Смерть великана Матица - Цирил Космач

— Матиц на меня напал на меня, — медленно произнесла Катра и подняла передник.

— Что? — выпрямился Хотеец. — Когда он на тебя напал?

Катра не ответила, только ниже наклонилась и принялась вытирать передником свои вытаращенные слезливые глаза.

— Где он на тебя напал? — строго спросил Хотеец.

Катра молчала, наклонилась еще ниже и громко высморкалась в нижнюю юбку.

— Чего ты носом шмыгаешь! Открой рот и скажи! — загремел Хотеец. — Ты врешь?

— Ничего я не вру я! — обиженно возразила Катра. — В Жлебах он напал на меня он… Шла я мимо Штруклева сеновала я, уже прошла его, я прошла, да оглянулась я, и увидела его я. В дверях стоял и на меня скалил зубы на меня…

— Он что, кинулся за тобой?

— Кинулся… Я бросилась я бежать, слышала только я, как он закричал он «Хо-ооо-ой!» — и за мной… Изо всех сил бежала, да никак не могла никак! Как из свинца были ноги были!.. А он уже у меня за спиной у меня и прямо за ворот мне дышит мне…

— Он тебя поймал?

Катра только покачала головой, вытирая мокрые глаза.

— Ага! — с облегчением вздохнул Хотеец. — Выходит, не поймал?

— Не поймал он меня он, — призналась Катра и тут же добавила — Да он почти наверняка бы меня поймал меня, если бы я от страха не проснулась я!..

— Что?! — подскочил Хотеец. — Проснулась?.. Что ты мелешь?!

Катра громко высморкалась и медленно произнесла:

— Ведь он не взаправду на меня напал на меня… И я вся мокрая была от страха я, когда проснулась…

Хотеец сжал губы, посмотрел на небо, потом уставился на придурковатую бабу и принялся покусывать свои седые усы, не зная, как отнестись к этому — сердиться или смеяться.

— Чего ты на меня так смотришь так? — плачущим голосом спросила торговка.

— Дура! Разве Матиц виноват, что он тебе снится?!

— А почему не виноват? — Катра обиженно вытаращила слезящиеся глаза. — Если бы не боялась его я, он бы мне не снился мне!

Хотеец помолчал, задумался и подтвердил:

— Хоть ты и глупая баба, а по-своему права.

— Ну теперь ты за него возьмешься за него? — поинтересовалась Катра.

Хотеец все еще раздумывал и поэтому не ответил ей.

— Если ты за него не возьмешься за него, я пойду к карабинерам пойду, — пригрозила Катра.

— Дура! — подскочил Хотеец. — Я и раньше знал, что ты придурковатая, но что такая дура, не представлял.

— Даже если я дурная, все равно я женщина я! — обиделась слезливая торговка и решительно высморкалась. Она подобрала свои корзины и снова пригрозила — И я пойду я к карабинерам пойду.

— Иди! Иди! — Хотеец устало отмахнулся от нее, решив спокойно обдумать положение. Катра есть Катра, ее пустая болтовня пустой болтовней и останется. Однако с Хотейцем о том же не раз заводили разговор умные женщины, опасавшиеся, что в один прекрасный день у Матица закипит кровь и он озвереет. Они предлагали его хорошенько припугнуть, прежде чем дело дойдет до беды. Хотеец, правда, смеялся над ними и успокаивал их: мол, Матиц еще ребенок и глупо обращать его внимание на такие вещи, хотя понимал, что в положенное время природа потребует своего, и уже задумывался, как бы здесь Матица научить уму-разуму.

Но раньше, чем ему удалось это сделать, случилась беда, по правде говоря, это была не совсем беда, зато для Матица стала хорошим уроком. У Робара гнали водку, парни «шутки ради» напоили Матица и послали его к Катре «в гости». Пьяный великан, пошатываясь, еле прибрел к Катре, а та выскочила на улицу и давай орать во всю глотку:

— О святая Мария, о пречистая дева, Матиц меня меня он…

Сбежались люди, окружили ее, желая узнать, что и как было, оказалось же, что Матиц всего-навсего ввалился в дом, скалил зубы, пыхтел и смотрел на нее, как баран на новые ворота.

— И потому ты вопишь, как будто он с тебя кожу содрал? — возмутился Устинар.

— Ты бы тоже орал бы, если бы был женщиной был! — обиженно протестовала Катра. — А что, если бы я от него не убежала бы от него, а? Теперь могла бы уже быть мученицей уже!..

— Раз убежала, значит, не будешь! — возразил Устинар, острый и ехидный на язык. — Теперь сама видишь, какой дурой была, пропустила такой распрекрасный случай попасть в святые! Глядишь, тебя бы даже в святцах нарисовали: толстая баба с двумя корзинами — «Святая Катра Вртацкая, девица и мученица, покровительница бродячих торговок».

Мужики громко хохотали. Катра таращила свои слезливые глаза и от удивления и злости не находила нужных слов. Женщины между тем всерьез обсуждали, что могло бы случиться, если бы Катра не заорала. Поднялся такой шум, что карабинеры разыскали несчастного Матица, притащили его к казарме, основательно облили холодной водой и посадили в темный подвал.

Хотеец обрадовался: не было бы счастья, да несчастье помогло. И отправился к Робару, где выругал всех как следует, потом два дня обивал пороги, вызволяя Матица из подвала. Большой младенец был настолько напуган и так оголодал, что дрожал как осиновый лист. Хотеец отвел его домой, накормил и только потом устроил ему головомойку.

— Матиц, больше ты никогда не будешь пить водку! — строго сказал он и стукнул костлявым кулаком по столу.

Матиц вздрогнул, но, подняв палец, словно перепуганный ребенок, повторил:

— Никогда не будешь пить водку…

— Даже если чуток попробуешь, карабинеры снова тебя посадят!

— Снова посадят… — повторил Матиц, не переставая дрожать.

— Правильно! — подтвердил Хотеец. — Потому смотри в оба! Водка не для тебя, ты еще ребенок! Пей молоко!

— Пей молоко… — повторил Матиц и поднял палец, чтобы запомнить наставление.

— И не смей никогда ходить к Катре! Никогда! — закричал Хотеец и опять стукнул кулаком по столу.

Матиц даже покачнулся от неожиданности и шире открыл свои мутные глаза.

— Никогда не смей к Катре… — испуганно повторил он. Вряд ли он помнил, что побывал у торговки, и все-таки поднял палец, чтобы запомнить и этот наказ.

— И чтобы вообще не прикасался ни к одной женщине! Даже так! — грозно сказал Хотеец и дотронулся указательным пальцем до руки Матица.

— Никогда даже так… — повторил Матиц, заморгал и поднял палец.

— Даже если ты пальцем ее тронешь, карабинеры тебя изобьют и посадят!

— Изобьют? — задрожал Матиц.

— И не только изобьют! Расстреляют!

— Расстреляют… — ужаснулся Матиц.

— Расстреляют! — подтвердил Хотеец. — Поэтому смотри, будь умницей. Пей молоко и строгай палку.

— Строгай палку, — повторил Матиц. Сунул руку в карман и охнул.

— Что такое? — спросил Хотеец.

— Ножа нет… — в отчаянии выдавил Матиц.

— Вот видишь, я же тебе говорил, что у тебя отберут нож!

Матиц только моргал и казался воплощенным несчастьем.

Хотеец пошел в кухню, вернулся со старым ножом и протянул его Матицу, который схватил его и начал разглядывать с неподдельной детской радостью. А Хотеец в это время задумчиво разглядывал великана: его огромные босые ступни с толстыми большими пальцами, торчавшими вверх будто два обточенных рога, его длинные ноги, крепко сбитое туловище, широкие плечи и крупную голову с мощным затылком.

— Ох, Матиц, Матиц! — вздохнул он и покачал головой. — Такой богатырь, а выбрал себе такую легкую работу! Тебе бы скалы переставлять…

— Скалы переставлять… — по привычке повторил Матиц, не отрываясь от ножа.

Хотеец обеими руками взял его за плечи, встряхнул, посмотрел в его большие мутные глаза и очень медленно и серьезно сказал:

— Знаешь что, Матиц, ты почаще захаживай на Доминов обрыв.

— На Доминов обрыв… — повторил Матиц и заморгал.

— И носи большие камни с отмели на дорогу.

— С отмели на дорогу…

— А вечером все камни сбрасывай в омут.

— Все камни в омут! — кивнул Матиц и с явным удовольствием поднял палец, чтобы запомнить этот наказ.

На следующий день он отправился к Доминову обрыву и сделал так, как велел Хотеец. Весь день он прилежно таскал тяжелые камни с отмели на дорогу, пробитую в скале в каких-то пятидесяти метрах над водой, а вечером с оглушительным криком «Хо-ооо-хой!» побросал все камни в омут.

Так Матиц выдержал последнее испытание, заслуживающее того, чтобы о нем вспомнить. Хотеец верил, что большой младенец будет спокойным и разумным, и тот и в самом деле был спокойным и разумным. К водке он больше не прикасался, зато за молоком охотился, как пьяница за рюмкой. Он неслышно пробирался в дома, и хозяйки частенько обнаруживали в молоке следы его табачной слюны. Вначале некоторые жаловались Хотейцу, но вскоре перестали, поскольку тот каждую поочередно выставлял со словами:

— Знаешь что, баба, если тебе жалко молока, хорошенько закрывай его!

К женщине Матиц никогда не притронулся, а торговку Катру избегал особенно старательно. Девушкам, любившим поболтать с великаном, пришлось долго уговаривать его, пока он вконец успокоился и стал беседовать с ними. Теперь они больше не дразнили его Катрой, а вместе с ним перебирали всех девушек и самую красивую называли его возлюбленной. Матиц ходил на нее смотреть, и, если девушка была неглупой, она дарила ему цветок. Когда она выходила замуж, Матиц не особенно огорчался: девушки тут же выбирали ему новую возлюбленную, и опять самую красивую. Со временем это настолько вошло в привычку, что в селе девушку, выраставшую в красавицу, не тратя лишних слов, называли «будущей возлюбленной Матица».