Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

тебя есть веские причины считать, что сжечь главную резиденцию Кастеллани было бы хорошей идеей, несмотря на наши с ними переговоры. — Умеренно-спокойные слова пробудили во мне необычное желание улыбнуться.

Когда Томмазо Корлеоне умер, многие противились приходу его сына к власти, говоря, что он слишком молод, слишком жесток, слишком цивилизован. И, как и я, приняв на себя роль, которая когда-то принадлежала моему отцу, Маттео заставил замолчать всех противников своего назначения и завоевал уважение членов организации.

Его учтивый цвет лица — хорошее прикрытие для бизнеса. Люди видят то, что хотят видеть, а трезвая внешность Маттео, скрытые татуировки, и элегантные слова делают его циркуляцию в определенных кругах гораздо более легкой, чем, например, у Тициано. Кроме того, конечно, консильере — отличный переговорщик, даже если мы оба не всегда можем согласиться с методами друг друга.

— Твоим политическим словарем всегда можно восхищаться, Маттео, — делаю я комплимент. — Мне казалось, я ясно дал понять, что нам нужно послать сообщение Кастеллани.

— И какое именно послание ты передал, дон?

— Что их выбор — это множество различных способов сказать "да". "Нет" никогда не было вариантом, не для меня.

— Ты собираешься начать войну, — говорит он таким тоном, как будто кто-то объявляет о восходе солнца.

— Начать? Несмотря на твое красноречие, мы не политики, консильери, мы мафиози. Мы живем на войне, не драматизируй. — Маттео открывает рот, чтобы дать мне ответ, но звук взрыва, за которым последовал серьезный грохот чего-то тяжелого, привлекает все наше внимание.

Мы наблюдаем, как крыша дома прогибается и проваливается в одно из старейших зданий Сицилии. Мужчины вокруг меня не сводят глаз с Маттео, ожидая его реакции, любой реакции. Консильери, однако, сохраняет размеренный фасад, ограничиваясь отрицательным покачиванием головы.

— Я мог бы стереть род Кастеллани с лица земли, а потом взять то, что мне нужно, силой, но единственное, что я убил, это их дом предков и… — Я смотрю на белую гвоздику в своих руках: — Некоторые растения. Я уверен, что они смогут оправиться от этой трагедии. — Я разворачиваюсь и уже иду к припаркованной машине. — Поехали! Перерыв окончен.

Дарио, Луиджи, Сальваторе и Антонио тут же занимают свои позиции, защищая мои фланги, фронт и тыл. Луиджи, всегда находившийся справа от меня, открывает мне дверь машины.

— Убедись, что они знают, что я не предупреждаю дважды, Маттео, — говорю я через плечо, стоя перед открытой дверью внедорожника. — Если мне понадобится послать второе сообщение, то цветы, которые уцелеют в огне, можно использовать для украшения могил всех проклятых Кастеллани в этом мире. В конце концов, когда ад устанет гореть в этом месте, земля будет готова стать прекрасным кладбищем, не так ли?

Я беру гвоздику, все еще находящуюся в моих руках, и делаю ею крестное знамение, касаясь белыми лепестками сначала лба, затем подбородка и, наконец, одного плеча за раз. Я смеюсь, прежде чем сбросить ее со скалы, потому что, вопреки моим словам, я был бы рад, если бы Кастеллани не получили моего послания.

Я в последний раз смотрю на пламя, теперь еще более разъяренное, чем прежде, а затем на все еще молчащего Маттео.

— Я считаю, что пригласить их на ужин — хорошая практика, у них трудное утро, и, возможно, им будет сложно организовать следующие приемы пищи. Может быть, покупка нового набора ножей будет деликатной с нашей стороны, — предлагаю я. — А ты как думаешь?

Глаза консильери ничего не выдают, когда он подходит ко мне, берет мою руку и целует кольцо Ла Санты.

— Уверен, они будут тронуты вашим жестом, дон.

ГЛАВА 4

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Как только я закрываю дверь своего дома, я откидываюсь назад и закрываю глаза, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди, а голова пульсирует, как никогда раньше. Я и понятия не имела, что смущение может вызывать головную боль, но если кто и появился на свет, чтобы открыть для себя подобное на практике, то это точно я.

Я выдыхаю, и с каждым глотком воздуха в меня вливается тонна облегчения.

Я справилась, я вернулась домой целой и невредимой. Униженная, это правда, но, если честно, унижение для меня…это обычный вторник, так что я буду считать победы.

Покинуть Западную зону Рио-де-Жанейро в пять двадцать утра, полуголой, без денег и документов, и добраться до Северной зоны в футболке, с физической целостностью — это огромная победа. И я даже не буду комментировать тот факт, что футболку мне подарила бездомная женщина, которая сжалилась над моим состоянием, а я даже ни о чем не просила.

Смешно, но это так же нелепо, как и грабитель, дающий деньги ограбленному на покупку лучшего сотового телефона, именно так и поступила бездомная женщина, которая дала чудесным образом чистую одежду убегающей уборщице. Я не должна смеяться, не так ли? Нет, но уголки моих губ сами собой приподнимаются, и я изо всех сил стараюсь сдержать смех, который грозит вырваться из моего горла.

Это странный рефлекс, потому что в следующую секунду мои глаза горят до такой степени, что желание плакать становится невыносимым, и все, чего я хочу, это свернуться клубочком на бетонном полу под ногами и дать слезам свободно течь.

— Неужели ты наконец-то достигла дна, Габриэлла? Ты решила раздвинуть ноги ради денег? Но не хватило ума найти наряд получше?

Голос Фернанды словно молотком ударил по моему перегруженному мозгу, и я открыла глаза, обнаружив, что моя сестра стоит в метре от меня.

Она не может быть очень далеко, когда мы обе находимся внутри. В домике, где мы живем, всего одна комната шириной не более трех метров. Я смотрю налево, наш отец спит, не шелохнувшись, на груде матрасов у жестяной стены.

Невдалеке раздается свисток приближающегося поезда, и у меня есть еще несколько минут, прежде чем мне нужно будет разобраться с Фернандой. Жизнь в стенах железнодорожной линии, буквально на краю путей, имеет такое преимущество. Каждые шесть минут можно просто игнорировать нежелательный разговор, потому что проходящий поезд делает невозможным поддержание какого-либо диалога, даже крика. Но, к сожалению, локомотив слишком быстрый, на мой взгляд.

— И тебе доброе утро, Фернанда, — говорю я и, присмотревшись в полумраке нашей обители без окон, понимаю, что, наверное, мне следовало бы пожелать все же спокойной ночи.

Моя сестра упакована в вакуум в красную сетчатую мини-юбку и облегающий топ, который не оставляет воображению ничего, кроме ее сосков.

— Ты не ответила, — напоминает она мне, прежде чем сделать шаг ко мне и пошатнуться. От этого