Литературная Газета 6419 ( № 24 2013) - Литературка Литературная Газета

Были случаи, когда Россия проявляла характер. Так, была осуждена английская революция. Английским купцам пришлось туго, когда был казнён Карл I. Царским указом они высылались из Москвы, разрешалось приезжать только в Архангельск. Позже это решение было отменено, но российские власти всех ограничений не сняли. Русские купцы постоянно жаловались властям на засилье иноземных торговцев.

Интересен раздел о культурном влиянии англичан. Несмотря на перепады в отношениях, российскую знать манили британские блага и комфорт. Века минули, а тяга к заморской жизни у наших богатеев осталась.

Обширные сведения о России, русских, нравах и быте простых людей и знати оставил английский дипломат Флетчер (1591 г.). Правда, с особым упором на распутство, пьянство, лень, раболепство. Как будто в Англии или ещё где тогда подобного не было. Но тот же Флетчер пишет, что русскому народу просто не дают развивать свои способности, чтобы «держать их в том рабском состоянии, в каком они теперь находятся». Кстати, о пьянстве. У Флетчера: «Напиваться допьяна каждый день в неделю у них дело весьма обыкновенное». Но что же пили? Главный напиток – мёд, у людей попроще – квас. Непросто напиться допьяна таким образом…

Увы, именно англичане, заключает автор, сформировали тот самый стереотип о России как «варварской стране», о русских – как «варварском народе», который во многом сохранился на протяжении последующих столетий. Согласимся с автором, что трезвый взгляд на отношения с Англией в прошлые века позволяет здраво оценивать и современную политику Запада в отношении нашей страны.

Борис ПЕТЕЛИН

Сибиряки не зовут Россию «этой страной»

"ЛГ"-­ДОСЬЕ  

Владимир КОСТИН - прозаик, журналист, сценарист, филолог (кандидат филологических наук, доцент Томского университета). Родился в Абакане в 1955 году. Окончил филологический факультет Томского университета. Редактор альманаха «Каменный мост». Автор пьесы «От равнины до равнины, через три реки» (2005), сборников повестей и рассказов «Небо голубое, сложенное вдвое» (1998), «Годовые кольца» (2008), романа «Колокол и болото» (2012). Живёт и работает в Томске.

– Вы выпустили свою первую книгу после сорока. Столь поздний дебют чем был обусловлен – неверием в свои силы, трудностями с поиском издателя или просто писать начали уже в зрелом возрасте?

– Писателем мечтал стать с раннего детства: дивная, поэтичная Хакасия, родные мои – сплошь историки и филологи[?] Но многое мешало: затянувшийся инфантилизм, огромные профессиональные нагрузки. Филологическое образование вызывало робость перед великой мировой библиотекой; остерегал убогий коридорно-университетский жизненный опыт; потом я не чувствовал за собой, легкомысленным, морального права писать... В итоге начал в 37, когда понял, что иначе не выживу, что стою у стены.

– Достаточно много вы занимались и наукой, и журналистикой. Выходит, это серьёзно мешало писательству?

– Так сложилось, что я был обречён на поздний старт, и поэтому, оглядываясь, благодарно понимаю, что филология дала мне необходимые знания и установки, а журналистика – достаточный и во многом уникальный жизненный опыт. Другое дело, что я, может быть, подзадержался в этих профессиях, – но тогда остро стоял и доселе неотменённый вопрос об элементарном выживании моей семьи. В провинции некрасовский «Царь беспощадный» напоминает о себе ежедневно.

– Ваш сборник повестей и рассказов «Годовые кольца» в 2008 году вошёл в короткий список премии «Большая книга». Вы были сильно удивлены?

– Конечно, был удивлён и обрадован. Книга меня вымотала страшно, и «душа была темна». Мне позвонили из «Большой книги», когда я, родитель, сидел на уроке немецкого у своего сына. Я вышел в пустой школьный коридор и заплакал. До сих пор переживаю, что не успел, постеснялся позвонить, поблагодарить С.Б. Рассадина за отзыв о книге.

– Наверное, для провинциального писателя такое событие – большой успех? Или вы себя провинциалом не считаете?

– Понятно, что в последние годы провинциалы не избалованы вниманием и поощрением, притом что в провинции пишется много хорошей прозы, а поэзия и вовсе в неё переселилась. Это несправедливо и это погибельно для судеб русской литературы. Ибо она, великая, вся родом – кровью, правдой, любовью – из провинции. Сегодня литературная провинция героически задыхается в нашем кромешном копеечном быту, потеряла Среду. Но были же времена, когда одна только елецкая гимназия дала миру Розанова, Бунина и Пришвина! Стыдно и глупо, что литературная жизнь отныне «действительна» лишь в пределах Садового кольца. Без ветров России она тоже задохнётся, высохнет в игрушку. А себя я считаю, безусловно, провинциальным писателем, добровольным каторжанином.

– А сибиряком? Сейчас ведь это модно – говорить об особом сибирском пути развития культуры, отмежёвываясь от остальной России…

– Я – сибиряк. Я родом из хакасских степей, и половина друзей и учителей моего детства – хакасы. 40 лет я прожил в Томске. Да, у нас до сих пор говорят: «поехать в Россию», «у него родственники в России». Но ни о каком самоубийственном отмежевании от России не может быть и речи. Сибирь – её органичная часть, а сибиряки – всего лишь (и, увы, уже неочевидно) чуть более жизнеспособные, закалённые, диалогичные и душевно здоровые, чем наши «европеяне». Если стране суждено кануть в пропасть, то, наверное, последними туда свалятся сибиряки. Если России суждено возродиться, то, может быть, «только на том, что Сибирь для неё сберегла». И то не факт. Но заметьте, что искренних и не сусальных патриотов России среди сибирских писателей больше, чем в её доермаковских пределах. А ненавистников, зовущих Россию «этой страной», у нас почти нет. В этом смысле говорить об особом культурном и политическом пути Сибири не приходится.

– В чём особенности литературного процесса в Сибири? Есть ли какие-то отличительные черты от других регионов? Не проводим параллель: Томск – Москва, тут всё понятно. Но, скажем, Томск – Воронеж…

– Удивительно – по отцу мои корни как раз воронежские. Воронежские просторы – чернозёмные, у нас – болота, нефть и газ. Климат совершенно иной. Исходно там жили гакающие степняки, у нас – вавилон кандально-ссыльных и переселенцев, русских северян и южан, навалившихся на исконных остяков и татар. В святцах воронежской литературы – Кольцов, Никитин и Эртель (первую книгу о нём написал мой дядя, Г.А. Костин!), у нас – Шишков со своей «Угрюм-рекой» во всём её «истерновском» очаровании. В какой-то степени местный колорит до сих пор определяет разницу в тематике и настроениях писателей разных регионов России. Но равнодушная тупая стихия информационной эпохи прессует и подравнивает сегодня всех, одинаково потерявших читателя. Правда, от Воронежа рукой подать до Москвы, до Парижа, но никаких прибытков от этого я для воронежских писателей не вижу. Большой писатель необъяснимо может появиться и здесь, и там. А вот благодатная культурная среда для его появления и созревания равно разрушена как там, так и здесь. Разве что где-то местная власть вдруг ни с того ни с сего дарит писателям хоть какие-то поощрения (причём почти всегда «не тем» и «не так»), а где-то и давит нашего брата, как вредное насекомое.

– Вот ваш роман «Колокол и болото», вышедший в прошлом году в издательстве «Беловодье» и попавший в шорт-лист «Золотого Дельвига», достаточно сложен – его относят и к историческим, и к бытовым, и к мистическим. А на самом деле?

– Трудный вопрос. Я не должен сам оценивать свою вещь. Могу только сказать, что я писал роман, «не стараясь угодить» массовому читателю. Однако же в одном Томске его прочитала уже добрая тысяча человек. Хорошо, что вам он показался «достаточно сложным». В нём хватает принципиально важных для меня отсылок к классике, русской и зарубежной. Разнофактурность романа была заданной, продуманной. Одна глубоко образованная читательница даже усмотрела в нём «мениппейное начало». А я хотел бы, чтобы мой читатель принял в нём добрую иронию, мирящую утопию и антиутопию, живущие в нём бок о бок. Чтобы стилевое и ритмическое задание прямо определяли духовное «небо» романа... Впрочем, мало ли что я хотел. Судя по отзывам, большинство прочитавших роман совершенно не озаботились его жанром. На днях мне позвонил очередной прочитавший. Он полюбил моих «милых полуидиотов», но на насущный вопрос о жанровом своеобразии ответил встречным вопросом: «Это зачем?» Он, между прочим, доктор философских наук…

Беседу вёл Игорь ПАНИН

Три обязательных вопроса:

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?