Палач в белом - Михаил Серегин

– Да, пригласи! – вздохнул Хоменко. – Она на меня даже не смотрит!

– Сумей увлечь девушку! – сказал я. – Поговори с ней о чем-нибудь захватывающем. Расскажи, например, о поражениях электротоком... Инна у нас товарищ серьезный, ей должно понравиться...

– Ты все шутишь! – опять вздохнул Хоменко. – А я слышал, у тебя неприятности... Из реанимации тебя поперли...

– Ну уж и поперли! – нахмурился я. – Слушаешь всякие сплетни! Сам ушел! Перевелся в терапию.

– А чего в терапию? – спросил Хоменко, с любопытством кося на меня глазом.

Я пожал плечами:

– А что? Спокойно. Престижно. Макаров предложил, а я согласился...

– А чего это он тебе вдруг предложил? – не отставал Хоменко, и в его тоне мне почудилась какая-то издевательская насмешливая нотка.

– Откуда я знаю! Понравился я ему! – Но, заметив на губах диспетчера странную усмешку, я встревожился: – А в чем дело? Ты чего-то знаешь?

– Да нет, я ничего! – отвел взгляд Хоменко. – Просто болтают. Ты не в курсе, что ли? Ну, в общем, что Макаров, это... ну, нетрадиционной ориентации, понимаешь? Он и не женат поэтому до сих пор. Я думал, ты знаешь...

– Первый раз слышу – ошарашенно сказал я. – М-да... Да бог с ним! Меня его ориентация не волнует...

– Ну, тебе виднее! – сказал Хоменко. – Так ты едешь? Степаныч уже готов.

Я кивнул и вышел из диспетчерской. Слова Хоменко смутили меня. Интерес, проявленный ко мне элегантным и добрейшим Игорем Станиславовичем, предстал теперь совсем в ином свете. До сих пор мне не доводилось вплотную сталкиваться с проблемой сексуальных меньшинств, но надо признаться, что сочувствия у меня они не вызывали. Если сообщение Хоменко окажется правдой, в терапевтическом отделении меня ждут самые непредвиденные осложнения. Правда, сплетня – это наш национальный вид спорта, и все мои опасения могли оказаться совершенно пустыми. Подумаешь, не женат! Я тоже до сих пор не женат. Просто не готов пока взять на себя ответственность. Может быть, Макаров тоже пока не готов. Так или иначе, я решил выбросить до поры до времени все это из головы. У меня еще была впереди масса проблем с несчастным Зелепукиным.

Как обычно, никакого определенного сценария у меня не было. Я намеревался действовать по обстоятельствам. Никаких особенных результатов от своей поездки я не ожидал – если бы я застал Зелепукина в живых, это вполне бы меня удовлетворило. Пожалуй, я все-таки постарался бы припугнуть хозяйку оглаской. Дальше моя фантазия не простиралась.

Однако меня ожидал неприятный сюрприз. На двенадцатом этаже высотки, где располагалась квартира Зелепукина, меня встретила пожилая опрятная и внимательная женщина, в которой я узнал домработницу. Приоткрыв тяжелую дубовую дверь, она встревоженно и недоверчиво уставилась на мой белый халат.

– А-а... вы к кому? – неуверенно спросила она.

– Я к Федору Никодимовичу, – деловито объяснил я. – Или к его жене. Как хотите.

Домработница сделала движение, будто глотала застрявший в горле кусок.

– Лидии Сергеевны нет сейчас дома, – тихо ответила она. – А Федора Никодимовича... вы разве не знаете... мы вчера схоронили...

– Вот как! – озадаченно сказал я. – Какое несчастье! Нет, я ничего об этом не знал. Как он умер?

– Обыкновенно, – вздохнула домработница. – Лидия Сергеевна вышла на кухню по хозяйству... Завтрак сготовить... У меня-то в тот день как раз выходной был... А когда в спальную вернулась – он уж не дышит. Ну, отмучился, слава богу!

На лице ее было написано искреннее сожаление.

– Выходной... В день смерти вас здесь не было? – пробормотал я. – А еще кто-нибудь был в доме, кроме Лидии Сергеевны?

– Никого, – покачала головой домработница. – Одна она, бедняжка!.. А вы, значит, по ошибке приехали? Или, может, раньше договаривались?

– Получается, по ошибке, – ответил я. – Извините за беспокойство... А вообще Лидия Сергеевна когда теперь будет?

Домработница сокрушенно покачала головой.

– Уж и не знаю, что вам сказать. Она меня в свои дела не очень-то посвящает – считает ниже своего достоинства... Но, как я понимаю, – переезжает она. Квартира теперь другим людям достанется. Мне место искать придется, наверное...

– Что же с собой она вас не берет? – сочувственно спросил я.

– Куда? – таинственно приглушенным голосом произнесла женщина. – Она ведь за границу уезжает. За кордон! Там таких, как я...

Она безнадежно махнула рукой.

Итак, круг замкнулся. Своей ли смертью умер несчастливый Зелепукин, или Лидии Сергеевне удалось воплотить в жизнь свои зловещие планы – выяснить теперь не представлялось никакой возможности. Не требовать же, в самом деле, эксгумации покойника! На основании чего – моих ничем не подкрепленных подозрений? Дело, конечно, было нечисто – я был в этом уверен. И решительный отъезд Лидии Сергеевны за кордон косвенно подтверждал это. Но исправить свою ошибку мне было уже не суждено. И даже потревожить совесть железной леди Зелепукиной мне напоследок не удалось. Судьба распорядилась по-своему. Крайне недовольный собой, я распрощался и покинул злополучное место.

Всю ночь сквозь распахнутое окно в комнату вползал одуряющий зной. И только под утро, когда чуть-чуть побледнело небо, подул почти неуловимый ветерок, намекающий на спасительную прохладу. Роман Ильич, не сомкнувший глаз, в очередной раз повернулся на своей одинокой постели и, вытянув руку, нашарил на столике будильник. Поднеся его к глазам, Роман Ильич убедился, что мучиться еще долго – стрелки показывали половину четвертого. Он вернул будильник на место и, вытянувшись во весь рост, крепко зажмурил глаза. Методично и бесстрастно он принялся повторять про себя формулы аутогенной тренировки, пытаясь силой воли вызвать хоть полчаса сна.

Его настойчивость была вознаграждена: раздражение улеглось, и утомленный мозг начал погружаться в бархатную черную пучину, какие-то бесплотные туманные образы каруселью завертелись перед внутренним взором, но в этот момент предательский настойчивый звон комариных крыльев возник ниоткуда и впился в самое ухо. Сна как не бывало.

Четыкин открыл глаза и с ненавистью посмотрел на белесое пятно потолка, призрачно светившееся в полумраке. Проклятый комар исчез без следа, но дело свое он сделал. Роман Ильич понял, что теперь уснуть ему уже не удастся. «Нужно обязательно проверить сетку, – мимоходом подумал он. – Возможно, в ней появились отдельные прорехи». Устанавливая ее, он с присущей ему тщательностью и педантизмом заделывал все щели, но ничто не вечно под луной. Совсем не открывать окно было невозможно – лето в Москве выдалось убийственное, палящее, удушающее. Без сетки же в окна набивались всякие твари, отравляющие жизнь.

А жизнь у Четыкина и без того была нелегкой. Двадцать лет назад он окончил мединститут и, полный радужных надежд, начал свой трудовой путь. Реальность быстро не оставила от этих надежд даже мокрого места. Ничего особенного Роману Ильичу добиться не удалось. Он был усерден, но не более. Ни его средние способности, ни замкнутый характер, ни весьма заурядная внешность не сулили ему никаких перспектив. Он всегда оставался исполнительным, дисциплинированным, надежным и педантичным. Но этого было слишком мало для карьеры. Он пытался сходиться с нужными людьми, пытался угождать начальству, но особых выгод для себя не извлек.

В конце концов все оборачивалось против него – и исполнительность, и педантичность, и невыразительная внешность. Его бесстрастное лицо, изрытое шрамами от старых угрей, неподвижные рыбьи глаза, размеренный голос и абсолютное отсутствие чувства юмора отпугивали всех, кто имел с Романом Ильичом дело. Услуги принимали, но его самого старались держать от себя подальше, подозревая в нем некую скрытую угрозу. Единственное, чего ему удалось добиться, – это устроиться в престижную больницу, расположенную в одном из переулков между Тверской и Большой Никитской.

Работал он в отделении «Скорой помощи». Помощь была хотя и скорой, но платной, и клиентура у Романа Ильича весьма специфическая – бизнесмены, крупные чиновники, военные, артисты. Он выезжал по вызову в престижные районы, в элитные квартиры, в загородные особняки – и чужая обеспеченная жизнь вызывала в Четыкине глухую неутолимую зависть. Сам-то он жил в старом пятиэтажном доме на Варшавском шоссе, в однокомнатной квартире с кухней и санузлом на двух хозяев. Комната досталась ему от покойной матушки, которая в одиночку растила и воспитывала его. Роман Ильич еще пытался строить какие-то планы относительно нового жилья, делать накопления, но после «черного августа» все эти планы пошли к черту, накопления разлетелись в один момент, и все нужно было начинать с нуля.

Однако зарплата его, хотя и была несколько выше, чем в обычных учреждениях медицины, не позволяла уйти слишком далеко от этой круглой цифры. Нелепость и несправедливость такого положения угнетали Романа Ильича. Он вспоминал, что слышал о врачах на Западе – об их высоких гонорарах, счетах в банках, собственных клиниках и личных яхтах.