Тринадцать лет пути - Кир Булычев

– Но нельзя забывать, – это говорил Джонсон, – что, по его расчетам, предел переброски должен был наступить уже шесть или семь лет назад.

– Шесть лет, – сказал Павлыш. – Критическую точку «Антей» уже миновал.

Статья, о которой шла речь, была обречена остаться достоянием узкого круга специалистов, так как ее напечатали в Сообщениях Вроцлавского института космической связи, да и сам Домбровский не был кабинщиком. Но она попалась на глаза журналисту-популяризатору, который смог понять, о чем в ней шла речь.

Домбровский рассматривал теоретическую модель гравитационной связи. И по его условным и весьма неортодоксальным выкладкам выходило, что гравитационные волны – носители телепортации – в Галактике имели определенный энергетический предел. Он утверждал, что конструкторы корабля допустили ошибки в расчетах. И что связь с «Антеем» неизбежно прервется.

Статья была опубликована около десяти лет назад.

Журналист, откопавший статью, добрался до Домбровского, который рассказал на понятном языке, что имел в виду. Затем он поговорил с оппонентами Домбровского, которые указали на три очевидных ошибки в расчетах Домбровского. И эту дискуссию журналист опубликовал.

И хоть аргументы оппонентов Домбровского были куда внушительней, чем его расчеты, именно выступление журнала вызвало к жизни споры, которые формально завершились поражением Домбровского. Правда, сильные математики признавали, что в расчетах Домбровского что-то есть. В пользу его выкладок говорило и то, что расход энергии на связь и телепортацию рос быстрее, чем предполагалось вначале.

Вновь о статье вспомнили через четыре года, когда, если верить Домбровскому, связь должна была оборваться.

Связь не оборвалась, но произошел новый скачок в потреблении энергии. Оппоненты Домбровского облегченно вздохнули, но и его сторонники не умолкли.

Прошло еще шесть лет.

– Даже если это не так, – сказал Варгези, – полет уже сейчас – пустая трата энергии. Каждая переброска стоит столько же, сколько возведение вавилонской башни.

– К счастью, вавилонская башня нам не требуется, – заметил Станцо.

– А может так случиться, – спросил Павлыш, – что теперь мы останемся одни? Ну, если Домбровский в чем-то прав?

Никто ему не ответил.

– А что тогда делать? – спросил Павлыш после долгой паузы.

– Ясно что, – сказал Варгези.

И опять же остальные промолчали.

Но так как для Павлыша ясности не было, он повторил вопрос.

– Возвращаться, – сказал Станцо.

12

На ужин все свободные от вахт собрались в кают-компании. Ужин был из породы «сухих именин» – представлял собой остатки обеденного пиршества. Павлыш прибежал одним из первых и крутил головой, ожидая, когда войдет Гражина. Пришла Армине, очень грустная, и сказала, садясь рядом с Павлышом:

– Гражина не придет.

– Устала?

– Злится.

– Почему?

– Ты же знаешь, – сказала Армине. – Мы разговаривали с нашими навигаторами. Представляешь, сколько займет разворот корабля?

– Не задумывался.

Они разговаривали тихо, думая, что их никто не слышит. Но услышал биолог, сидевший напротив.

– Два месяца, – сказал он. – Как минимум два месяца. Навигаторы сейчас разрабатывают программу.

– Наверное, больше, чем два месяца. И неизвестно, сколько лететь потом, прежде чем восстановится связь. Предел Домбровского довольно неопределенный.

Павлыш удивился. Ему казалось, что лишь в их отсеке подумали о связи событий с теорией Домбровского. Оказывается, везде на корабле думали одинаково.

– Ну и ничего страшного, – сказал Павлыш. – Два-три месяца полетаем вместе.

– А мы рассчитывали, что завтра будем дома.

– Что за спешка?

Легкомыслие иногда нападало на Павлыша, как болезнь. Он потом сам себе удивлялся – почему вдруг серьезные мысли пропадают куда-то?

Армине положила ему на тарелку салат.

– Ты хочешь сказать, что ты рад?

Павлыш понял, что ведет себя глупо. Оснований для радости не было. Он оказался в той, несчастливой смене, которая, возможно, присутствовала при конце полета – громадного, векового порыва человечества, провалившегося в нескольких шагах от цели.

– Проклятый Домбровский, – сказал Павлыш.

– Не знаю, когда ты притворяешься – сейчас или раньше, – вздохнула Армине. – Но в самом деле это трагедия. Я всегда думала, что побываю на звездах. Я думала, что буду еще не старая, когда выйду из кабины на планете другого мира. Представляешь – сколько лет и усилий! И все впустую.

– Не впустую! – сказал Павлыш. – К тому же меня можно понять. Я фаталист.

– То есть?

– Если я бессилен, то не буду биться лбом о стену. Я думаю о том, что в моей власти.

– А что в твоей власти?

– Надо искать утешение. Да, полет прекратится, но ведь мы будем все вместе, все вместе полетим обратно. А потом, когда восстановится связь, может, окажется, что тревога была ложной, и корабль снова полетит к звездам.

– Нет, – сказала Армине.

– Почему?

– Мы уже посчитали, что торможение, разворот и переход на обратный курс съест все ресурсы корабля. Ведь «Антей» рассчитан на один полет. Через какое-то время придется его остановить.

Павлыш кивнул и принялся за чай.

Не мог же он признаться Армине, черные брови которой трагически сломались над переносицей, что не ощущает трагедии. Главное, что Гражина остается на «Антее». Два месяца, три месяца… там видно будет.

– Что-нибудь придумаем, – сказал Павлыш к удивлению Армине. – Жаль только, Макис не прилетел. Мы с ним с первого курса дружим.

13

На следующий день жизнь корабля текла обычно, как освящено традициями.

Помощник капитана-2 вызвал к себе Павлыша, Джонсона, еще одного стажера-биоэлектроника.

Павлыш знал, зачем.

Помощник, человек молчаливый, даже мрачный, провел их в каптерку. Выдал по пульверизатору с клеем. Губки. Баллоны. Щупы.

Роботов на корабле было мало, и каждая смена начиналась с косметического ремонта. Пластиковые покрытия кое-где состарились. Их надо было подклеивать, чистить, если нужно, заменять. Можно рассчитать на сто лет пути корпус корабля, двигатели, переборки, но всех мелочей не предусмотришь. Старела посуда, мебель, ткани… К тому же на корабле была пыль.

Павлышу достался спортивный зал.

Когда он уходил, помощник капитана сказал:

– Береги клей. И пену.

– Почему?

– А вы мне можете сказать, когда будет следующая доставка? – Как положено хозяйственнику, помощник капитана был перестраховщиком. Но в его словах отражалось то чувство неизвестности, что постепенно овладевало экипажем корабля.

В спортивном зале на матах боролись два механика, а Армине старалась сделать сальто назад на бревне. Каждый раз она не удерживалась и соскальзывала на мат. Павлыш медленно пошел вдоль стены, глядя, не отстал ли где пластик. На корабле существует главное правило – если можешь не мешать человеку, не мешай. Когда ты собираешься провести год в железной банке с тридцатью другими людьми, деликатность – лучшее оружие против конфликтов.

Стена справа от входа – особая стена. Здесь расписываются все, кто побывал на борту «Антея». Кто-то очень давно рассчитал, сколько места потребуется для всех, и потому подписи первых лет находились высоко, под потолком. Но тот, кто это считал, не учел, что на корабле с каждым разом будет все меньше людей. Так что последние подписи оказались на высоте груди. До пола ковер подписей так никогда и не дотянется.

Павлыш остановился у стены подписей.

Без стремянки не разберешь имен самых первых космонавтов.

Зато подпись Гражины Тышкевич прямо перед глазами.

Армине Налбандян рядом.

– Ты сегодня ремонтник? – спросила Армине.

– А когда расписываться? – ответил вопросом Павлыш. – В начале или в конце смены?

– Ты имеешь право расписаться уже сейчас, – сказала Армине. – Но обычно перед отлетом.

– Я подожду, – решил Павлыш. – Но я хочу, чтобы мое имя стояло рядом с именем Гражины.

– Ты сентиментальный студент.

– А ты?

– Мое сердце далеко отсюда, – призналась Армине. Она помолчала, глядя себе под ноги, потом добавила: – Так я и не научилась делать сальто.

– Вся жизнь впереди, – успокоил Павлыш. – К тому же, пока будем разворачиваться, потренируешься.

– Я чувствую, что не переживу, – сказала Армине. – Я уже мысленно на Земле. Как будто все, что здесь, мне только снится. Такой вот неприятный сон.

– И я – кошмарное чудовище.

– Ты неплохой парень, – сказала Армине. – Иначе бы я с тобой не разговаривала.

– Гражина тоже так думает?

– Я никогда не знаю, что же на самом деле думает Гражина. Она очень боится, что ее сочтут слабой.

– А ты?

– Я боюсь растолстеть. Кому я буду нужна такая толстая? – Полные губы улыбнулись, а карие глаза были печальными.

– Ты не толстая, ты… крепкая, – сказал Павлыш.