Ваниль - Неджма

Зебиб раскололся надвое. С одной стороны были те, кто свидетельствовал в пользу дочери Омранов, твердо веря в идею запирания, с другой — те, кто упоминал женские хитрости, считая, что невесту не удалось лишить девственности из-за ее развратного поведения. В центре находились защитники теории заговоров и приверженцы черной магии. Они говорили, указывая пальцем в направлении юга деревни, что все зло идет оттуда, там правят волшебницы, они зачаровывают и расколдовывают, только тот, кто вызвал беду, может ее прогнать, пойдите туда, Ашаман! Проводите ее в Васах, тетя Зобида!

Я ждала.

Ни одно предположение, ни один совет не мог утешить Лейлу. Газель плакала горше, чем вдова:

— Я мечтала увидеть кровь моей девственности…

Лейла жаловалась, что ее сестры были удачливее. Их белье гуляло по всей деревне, она сама носила его на подносе, его вырывали сотни пальцев. Женщины вдыхали запах и рассматривали белье, как будто душа ее сестер, сущность их бытия отпечаталась там. Потом Лейла приносила блюдо, полное золотых и серебряных монет, — сумму, с которой она требовала процент. На следующий день Фатима вывешивала белье на фасаде дома, чтобы все могли убедиться в чести ее дочерей. Жены трогали его ревностно, как реликвию святого, ища удачи для своих девственниц. Даже старухи, я видела, как они ласкали его взглядом! Они говорили, что это предотвращает слепоту.

Свернувшись клубочком, Лейла рассказывала о брачных ночах, простынях, крови, чудесах, приписываемых кускам ткани. Одержимая, завистливая, потерявшая покой из-за того, что не смогла пролить крови на брачное ложе.

— Что делать? — сокрушалась во дворе Ашаман. — Мы опозорены перед всей деревней. Мой отец несчастен, и моя сестра зачахнет.

Через неделю, решив, что время пришло, я заявила:

— Лейла не может оставаться в таком состоянии. Ей нужно уехать.

— Куда уехать? — спросила Ашаман, по привычке похлопывая себя по щеке.

Мне не пришлось задумываться, чтобы ответить:

— На поиски той, которая ее закрыла, вот и все.

— И не думай об этом! В нашей семье ни одна женщина не покидала деревню.

— С этим нужно смириться.

— И кто будет ее сопровождать?

Я помолчала, прежде чем произнести:

— Я часто вижу во сне вашу мать, Бог забери ее душу! Она всегда одета в белое платье с зеленым поясом, настоящая райская гурия. Свет озаряет ее лицо — нет, Лейла, пожалуйста, не начинай снова плакать! Лучше послушай: покойная каждый раз берет меня за руку и заставляет поклясться на Коране, что я буду наблюдать за вами…

Я прочистила горло и добавила:

— В память о Фатиме и для того, чтобы сдержать мое обещание, я готова сопровождать Лейлу хоть до края земли!

Я не поняла, были ли две сестры довольны или удивлены. Я поспешила опередить их опасения и возражения:

— У меня нет ни связей, ни мужа, ни детей. Я отправлюсь в это путешествие вместе с Лейлой. Она вернется и восстановит свою честь.

И в тот год, деливший век на две половины, в конце весны началось наше путешествие. Наши новые родственники говорили, что мы должны вернуться до третьей декады луны, иначе дьявол похитит нашу счастливую звезду, что на языке попроще означало: по прошествии этого времени Тарек откажется от Лейлы.

В то же утро новость облетела всю деревню, и клан Омранов устроил так, чтобы все знали причину нашего отъезда: вернуть фигурку влагалища, которая его закрыла. Тогда Лейла сможет произнести формулу, которая ее раскроет, брак состоится, в Зебиб вернется спокойствие, женщины будут меньше говорить о влагалище, имам не будет больше возмущаться, петухи будут кричать вовремя, а собаки перестанут надрывно лаять. Бог будет доволен, даст своей пастве богатства этого мира и доказательства того, что она попадет в другой. Лейла выйдет замуж за Тарека, Тарек женится на Лейле, и пара заселит землю маленькими мусульманами.

Мы отправились в путь, неся с собой два узла, сосуд с водой, корзину, наполненную котлетками из сушеного мяса, хлебом и рогами газели. Я немного опоздала, улаживая некое дело, но ровно в семь часов мы отправились в путь.

Покрывала защищали нас от чужих взглядов и любопытства. У Лейлы были видны только подошвы ног, покрытые рисунками хны. Что до меня, я вышла из того возраста, когда женщина должна заматываться как привидение. Закон позволял мне выпустить несколько прядей или открыть часть лодыжек под предлогом того, что я больше не могла возбудить правоверного, раз мне уже исполнилось сорок лет. Боже! Как они ошибаются, не видя, какое желание вызывают зрелый живот и груди!

На груди я спрятала деньги, которые неохотно дал нам отец Лейлы; на них мы должны были добраться до места назначения.

Крестьянин провез нас на своей тележке часть пути. Нам оставалось пройти пешком километров десять до железнодорожного вокзала.

Посреди полей я начала разговор, решив вернуться к причине нашего отъезда:

— Твой муж не смог тебя открыть, потому что твое влагалище противостояло его атакам.

Щеки Лейлы покраснели, как маки, которые росли вокруг.

— Я хочу, чтобы ты знала, что с тобой. Ты хоть что-то понимаешь?

Она пробормотала:

— Я иногда слышала… произносили слово… «закрыта», но я не пыталась понять, что это значит.

— Ты ничего не помнишь о том дне, когда тебя закрыли?

— Нет, я не помню.

Я дура! Конечно, эффективность закрытия заключается в том, чтобы скрыть его от заинтересованной девушки.

— Но однажды, — продолжила Лейла, сосредоточившись, — я услышала, как мама шепчет моей будущей свекрови: «Даже армия фараона не справится с ее влагалищем». Я не пыталась понять.

Я замедлила шаг:

— Ты знаешь, что такое влагалище?

— Самая дорогая вещь, которую девушка должна хранить.

— Да, но что это?

— Оно напоминает паутину, которая защищает вход…

Я подбодрила ее жестом.

— Я его едва трогала… потому что боялась разорвать по неловкости. Мама ощупывала мои груди, бедра и ягодицы, подтверждала, что моя талия стройная, таз на месте и изгибы тела не изменились. Когда я ходила и прыгала, мне нужно было вести себя осторожно, и я никогда не разводила ноги слишком сильно. Такова была цена за то, чтобы удерживать на месте девственную плеву, я это знала.

Я вспомнила свою собственную мать. Те же самые советы, проверка всего тела. Я постаралась забыть об этих прикосновениях, считая их бесстыдными. Но иногда я трогала и трогала все мое тело, терлась обо все, на что ложилась, о край матраса, кровати, стола или о перила. На заброшенной ферме или в шалаше я позволяла двоюродным сестрам войти на порог моей поляны. Я повторяла пословицу моего селенья: «Целуйся и резвись, как хочешь, но следи за тем, чтобы сохранить место, которое принадлежит мужу!» Эта радостная связь, которая соединяла меня с моим телом, оборвалась в тот день, когда Садек получил его в собственность.