Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

Он опрокинул в рот остатки напитка и со звоном поставил стакан. Когда за ним наблюдали эти прищуренные глаза, вкус напитка был уже не тем.

– Мне надо, чтобы вы поставили любительский спектакль, – сказал Гейб. – И чтобы в нем играли и профессиональные актеры, и любители. Теперь это в моде.

– Я…

– Вам надо открыть театр, – продолжал Гейб. – Насколько мне известно, помещение не используется с 1800 года, когда там ставили «Гамлета». Если, конечно, вы там не играете домашние спектакли. – Рейф покачал головой. – Очень много молодых дворян захвачено идеей любительского театра. И не будучи энтузиастом драматического искусства, вы могли бы привлечь одного из них, чтобы поставить спектакль.

– Да я и в театре-то не был с год, – возразил Рейф. – А возможно, все три или четыре года.

Его брат помрачнел.

– В таком случае вам надо кого-нибудь найти.

Его взгляд под этими прямыми бровями был очень властным и убедительным. У Рейфа возникло ощущение, что вот сейчас он вскочит со стула и начнет расчленять отдельное издание «Короля Лира» соответственно числу персонажей и ролей.

– Но почему?

– Потому что, если у вас нет готовой труппы, нам нужен кто-нибудь, способный ее создать.

– Но зачем мне ставить пьесу? И почему здесь? Я готов поддержать ваше начинание в Лондоне и согласен заранее с вашим выбором. Какой смысл в том, чтобы поставить спектакль здесь?

Гейб молчал.

– Я жду объяснений, – сказал Рейф, вставая и пересекая комнату, чтобы налить себе еще виски. Похоже, нынешний день не станет продуктивным, а потому можно превратить его в праздник.

Возле его плеча возник Гейб.

– Одного стакана вполне достаточно, чтобы отпраздновать знакомство с единокровным братом.

Рейф поставил графин на место, так и не наполнив стакана.

– Как быстро забываются радости семейной жизни, – заметил он. – А теперь, может, объясните, что все это значит? Что это за дело с постановкой пьесы?

– У меня есть дочь, – сказал Гейб отрывисто.

– Что?

– Незаконнорожденная, – пояснил тот. – Яблоко от яблони недалеко падает.

Эти слова он произнес без улыбки. Точнее, просто растянул губы.

– У меня, значит, есть племянница, – сказал Рейф самому себе, сознавая, что глупо ухмыляется. – Она очень хорошая актриса?

– Упаси Боже! Нет! – воскликнул Гейб. – Ей всего два месяца.

Рейф получал удовольствие от этого разговора. Он облокотился о низкий буфет и скрестил руки на груди. Точно такое же удовлетворение он испытывал в тех редких случаях, когда Питер проявлял чувства, несовместимые с герцогским достоинством.

– А я-то вообразил, что обрел респектабельного брата-теолога. Не стоит ли мне проверить ваши ноги на предмет выявления раздвоенного копыта?

– Мать моей дочери – актриса.

Значит, не леди. Рейф протрезвел и попытался облечь вопрос в деликатную форму, но тем не менее он произвел на него впечатление удара тупым холодным оружием.

– Считается, что брак приближает смерть, но иногда ведь его можно счесть приемлемым? Нет?

– Она мне отказала. Несколько раз.

– Это странно, – заметил Рейф.

Его опыт говорил, что женщины нередко используют беременность как таран, пробивающий в упорстве партнера брешь, делающую брак доступным. И это относилось ко всем женщинам, независимо от того, были они леди или нет.

– Лоретта считает, что муж будет помехой в ее карьере актрисы, – сказал Гейб, и губы его сжались, образовав прямую линию.

– Она позволяет вам согревать ее в постели, но не желает надевать кольцо? Может быть, она совершенно и неизлечимо безумна?

– Не безумна, а молода.

– Насколько молода?

Губы Гейба сжались еще сильнее.

– Я считал, что ей по крайней мере двадцать три, но оказывается, всего девятнадцать.

– И какого черта вы это делаете? Чтобы вырвать ее из-под опеки родителя?

– Вовсе нет. Ее отцом был богатый горожанин, оставивший ей состояние. Ее вырастила тетка, но, когда Лоретте исполнилось восемнадцать и она получила право распоряжаться своими деньгами, она поселилась отдельно.

– В Кембридже?

– В Лондоне. У нее страсть к сценическому искусству.

Похоже, его брат пал жертвой дамы без моральных устоев и не склонной заводить семью. Он попытался облечь следующий вопрос в деликатную форму.

– Вы вполне уверены в том, что ребенок…

– Дочь моя и живет со мной. – Гейб повернулся лицом к Рейфу. – У Лоретты не больше желания быть матерью, чем женой. К сожалению, я несу ответственность за то, что она потеряла место в королевском театре «Ковент-Гарден». И главная роль в любительском спектакле, возможно, смогла бы обеспечить ей постоянное место в одном из лондонских театров.

– И тут на сцену выступаю я, – сказал Рейф усмехаясь.

Но, похоже, Гейбу это не показалось забавным.

– Если меня и назвали в честь архангела, это вовсе не значит, что я не смог бы сбить на землю Рафаила одним ударом.

Рейф громко рассмеялся. Никто никогда не выражал желания дать ему оплеуху, с тех пор как умер Питер. Но Питер выглядел точно так, когда собирался нанести ему сокрушительный удар. И то, что новоявленный брат, с которым он познакомился не более двадцати минут назад, был способен настолько выйти из себя при таком кратком знакомстве, вызвало у Рейфа улыбку.

– Мы можем привести театр в порядок за месяц или два.

Лицо Гейба оставалось мрачным.

– Я никогда бы не обратился к вам, если бы не этот случай, – сказал он с яростью.

Он стоял посреди комнаты с потемневшими от гнева глазами и столь красивый, что его вполне можно было бы принять за архангела. И тело его было напряжено от ярости.

Но Рейф не мог заставить себя перестать улыбаться.

– Помнится, экономка жаловалась на то, что дождь льется на сцену сквозь дырявую крышу. Да и пол надо заменить.

– Мне жаль причинять вам неудобства.

Глаза его были ледяными и выражали неприязнь, если не отвращение. Кем бы ни была мать Гейба (а, вероятно, она была женщиной в полном смысле слова, если сумела внушить такую привязанность покойному герцогу Холбруку), она вырастила джентльмена.

У Гейба было страдальческое выражение лица, как у всякого английского джентльмена, оказавшегося в неловком положении.

– Вам надо перевезти младенца сюда, – сказал Рейф. – Хотите верьте, хотите нет, но, если вы и моя племянница не будете здесь жить, я не смогу приказать ремонтировать театр.

– У меня середина пасхального семестра.

– Не убеждайте меня, что не сможете договориться со студентами, – фыркнул Рейф. – Оксфорд мало чем отличается от Кембриджа, а, насколько я помню по годам, проведенным там, за все время обучения я встретил всего одного настоящего профессора.