Надрыв - Егор Букин

class="p1">С. упал на скамейку и сжал голову руками, намереваясь проломить череп.

Сверху что-то громыхнуло. Небеса начали плакать. А вместе с ними начал плакать и С., всхлипывая, как маленький ребенок.

Глупо.

По-детски.

По-детски.

Но он не мог остановиться. Просто не мог. С. рвал горло в крике тупого отчаяния, вспоминая самый счастливый момент в своей жизни.

– Почему?!

От его вопля в небе, казалось, разорвалась бомба.

И в тот момент, когда его руки уже были разбиты, а на асфальте остались кровавые полосы, его обняла Тень, и он снова услышал все те слова лживых надежд, которыми была забита его тупая башка долгие месяцы.

«Давай найдем наше место…»

«Почему ты оставил меня? Мне одиноко…»

«Я не хочу идти без тебя…»

«Ты очень важен для меня…»

«Я никогда тебя не отвергну. Я всегда тебе помогу…»

«Мне с тобой очень комфортно…»

– Заткнись, слышишь меня, заткнись! – орал он в сгустившемся мраке, нанося удар за ударом. Это была истерия, когда не понимаешь кого бьешь, как долго и насколько сильно бьешь, да и, честно говоря, почему бьешь тоже.

И лишь в момент, когда у С. больше не осталось сил и он упал на колени, он понял, что все это время забивал собственное отражение. Счастливое отражение.

– Я… в аду?..

И когда он поднял взгляд на зеркало, он увидел их общее отражение.

Больше не было сил. Больше не было злости. Была лишь слабость.

С. смотрел на ее застывшее лицо и резал свои руки, сжимая осколки стекла. Он резал свою грудь, чтобы вырвать сердце и разорвать его на куски – настолько сильной была боль внутри.

Он снова посмотрел на нее.

– Зачем?..

Боже, сколько же раз за эти месяцы, С. мысленно говорил с этим образом, умолял его, ненавидел его и все равно продолжал боготворить!

– К чему все это было? Чтобы влюбить меня в себя и разом уничтожить? Для чего, Мари?! Для чего…

Но она не отвечала. Она все так же мило улыбалась. До кровавой боли мило. Улыбалась той улыбкой, которая способна разгонять тучи его отчаянья.

Но только не сегодня.

И больше никогда.

Сколько он уже находился здесь? Сколько боли? Сколько? Сколько? В который раз он рвал горло в крике? Какую пару рук он разбивал об асфальт, заливая улицы кровью? Он не знал. С. потерял счет своего тупого бессмысленного страдания. Он выгорел до такой степени, что больше не было никаких сил. Он просто сидел в самом дальнем углу этой пустоты и рвал воспоминание за воспоминанием, фотографию за фотографией. С. раскурочил свою грудь и бил ножом в то место, где раньше была она. С каждым ударом какая-то часть его умирала и заменялась новой – пустой, холодной, но свободной.

С. мог вырваться из этого страшного мира лишь одним способом: уничтожив память.

– Может хватит страдать?

С. не видел его. Глаз не было. Он их выколол.

– Ты слышишь меня?

С. не ответил ему. Глотки не было. Языка тоже.

Казалось, что его тело обратилось в один сплошной синяк, и при каждом действии – даже простой мысли – этот синяк начинал неприятно ныть. Утро ли, вечер ли, понедельник или пятница – все было одно: упорная, противная, ноющая боль, от которой хотелось рвать одежду.

– Ну, как ощущение?

Перед ним возникло зеркало. С. поднял взгляд. Одно сплошное месиво из мрака, отчаянья и тоски. Разве может человек иметь такую харю? Разве может мужчина иметь такую харю из-за какой-то девчонки?!

– Ха-ха-ха!

С. прогорел настолько сильно, что в душе не осталось ни единого чувства кроме абсолютного равнодушия ко всему в этом мире. Казалось, что он умер, но тело все еще вело деятельность, как курица, после того, как ей снесли голову. Да, С. больше ничего не чувствовал. Ему понравилось это ощущение. Любовь? Нужна ли она, если заставляет так сильно страдать? Его сердце всю жизнь было сильнее головы, и это ему порядком поднадоело. Больше не надо. Больше ничего не надо. Ничего, кроме спокойствия.

С. посмотрел на свои руки. Теперь это были лишь его руки. Пришло осознание, что они никогда не смогут прижать Мари. Больше они никогда не смогут прикоснуться к ней. Никогда, о nevermore. А значит, теперь остался только он. Только Саша.

– И как, теперь ты свободен? К этому ты шел, стараясь заживо похоронить Мари в своей душе? – спросил Голос.

Я не знаю. Я уже давно ничего не знаю. Да и не хочу знать.

Он победно усмехнулся. Уверен, что он даже облизался.

Я слышу шаги повсюду одновременно. Сейчас я как никогда сильно ощущал неотступно преследующее меня Угасание. Еще чуть-чуть. Совсем чуть-чуть.

Ближе.

Еще ближе.

Миллиметр.

И… меня снова спасла Тень…

…Где-то вдали с гулом проносится машина. Сегодня на нас не падает рассеянный желтый свет фонаря – он сломан. От октябрьской прохлады хочется прижаться к ней. Но я так и не прижался. Чернота этой ночи спрятала нас. Никто не услышит, никто не увидит, никто не осудит.

В темном дворе притаились дома. Ветер качал нищие кроны деревьев. На канализационном люке спала кошка. Я сидел на скамейке, вытянув ноги, и смотрел на причудливые фигуры из пластиковых бутылок возле подъезда. Мари сидела рядом в ожидании чего-то. Только здесь я могу поговорить с ней. Больше нигде и никогда. Раньше, при встрече с ней, внутри меня рождалось так много слов, но сейчас моя голова пуста. Я понимал, что должен что-то сделать, что-то сказать, но все бесполезно. Говорить мне не о чем и незачем.

– О чем думаешь? – звучит ее голосом.

Я помню этот вопрос лучше чем что-либо еще. Она слишком часто спрашивала это, а я – идиот – слишком часто отвечал: «О тебе», чем вызывал ее милую улыбку.

Она погрустнела.

– Значит, все закончилось?

Я перевел на нее равнодушный взгляд. Уверен, что он был именно таким. В ее голубых глазах, казалось, сидит та Тень, которая раз за разом спасала меня от падения на самое дно. Но своим взглядом я убил и ее.

Хватит.

Больше надежд нет.

– Больше тебя нет.

Тень не обнимала меня. Я двигался по улице совершенно один. Но в этот раз я не был одинок.

Раньше я жил, кажется, от одной надежды на любовь к другой, но сейчас мне вдруг стало плевать на все. В страданиях я научился жить один.

Где-то в стороне послышался смех. Наш смех. Я остановился и перевел взгляд на темные дворы. Саша и Мари стояли в свете