Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне уже не однажды приходилось наблюдать за этой чудо-парой в ходке. В нем летал председатель волисполкома товарищ Бородуля. От волисполкома, который находился в просторном крестовом доме на площади, он частенько уносился то в один, то в другой край села. Под звон бубенцов и лай собак он исчезал в клубах пыли, как привидение.
Мне думалось: зачем все-таки товарищ Бородуля так часто носится из края в край села? Может быть, не успев еще остыть от партизанских боев, хочет показать, что молодая Советская власть, два года назад разгромившая белогвардейцев на Алтае, не собирается дремать, что у нее в избытке сил, огня, задора? Может быть, председателю волисполкома не хотелось, чтобы и старинное сибирское село дремало в одуряющем летнем зное и тишине? А может, всего-навсего озорной кучер Бородули похвалялся своей удалью?
Вскоре ходок Бородули вылетел на просторную площадь с высокой деревянной церковью. Я уже хорошо видел, как быстро и могуче колотил землю ногами грудастый коренник — он шел полной рысью, хищно вытянув вперед черногубую морду. Тонконогая пристяжная изящно изогнула шею и слегка опустила суховатую голову; ее длинная холеная грива билась волнами на ветру. Я ожидал, что кучер вот-вот завернет своих ретивых вправо, даст полукруг по южной стороне площади, вдоль берега озера, а затем, упираясь в передок ходка, картинно осадит у парадного крыльца дома, над которым в безветрии беспомощно висел выцветший красный флаг.
Но кони Бородули, не сбавляя хода, проскочили мимо волисполкома и, не успел я опомниться, с гулким топотом и храпом подлетели к тесовым воротам нашего двора. В растерянности я схватился за кольцо щеколды в калитке, но с ходка уже раздался резкий зов Бородули:
— Погоди-ка!
Он не был сказочным богатырем, каким представлялся, когда летел в ходке, всего лишь — среднего роста и даже суховат. Но, несмотря на свою невидную фигуру, он все же имел весьма внушительный, почти грозный вид. Суровость, приобретенная Бородулей, вероятно, в годы гражданской войны, не сходила с его крупного, энергичного, усатого лица даже сейчас, когда он улыбался мне молодыми светлыми глазами. Густо запыленные, короткие, грубые волосы, зачесанные назад, вернее, торчащие назад, как иголки у ежа, придавали ему задиристое, упрямое выражение.
— Как дела, коммунар? — Бородуля подошел ко мне и коснулся жилистой, загорелой до черноты рукой моего плеча. — Отец-то дома?
Я ударил голой пяткой о калитку, она открылась, и мы увидели моего отца. В поношенной солдатской гимнастерке, измазанной ржавчиной, отец шел к воротам от сарая, что стоял в глубине двора. Радость встречи с Бородулей оживила его озабоченное лицо. На ходу он торопливо вытирал холщовой тряпицей руки.
— Опять железа много? — спросил Бородуля.
— Беда! — ответил отец со вздохом.
— Пойдем поглядим…
Большой, просторный сарай из соснового вершинника с прогнившей, дырявой соломенной крышей, густо заселенный шумными воробьями, почти до перекладин был забит отобранными у самогонщиков «вещественными доказательствами» их преступной порчи драгоценного зерна. В одной половине сарая были уложены в штабеля «паровики» из листового железа, похожие на небольшие бочки с патрубками на боках, в другой — деревянные кадки, от которых несло вонючим запахом прокисшей барды. На небольшой свободной площадке у ворот молодой милиционер с недобрым взглядом, крякая, пробивал днище «паровика»…
— Пустая затея, — проворчал он, увидев Бородулю, и со скрежетом выдернул топор из пробоины.
— Как это — пустая? — сразу же жестко заговорил Бородуля и стал осматривать попорченные «паровики», сложенные в отдельный штабель у стены. — А ты знаешь, как сейчас с железом в деревнях? Где его взять? Вот народ и наделает ведер!
— Не пойдет оно на ведра…
— Как — не пойдет?
— Ох, Григорьич! — мягко, с печалью заговорил отец. — Зря мы заботимся о ведрах! Народ не увидит этого железа! Ты послушай-ка! Вот перед пасхой я день и ночь носился по волости. Отдыха не знал. За две недели весь этот сарай загрузил. Ну, а потом, сам знаешь, устроили мы торги. А кто же на них собрался-то? Да те же, распроязви их в душу, богачи-самогонщики, у которых все это было отобрано! Я их всех признал по их поганым мордам! Всех до одного! Стоят, поглаживают бородищи. И вот, выбрасываем из сарая паровик. Обступили они его со всех сторон, покатали по земле. И тут один живоглот шепчет другим: «Отойдите, мужики, это мой!» Назначили мы цену, он в бороду: «Беру!» Остальные, сколь мы ни старались, ни одной бумажки не набавили! Так и разобрали по дешевке все свои паровики. А дошло дело до кадок — в открытую зашумели: «Это, сват, мои кадки, не трогай!»; «А это, кум, мои, мои!» Разъехались с торгов, а через неделю слышу — опять задымили! Долго ли сменить дно у паровика? Кинулся по знакомым местам, и вот, видишь, опять все здесь. Теперь что же? Опять торги?
Лицо у Бородули, пока он терпеливо слушал отца, так потемнело и исказилось от гнева, что у меня похолодело внутри.
— Дай топор, — потребовал он, едва разжав зубы.
Откатив к воротам один паровик, Бородуля вдруг выругался и за одну минуту так изуродовал его топором, что из него нельзя было выгадать и охотничьего котелка.
— Вот так руби! — прохрипел он, передавая топор милиционеру и отирая пот с лица. — Все подряд! Отменяю свой приказ! У-у, гады! У-у, контры! Значитца, в России народ будет с голоду помирать, а они чистую пашаницу на самосидку переводить?
Немного приостыв, он распорядился:
— А кадки — продать: скоро огурцы солить, — и вышел из сарая.
— Погоди, Григорьич, еще не все беды, — заговорил отец, задерживая Бородулю у амбара. — Зайдем-ка сюда.
Из амбара в ноздри нам ударило застоявшейся, спертой самогонной вонью. Вся левая, чистая половина амбара была заставлена деревянными лагунами, в которых у нас на Алтае обычно возят воду, отправляясь летом в степь.
— Ого, целый склад! — негромко, с мрачноватым удивлением воскликнул Бородуля, переступая порожек.
— Опять же… вещественные доказательства! — виновато отозвался отец, страдальчески морщась от самогонного духа: он был отроду непьющий. — Опять же, Григорьич, закон! Да не местный, не наш с тобой, а вон откуда! — Он указал пальцем в потолок амбара. — Не-ет, еще не умеем мы составлять законы! Что выходит? Захватишь самогонщика на месте преступления, а выливать эту гадость тут же, на месте, — не смей. Вези сюда. А здесь особая комиссия должна сначала составить акт, что отобрана на самом деле самогонка, а не коровье пойло, и только потом уж — выливай. Ну, скажи, Григорьич, можно ли так-то? Я сам с ней, с
