданию ЦК выезжал в Афганистан — для примирения враждующих группировок внутри НДПА. Нас тревожила эта конфронтация. Было ясно, что ни к чему хорошему она не приведет.

Мы знали, Тараки находится под сильным влиянием Амина, которого наши чекисты подозревали в связях с американской разведкой. Он учился в США — может быть, этот факт их настораживал, не знаю. И вот Амин стал руками Тараки расправляться с парчамистами и вообще со всеми неугодными ему людьми. Возможно, у него и были основания кого-то наказать, но не так же круто… Сама революция из-за этого представала в каком-то неприглядном свете. Наше руководство решило, что так нельзя. Прибыв в Кабул, я откровенно говорил с Тараки. Он соглашался с тем, что мои упреки справедливы, благодарил за советы. Но все там продолжалось по-прежнему.

Второй визит, состоявшийся летом 1979 года, также был связан с разногласиями в НДПА. Тут мне памятен разговор с Тараки по поводу его предстоящей поездки на Кубу. Я говорил о том, что сейчас не время покидать Кабул, что обстановка требует его ежедневного присутствия в стране. А он мне: «Но ведь сам Фидель Кастро приглашает». Я — опять его уговаривать. Он покивал головой — так, будто согласился с моими доводами. А вернувшись в Москву, я узнал, что Тараки все же едет на Кубу.

— Скажите, Борис Николаевич, можно ли считать, что наше высшее руководство внимательно относилось к поступающей из Афганистана информации и адекватно на нее реагировало?