У Земли на макушке - Санин Владимир Маркович

Разумеется, М. выскочил из палатки одним из первых. Винтовка плясала в его руках. «Не стреляйте! — кричал он. — Дайте мне!» Ему охотно пошли навстречу, и М. одну за другой всадил четыре пули — в собственную шубу, изодрав её в клочья.

Я вспоминаю рассказ Татьяны Кабановой, моей соседки по квартире в Черском. Татьяна несколько лет зимовала на станции Темп на острове Котельном. Как-то прибыл на станцию новичок радист, заядлый охотник, и, едва успев представиться, отправился на промысел. Возвратившись, он небрежно сообщил, что подстрелил десяток диких оленей и рассчитывает, что товарищи их притащат, так как он своё дело сделал. Скандал был грандиозный. Научная экспедиция, которая самолётами доставила на остров оленей, предъявила иск, и зло своей зарплаты. [проверить по книге! — Прим. lenok555]

— Как-то, приземляясь в тундре, — вспоминал Лабусов, — мы спугнули стадо сохатых, и они сломя голову помчались от самолёта. Ребята загорелись охотничьим азартом, горохом посыпались на землю. И вдруг один красавец сохатый повернулся, изогнул рога и бросился на нас. Великолепный экземпляр — стройный, гордый, с рогами, как ветвистое дерево.

— Убили? — с сожалением спросил я.

— В нескольких шагах остановился, — продолжил Лабусов, — дрожит от ярости, глаза налились кровью. Будто предлагает: «А ну, выходи, кто из вас храбрый, один на один!» Нет, не убили. Не дал я в него стрелять, такого храбреца грех убивать. Ушёл не оглядываясь, как король.

Я люблю слушать Лабусова. На первый взгляд рассказчик он бесхитростный, но послушаешь его с часок — и клянёшь себя за то, что не научился стенографии. О себе он не очень любит рассказывать, и я жалею об этом, потому что Лабусов один из самых опытных и уважаемых в Черском лётчиков, «лётчик божьей милостью», как говорят его друзья. Я много, хотя и меньше, чем хотелось, летал с ним, и даже мне, неискушённому человеку, бросалась в глаза лёгкость, даже изящество, с которым Лабусов поднимает в воздух самолёт и совершает посадку. Игорь Прокопыч всегда приземляется так, словно самолёт нагружен хрустальными вазами. Он терпеть не может лихачества и не прощает подчинённым, если они не добирают в баки бензин, чтобы побольше загрузить самолёт и быстрее выполнить план перевозок. Ему не раз приходилось «дотягивать» на одном моторе, выбираться из циклонов, которые трясли самолёт как яблоню, и он знает, что холодный расчёт и стальные нервы куда лучшие помощники пилоту, чем безудержная, но слепая храбрость. Поэтому Лабусову по душе такие бытующие у лётчиков афоризмы, как «не оставляй любовь на старость, а торможение — на конец полосы», или: «Лишний метр полосы — лишний год в Аэрофлоте».

От его мощной фигуры, от широкого и обветренного, с глубокими морщинами на лбу лица веет силой и уверенностью в себе. Это первое, чем привлекает к себе Лабусов, — сила ума, характера, могучих рук. Когда я с ним познакомился ближе, то понял, что Игорь Прокопыч из тех людей, которых не согнут ни люди, ни обстоятельства. Всегда спокойный и в меру ироничный, он словно распространяет вокруг себя спокойствие и иронию, и при нем как-то неудобно жаловаться на трудности, не потому, что Лабусов тебя не поймёт, а потому, что внутренне он улыбнётся, тактично посочувствует, как сильный человек слабому, и расскажет случай, казалось бы, не имеющий отношения к теме, но делающий твои жалобы смехотворными и мелкими. Скажем, о пилоте ПО-2, который вдвоём с пассажиром совершил в тайге вынужденную посадку и месяц тащил на себе обессилевшего спутника, который умолял пристрелить его. Увы, я так и не узнал фамилию этого лётчика.

Кстати, если бы на земле Лабусов вёл себя так же мудро и осмотрительно, как в воздухе, нынешняя должность наверняка была бы для него пройденным этапом. Но Игорь Прокопыч, которого так уважают подчинённые, удивительно не умеет ладить с начальством. Вместо того чтобы поддакнуть или, на худой конец, промолчать, он поступает совсем наоборот, совершенно не желая считаться с вечной как мир истиной, что кремовый торт начальство любит больше, чем горькие пилюли. Только нынешний руководитель лётного коллектива умел увидеть в строптивом подчинённом отличного организатора, и на тридцать восьмом году жизни Лабусов из рядовых пилотов стал командиром, о чём никто не жалеет, кроме жены Людмилы Петровны, потому что — боже, где логика? — командир подразделения получает зарплату значительно меньшую, чем рядовой лётчик.

Сидя в жарко натопленной комнате лётной гостиницы, мы допоздна говорили о жизни полярных лётчиков, об их нелёгком труде, об их радостях и печалях.

А потом, когда все уснули, я долго лежал и думал о том, каким наивным и книжным было моё представление о лётчиках. Впрочем, не только я в этом виноват. Газеты и кинофильмы долгими годами приучали нас к тому, что жизнь лётчиков — сплошные подвиги, рекорды, рукоплескания и награды. Даже трагедии лётчиков были необыкновенно красивы. Как бездумная птичка, мы видели в куске стекла только блеск, не замечая острых граней, о которые можно до крови исцарапаться. В войну мы узнали, что лётчики не только получают ордена и звёздочки, но и горят заживо в разбитых машинах, а Экзюпери и Галлай, с которыми мы познакомились совсем недавно, показали, каким терпким потом пропитаны рабочие комбинезоны пилотов. Теперь, когда авиация из области гонки за рекордами и сенсаций перешла на извозчичью работу, восторги достаются космосу и на лётчиков, наконец, начали смотреть без розовых очков. Когда-нибудь и уставшие от славы космонавты вздохнут свободнее, но пока они только могут завидовать лётчикам, которые уже добились того, что в них видят просто людей, а не людей из легенды.

Когда сидишь в уютном салоне ТУ-104, жизнь лётчиков кажется милой и приятной. Элегантная стюардесса представляет командира корабля, и пилоты в выглаженных костюмах проходят в таинственную рубку. Но пассажиры воздушных лайнеров могут составить себе такое же точно представление о труде лётчиков, как больной, находящийся под общим наркозом, о действиях хирурга, производящего операцию.

Нужно съесть с лётчиками хотя бы фунт соли, чтобы понять, что они — рабочие, вкладывающие в свой труд столько же физической и нервной энергии, сколько представители других, куда менее возвышенных профессий.

ОДИССЕЯ НА ЧУКОТКЕ

На мысе Шмидта мне чудовищно повезло: я встретил настоящего полярного волка. Я познакомился с ним в автобусе, который курсирует по полярному посёлку, и благословил свою удачу. Моего нового знакомого зовут Сашей, и он работает техником. Саша, человек с мужественным лицом и отчаянно-весёлыми глазами, покорил меня бесстрашием, бесшабашной удалью и рассказами об охотничьих приключениях. Он убил уже двух медведей, четырех моржей, две дюжины песцов и несчётное количество куропаток. Я даже заикался от уважения, говоря с ним. Я просто не понимал, как это такой человек, как Саша, снисходит до беседы со мной, Саша, в одном мизинце которого мужественности больше, чем у целой сотни корреспондентов! Узнав, что я собираюсь вскоре на остров Врангеля, Саша тут же вызвался меня сопровождать, чтобы научить ставить капканы на песца. Но окончательно покорил он меня тем, что предложил сегодня же ночью выследить медведя. Оказывается, это очень просто: нужно выйти к морю, открыть банку тушёнки, подогреть её, и голодный медведь прибежит на запах. И тогда можно решать: оставить зверя в живых или спустить с него шкуру. «Посмотрим, как будет себя вести», — сурово закончил Саша.

Когда мы подходили к его дому, я споткнулся о прикрытые снегом серые камни и в сердцах пнул их ногой. Саша улыбнулся.

— Бедный мамонт, — сказал он с гамлетовской грустинкой, — мог ли он предполагать, что его, владыку первобытного мира, будут так третировать…

Я остолбенел. Богохульник! Я кощунственно ударил ногой позвонок мамонта! Но Саша успокоил меня. Оказывается, мыс Шмидта усеян костями мамонтов, и некоторые, наиболее транспортабельные кости Саша обещал подготовить к моему возвращению.