Сердце Феникса - Мэтью Гэбори

Януэль ожидал, что Силдин оглянется и махнет рукой на прощание, но нет, путники удалялись. Януэль провожал их взглядом до тех пор, пока они не скрылись в закоулках Седении.

Со щемящим сердцем юноша направил свои стопы к мэтру Фарелю, который по-отечески руководил его продвижением на тернистых путях лиги фениксийцев. Под его опекой Януэль вкусил смирение и покорность.

Однако Фарель был его наставником, но не другом. К несчастью, теперь юноша остался в одиночестве.

ГЛАВА 3

Мэтр Фарель проживал на шестом этаже Башни. Своды его кабинета, занимавшего четверть круга, подпирали бронзовые балки. Сквозь стены, закрытые многочисленными стеллажами, чьи полки сгибались под грузом пергаментов и фолиантов, не доходили никакие звуки, что создавало благоприятную атмосферу для постижения знаний. Наставник предпочитал это убежище гулким амфитеатрам. В обществе Фареля Януэль проводил время с утра до самых сумерек. Наставник разделял с ним дневную трапезу и покидал ученика лишь в связи с необходимостью исполнить свой благородный долг, приняв участие в ритуале Возрождения в зале Завета.

Проникнув в покои учителя, Януэль застал его в постели, тот сидел, подложив под спину подушку. На лбу его была закреплена масляная лампа, освещавшая подставку для письма. Оторвав перо от бумаги, он поднял глаза и сказал повелительно:

– Присядь.

Наставник Фарель казался столь же неотъемлемым атрибутом лиги, что и Башня. Однако человек этот овладел наукой стареть, не дряхлея при этом. Его длинные белые волосы и борода выглядели ухоженными. Морщинистое удлиненное лицо напоминало плоскодонное судно властительницы Земли Единорогов – Ликорнии, оно побывало в стольких сражениях без всякого ущерба для себя. На его тощем, с проступающими костями, согбенном теле, изношенном в долгих одиноких странствиях, лежал отсвет Завета: истинному фениксийцу надлежало закалять свое тело, чтобы посвятить всего себя духовному служению. Януэль питал к мэтру Фарелю глубокое уважение за несгибаемость характера, за преданность тем, чьим наставником он являлся. И днем и ночью любой, кто испытывал сомнения и неуверенность в своих силах, мог постучать в его дверь. Когда в начале осени Януэль заразился красной лихорадкой, наставник бодрствовал возле его ложа четверо суток подряд.

Взамен Фарель требовал от своих учеников беспрекословного подчинения и слепого доверия. Он обрел желаемое в Януэле. Юный послушник дорожил своим положением. В прежней жизни ему довелось общаться со многими учителями, прежде чем он был допущен в святая святых лиги. Сильные, ловкие, одаренные наставники прежних лет покоряли Януэля умением властвовать над людьми. Находясь рядом с ними, он постигал жизнь в лязге оружия, в грохоте сражений. С Фарелем его связывало совсем иное: здесь присущая ему жажда знаний встретилась с мудростью и спокойствием. Исходившее от наставника обманчивое ощущение ясности Януэль смаковал, как редкое вино.

Юноша устроился на табурете. Зачищая острие пера, учитель прошептал:

– Тебе грустно?

Фарель читал его чувства, будто они были записаны в одной из бесценных магических книг, заполнивших эту келью. Удивленный точностью догадки мэтра, Януэль пробормотал:

– Похоже, да…

– Меж тем он отбыл, чтобы свершить благородное дело. Разве ты не рад за него?

– Я рад. Но…

Януэль заколебался. Фарель, не отрывая взгляда от кончика своего пера, задал вопрос:

– Ты не уверен в его успехе? Тебя волнует именно это? А ведь благодаря вашей дружбе ты узнал, насколько он талантлив.

– Вы позволите высказаться начистоту, наставник?

– Дерзай, – заметил учитель, складывая принадлежности для письма.

– Меня тревожат его чувства.

Лицо старца осветилось легкой улыбкой.

– Те, что он так ярко проявлял в обществе Лайи?

Януэль едва не свалился с табурета. Он вытаращил глаза, пытаясь различить в чертах наставника проблески гнева либо иронии.

– О, не стоит краснеть, ни к чему это. Эта очаровательная девчушка одна стоит целого полка химерийцев! Нас предостерегли относительно нее… Но пойми, мой мальчик, наша задача состоит не в том, чтобы сражаться с человеческой природой. Завет учит нас: не стоит гасить раскаленные угли ни при каких обстоятельствах. – Он отложил записи в сторону, потушил лампу и снял ее со лба. Потом спустил ноги с постели и произнес, нахмурившись: – Если вдуматься, то мы недостаточно говорили с тобой о женщинах. Ведь правда?

Щеки Януэля вновь зарделись.

– То, что…

– Да ничего вообще, друг мой! – прервал его учитель. – Это неправильно, что я не настаивал на этом. Мне следовало затронуть эту тему гораздо раньше. Но посуди сам, мы живем в мужском обществе как затворники. Вижу, что тебя смущает даже простое упоминание о женщине. Я не заметил, что ты вырос, сознаюсь в этой оплошности. Я предупреждал тебя, что любовные чувства, даже просто физическое желание, могут стать для фениксийца губительными. Но жизнь неизбежно усложняется… Наконец, – вздохнул он, – есть вещи, выходящие за пределы компетенции лиги, ведь так? Подойди ко мне. Покажи руки.

Януэль повиновался. Он протянул руки ладонями кверху. Наставник внимательно вгляделся, изучая мельчайшие линии ладоней. Эту процедуру Фарель, с его орлиной зоркостью, проделывал каждое утро. Руки самого фениксийца, сухие, тонкие, гибкие, говорили о том, что ему знаком труд, хотя на них не было мозолей и трещин, как на руках крестьян. Они являлись инструментом, помогающим управлять Фениксом.

– Хм… – откашлялся Фарель, ведя указательным пальцем по линии жизни на ладони Януэля. – Испарина… Ты волнуешься? А большой палец дрожит?

– Силдин только что покинул Башню. Понимаете, учитель, меня расстроило расставание с ним.

Стараясь удержать биение сердца, Януэль уловил странный блеск во взгляде наставника, тот явно выглядел расстроенным. Может быть, его огорчила реакция Януэля? Или же он задумался о его отношении к Силдину?

– Ну да, – бормотал Фарель, отпуская руку. – Не будем больше об этом. Твоя грусть скоро развеется. Следуй за мной, нам нужно поработать.

– Разве мы не останемся здесь?

– Нет, не сегодня… Дело в другом. Мы идем в залу Завета.

В зале, занимавшей весь верх Алой Башни, воплощалось высшее назначение лиги фениксийцев. Прежде всего, здесь обращала на себя внимание огромная, на тысячу свечей, люстра, сделанная пегасинцами, которую зажигал по утрам кто-либо из учеников. Десять массивных бронзовых столов, расположенных по кругу, были вмонтированы в каменный пол. Этим и ограничивалось убранство залы. Ничто не должно было отвлекать от пробуждения Фениксов. Этот суровый аскетизм обстановки нравился Януэлю. Юноша оценил этот отказ от всего лишнего, воплощение священной воли во имя высшего акта Возрождения.