Сутки по командирским часам - Тамара Шаркова

а Зинаида Васильевна тайком от мужа ходила в церковь и к местной гадалке. Батюшка благословил молиться Николаю угоднику и положиться на Волю Божью.

Что до гадалки, то опыта общения с командирами подводных лодок у нее не было. Потому, как она ни раскидывала свои карты, ложились они, как обычно: то к червовой даме, то к казенному дому. И непонятно было, чем же, в конце-концов, успокоится капитанское сердце.

Михаил Петрович, видя, что внимание Тимки все без остатка отдано больной собаке, с суеверной благодарностью думал о Руне. Надо же, как будто собака давала ему, Михаилу, время, чтобы придумать, как сейчас разумно ответить на детский вопрос: «Почему ОН нам не пишет?». А ведь спросит обязательно. И с каждым годом, то, что скрывалось за этими словами, расшифровывалось все сложнее.

Вначале казалось, что он слышит, как Тимка испуганно кричит ему, Михаилу: «Этот человек не скоро приедет? Он не заберет меня? Ты меня не отдашь?!»

Теперь, когда мальчишке пошел десятый год, отношение его к Трубникову изменилось. Того, что этот строгий дядька может появиться в его жизни в любой момент и увезти его с собой, только потому, что считается отцом, Тимка уже не боялся.

Он шестой год жил с папой-Мишей, тетей Зиной, которую называл просто «Зиной», и собакой Руной. У него был взрослый брат, который во всех своих электронных посланиях через Пашкин почтовый ящик писал из Сибири не только родителям, но и ему, своему двоюродному брату. И еще у него был друг Сенька Лозовой, приятели в школе и Венька — лодочник со спасательной станции на Оке, который в свое дежурство позволял, иногда, сидеть на «банке*» рядом с собой и давал весло.

Нет, Тимка не рюкзак, который его отец, Антон Трубников, может, когда ему вздумается, подхватить на плечо и унести с собой. Но все чаще, обняв Руну, Тимка лежал на полу в своей комнате или в огороде, между пыльных кустов красной смородины, и ему было так печально, что будь он девчонкой, то, наверно дело бы дошло и до соплей. Он не мог понять, почему ему одновременно так не хочется зависеть от мрачного неразговорчивого человека каперанга Трубникова и в тоже время так больно знать, что этот человек в нем, Тимке, не нуждается. И пусть этот Антон Семенович Трубников приедет и хоть тысячу раз назовет Тимку «сынком», тот никогда не скажет ему в ответ — «отец» или «батя», как говорят некоторые парни, и, уж конечно, не назовет «папой». Пусть только приедет!

Другие проблемы были у Михаила Петровича. Он мучился тем, что мало видел Антона и почти ничего не успел узнать о нем. Ему очень хотелось хотя бы заочно познакомить сына с отцом. Но вместо этого ему, как в школе, удавалось создать своими рассказами лишь портрет некоего «типичного представителя» всех отважных капитанов Военно-Морского флота России. Нечто среднее между индийским принцем Даккаром, капитаном «Наутилуса», и отважными советскими подводниками времен войны с фашистами.

— Пап-Миша, а «Он» старше тебя? — спрашивал Тимка.

— Нет, конечно.

— Но он всегда мрачный, как старик, а ты смешной.

— Что значит «смешной», Кутик?! Веселый нужно сказать. И это тоже не так. Я — всякий. Знал бы ты, как я ругаюсь на стройке. А когда вы с Сенькой пошли без спросу на Оку, и я тебя отшлепал, я тоже был «смешной»?

— Хорошо. Ты разный, но чаще ты веселый и добрый. А Он всегда серьезный, как будто у него плохое настроение.

— Тима, мы видимся с тобой каждый день уже шесть лет, а твой отец приезжал к нам на неделю. Шесть лет и семь дней. Разницу чувствуешь? Твой отец просто не пустослов.

— А почему когда он ест, то всегда держит вилку в левой руке? Он что, левша?

— Потому что так положено по этикету, а он хорошо воспитан. Старшие офицеры-подводники считаются на Флоте элитой. У всех у них прекрасное образование и хорошее воспитание. Кстати, вспомни, как ели Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

— Так это когда было!

— Хорошие манеры и в 21 веке не отменяются.

— Значит мы все с плохими манерами? Ты, я…

— Не продолжай! Правду говоря, мы действительно позволяем себе дома некоторые вольности, на которые подводники не имеют права.

— Почему?

— Только представь. В маленьком помещении, почти упираясь головой в потолок, сидит за столом десяток невоспитанных людей. Один ест правой рукой, другой — левой, невольно задевая соседа. Иной кладет на стол локти, тарелку чью-то опрокидывает. Найдется любитель чавкать или громко сморкаться в платок, не отходя от стола. Если ты находишься в такой компании долгими месяцами, ты просто свихнешься.

Вот вы с Сенькой и часа не проведете в комнате, чтобы не поссориться, все что-то делите. А моряки на подводной лодке не просто едят и спят. Они там работают с разными сложными механизмами и приборами. То есть должны быть очень собранными и внимательными. Несмотря на то, что им трудно дышать, запредельно жарко или холодно, рядом одни и те же лица, а над лодкой километры воды. А день у них ненормированный.

— Ну, и при чем здесь хорошие манеры?

— Они, Кутик, не позволяют человеку оскотиниться в трудных условиях. Вести себя так, чтобы не раздражать, а поддерживать друг друга. Говорят, что команду подводников не подбирают, как космический экипаж. Но после плавания, они просто как один человек. Понимают друг друга с полуслова.

У них ведь и победа — одна на всех, и гибель.

И еще там особое отношение к капитану. Ему иногда приходится решения принимать в секунды. Я уж не говорю про войну с немцами, когда лодка «видела» только через перископ, а слышала ушами акустика. Тогда все решали опыт и интуиция командира. Да и сейчас ребята говорили, никакая электроника чутье капитана не заменит. И как-то так получается, что каждый капитан у подводников — уникальная личность. Флот их знает пофамильно.

И отношение к ним у экипажа не формальное, а как к отцу в хорошей семье.

— А много во флоте подводных лодок?

— Хо-ороший вопрос! Только его командующему задавать нужно, а не