Почти рукописная жизнь - Евгений Гришковец

Но главным и самым интересным в этом доме, на этой улице и в этой квартире была хозяйка квартиры по имени Лори. Фамилии я называть не буду. Мой рассказ о ней. И если бы рассказ был для книги, а не для этого дневника, я озаглавил бы его, например, «Настоящая леди», или «Встреча с настоящей леди», или каким-нибудь подобным образом. Да! Это история о том, как я впервые в жизни встретил, общался и в итоге осознал, что встретился и общался с настоящей леди.

Когда мне сказали, что я буду жить не в гостинице, я расстроился: в гостинице удобнее, проще и не надо ни с кем общаться. С хозяйкой же квартиры предполагалось какое-то общение, и я боялся, что оно испортит мне первое впечатление от гастролей и пребывания в столь заранее мной любимом Лондоне. Ещё я беспокоился за свой нетренированный английский.

Когда меня привезли на Мейда-Вейл к Клайв корту, когда дверь мне открыл консьерж-индус, когда мы поднялись по помпезной лестнице к лифту, а потом на старинном лифте на нужный этаж, я плюс ко всему ещё и оробел. Меня сопровождал какой-то человек из театра, встретивший меня в аэропорту. Он постучал, хозяйка не открыла, а только что-то крикнула, явно издалека, означающее, что дверь не заперта. Дверь действительно была не заперта, и я впервые шагнул в настоящее британское жилище, с мраморным полом в прихожей и огромным старинным зеркалом напротив входа. В зеркале я увидел самого себя с бо́льшими, чем обычно, глазами. Хозяйка квартиры сидела в гостиной на диване. Сидела к нам спиной, возвышаясь над спинкой довольно широкими плечами, длинной шеей и узкой головой с собранными в узел рыжими волосами. Она не шелохнулась, когда мы зашли. В контровом свете, который бил мне в глаза из окон, выглядела хозяйка весьма монументально. А вела себя так, как я и представлял себе английское поведение. Вот только уши хозяйки были весьма оттопырены.

10 января

Как только встретивший меня в аэропорту человек удалился и за ним захлопнулась дверь, хозяйка дома встала с дивана и оказалась не очень высокого роста дамой с прямой и совершенно лишённой талии фигурой. Одета она была в светло-коричневое трикотажное платье с тонким пояском в том месте, где должна быть талия. Она медленно развернулась, я на миг увидел профиль с острым, большим носом, острым подбородком, увидел идеальную осанку и выдающийся острый бюст. Дама повернулась в мою сторону, вышла из-за дивана, сделала пять-шесть шагов в мою сторону, и только тогда я увидел, что она, скорее всего, дама немолодая. В свои тридцать три года я подумал, что ей хорошо за шестьдесят. Она приблизилась, протянула сухую руку с очень длинными пальцами, я тут же в ответ протянул свою, она быстро схватила её, коротко тряхнула и сказала: «Лори».

Я чуть было не сказал: «Женя», – но вспомнил, какую трудность всегда вызывало у европейцев произнесение этого имени. «Евгений» было для них ещё более трудным. Я вспомнил немецкий вариант – «Ойген», потом французский – «Ожен» и довольно робко сказал: «Юджин». Лори приподняла бровь, слегка улыбнулась и жестом пригласила меня к дивану.

Потом она расскажет мне, что очень волновалась, узнав, что у неё будет жить русский. У неё были свои весьма забавные и типичные представления о русских. Фильмов Гая Ричи тогда не было. Но Борис из его фильма весьма точно воспроизводит представление Лори о наших соотечественниках. И это несмотря на то, что она знала, что я театральный артист и литератор. Она мне рассказывала, как пыталась узнать, как живут, что едят и как предпочитают проводить время русские. Мы очень смеялись. Но тогда я этого не знал. И передо мной была на первый взгляд очень строгая и самая настоящая пожилая англичанка.

Она предложила мне сесть, я сел, она села напротив. Зависла минутная пауза. Я эту паузу не выдержал и, чтобы хоть что-то сделать и нарушить тишину, откашлялся. Она тут же спросила меня, как я долетел, я, конечно, сказал, что долетел очень хорошо. Тогда она предложила мне решить, что я хочу выпить. Я подумал и попросил чаю. Она спросила:

– С молоком?

Я, не задумываясь, кивнул. Её бровь снова приподнялась, неподвижное выражение лица вдруг стало таким, к какому я вскоре привыкну. Она хрипло засмеялась и сказала:

– Интересно, кто из нас англичанин? Я никогда не пью эту дрянь, – и пошла на кухню.

Я остался сидеть на диване и начал вертеть головой. Я разглядывал картины, какие-то гравюры, висевшие по стенам. Но их было совсем немного. Мебели в гостиной вообще было мало. На прекрасном паркете лежали ковры, каких я прежде в домах не видел. За время сибирского детства и юности я привык к коврам, висящим на стенах. А тут мои ноги стояли на ковре… Я тогда совсем в них не разбирался, но сразу понял, что ковёр прекрасный и настоящий. Вот только диваны, на которых сидели я и Лори, совершенно не вязались с интерьером. Они были ярко-синими, что называется, «вырви глаз», и по этой синеве шла золотая вышивка головы Медузы горгоны. Я тогда ещё не знал, что Версаче ещё и делает мебель…

Через пару минут Лори вернулась с оловянным подносом в руках. На подносе стояла красивая классическая чашка, чайник, молочник и бокал толстого стекла с чем-то тёмнокрасным. Она поставила всё это на маленький столик, стоявший между диванами. Руки её заметно дрожали. Поставив принесённое на стол, она взяла бокал и сделала глоток. Из этого я понял, что чай мне придётся наливать самому.

Я наклонился, взял молочник, налил немного молока в чашку, потом взял чайник и медленно долил в чашку довольно тёмного чаю. Лори внимательно следила за моими действиями и, когда я это сделал, прищурилась, достала откуда-то пачку длинных сигарет, щёлкнула зажигалкой и, почти прикурив, опомнившись, спросила меня, может ли она закурить, но спросила таким тоном, что отрицательный ответ невозможно было себе даже вообразить. Я кивнул, заулыбался, Лори прикурила, затянулась, выпустила дым и, ещё сильнее прищурившись, спросила:

– А что, в России всегда наливают молоко и чай в такой последовательности?

Я хотел ответить, что читал о том, что англичане наливают сначала молоко и только потом чай, что молоко поднимается вверх, смешивается с чаем естественным образом и чай можно не размешивать, а такая последовательность, как утверждалось в первоисточнике, сообщает чаю неповторимый вкус. Но я так не ответил. Я просто сказал:

– Да, именно так.

Лори снова усмехнулась и сделала глоток из своего бокала. Впоследствии я узнал, что это херес. Дома Лори пила только херес. В кафе или пабе она могла выпить чего угодно. Но дома она пила херес.

Некоторое время мы сидели молча. Я понемногу отпивал чай, понимая, что, если я его допью, делать мне будет вообще нечего. Лори же курила и смотрела куда-то вбок. Потом затушила сигарету, встала, подошла к небольшому книжному шкафу, достала из него три огромные книги, полистала одну, потом другую. Вдруг радостно сказала: «О! Это здесь!» – подошла и протянула книгу мне. В руках у меня оказался второй том здоровенного Географического атласа мира. Лори села напротив, пристально на меня уставилась и попросила, чтобы я показал ей то место и тот город, откуда прибыл.

Тогда я уже жил в Калининграде, правда, в Лондон летел из Москвы. Но, открыв большую раскладку с картой ещё СССР, я подумал и указал практически в середину гигантской страны. Я показал город Кемерово. Родной свой город. Лори очень внимательно и долго смотрела, потом сходила за очками и стала смотреть ещё внимательнее. Потом оторвалась от карты и спросила:

– Сколько это миль отсюда?

В милях мне было трудно посчитать, но я прикинул и сказал, что больше шести тысяч километров. Лори присвистнула, развела руками и спросила:

– Это что, Сибирь?

Я сказал:

– Да. Сибирь. Но у нас эту часть страны называют Западная Сибирь.

– И что ты там делал? – спросила она.

– Я там родился, – сказал я. – Но мои родители, а также бабушка и дедушка тоже жили в Сибири.

Она вновь на меня уставилась и коротко спросила:

– За что?

11 января

Не могу припомнить, как я ответил Лори на её вопрос, но вскоре наша первая встреча и моё первое лондонское чаепитие закончились. Лори неожиданно сказала:

– Вообще-то я редко принимаю постояльцев. После определённых событий я предпочитаю жить одна. Совсем одна. Последний постоялец у меня был три года назад. Это он подарил мне эти диваны. Очень симпатичный человек. Гей. Работал на телевидении. У него был только один недостаток – он хотел много разговаривать, а я этого не люблю. По этой причине он часто здесь плакал. Он купил эти диваны и этот ковёр, чтобы ему было чем любоваться. Мы неплохо ладили. Но потом он неожиданно стал очень счастливым, потому что повстречал долгожданного друга. Я была категорически против, чтобы он его сюда водил и уж тем более здесь с ним жил. Ему пришлось уйти. Он забрал свои книги, пластинки и одежду. Ковёр и диваны остались. Видимо, ему было на что полюбоваться. С тех пор мы не виделись. А теперь, Юджин, я покажу тебе кухню и твою комнату.