Война балбесов, хроника - Алексей Слаповский

— Тогда я убью ее, суку! — закричала Эвелина.

Это было в воскресенье.

Чудесны воскресенья в Полынске, особенно в погожий летний день. (Событие, о котором чуть позже, произошло весной, но я хочу описать именно летнее воскресенье).

Город утопает в густой кудреве деревьев. Утро. Хозяйки проснулись поздно, хорошо устав за субботний день, когда мыли полы и окна, прибирались в доме и мели во дворе, стирали белье. Они просыпаются поздно и проходят по чистым половикам, стараясь, однако, наступать и на доски пола. Эти доски, обычно широкие и гладкие, невообразимо приятны горячей со сна ступне, они прохладны и ласковы. Хозяйки открывают ставни и возвращаются в дом, чтобы при ясном свете еще раз посмотреть, хорошо ли, чисто ли убрано вчера. Хорошо! Чисто! Занавески, обычно пестренького ситца, просвечивают, лучи света падают на зеркальный шкаф с посудой, в нем горкой чашки и блюдца, и хрустальная ваза с вечнозеленым искусственным цветком, тут же — румяное яблоко из парафина. У кого-то сохранились старые диваны с деревянными прямыми спинками и полочками, на которых мал-мала-меньше выстроились милые белые слоники, а вон у одного хоботок отломан, Петенька, играя им 31 год назад, сломал, паразит. Над диваном часто галерея портретов родных и близких, и тех, со строгими взглядами, кого уж нет. Но хоть взгляды их строги, зато лица довольны миром и счастьем, которое они видят в доме. Хозяйки встают поздно, а все ж раньше детей и мужей — чтобы приготовить им завтрак. Хозяин же, проснувшись, пойдет во двор, чтобы на воздухе не спеша выкурить первого утреннего табаку, вживаясь в новый день — если хозяин, конечно, не идет на рабочую смену, ведь железная дорога подчинена беспрерывному графику и не всегда именно на воскресенье выпадает выходной день сцепщика, брубильщика или машиниста. Покуривая, хозяин оглядывает постройки и сам дом, глянет на соседний и видит, что его ничуть не хуже: и крепок, и крыша покрашена красной краской, а стены голубой, и ставни разрисованы белыми завитками. Походя хозяин исправит какой-нибудь мелкий недостаток: попрямит колышек, поправит куст. В душе он жалеет, что дом его, как и другие полынские дома, обеспечен газом, нет дровяных печей и не надо рубить дров, а хорошо бы порубить дрова по утренней прохладе, разминаясь к завтраку. Впрочем, завтрак дело легкое, быстрое — яичница и каша. Воскресный же обед — иное дело. Тут достается из погреба квашенная капуста, соленые огурцы, маринованные грибы, если зимой, а летом огурцы и помидоры свежие, с грядки, они лежат на столе отдельными плодами, потому что в Полынске не признают порчи продукта на крошенину салатов, едят живьем, целиком. Подаются щи с янтарным наваром, с большим куском мяса, этот кусок, как правило, служит и вторым блюдом — со всяким вокруг него уснащением. Перед обедом хозяин скажет: мать, налей! — и она нальет из пятидесятилитровой фляги вкусной пахучей жидкости в большую кружку мужу и в граненый стаканчик-стопочку — себе. Бражка! Хозяин выпьет кружку не спеша, медленными глотками и спокойно начнет кушать, а хозяйка сглотнет брагу быстро, поперхнется, поспешить закусить, а хозяин подивится этому извечному женскому лицедейству: будто не она пила намедни на соседской свадьбе неразбавленный спирт — не вздрогнув даже, и пошла дробить половицы плясом...

После обеда женщины выходят за ворота посудачить, старухи — покалякать, старики — потолковать, мужчины — побеседовать, парни с девушками — позубоскалить, малые дети — в салки играться.

А вон стриж под стреху мелькнул: дело жизни у него там. Ну, живи.

А вон пацаненок к бычку привязанному подошел, дразнит. Бычок копытами роет, бычится, как взрослый бык, но в шутку, понимая: маленький не обижает его, а балуется.

А вон выпивший Елдырьев пошел, там слово о погоде молвил, там о политике сказал, там о видах на урожай выразился. Кто поддакнул, кто поспорил, а кто и вовсе с ним не согласился.

А вон елдырьевский младший сын на мотоцикле погнал без оглядки: чу! к афише клуба железнодорожников покатил, чтобы потом проехать обратно всеми улицами и сообщить, какое сегодня кино.

В кино идут вечером по-деревенски соседскими группами, в кино лузгают семечки, переговариваются: гля, Таська, как он ее. Вот я тебя так же.

Га-га-га! — добродушный смех.

А к ночи сверчки безумствуют, луна тихо светит влюбленным, коровы у сараев с шумом вздыхают и жуют, хозяйка закрывает ставни, покрикивая: Толька, домой! Хватит тебе носиться-то, ночь на дворе! Домой, кому сказала!

Утихает все.

Старухи шепчут: слава Тебе...

Так вот, в подобный мирный и счастливый день, но весной, Алена спустилась в подвал школы. В подвале школы размещались принадлежности для уроков военного дела: противогазы, макеты оружия, плакаты с рисунками ядерных взрывов и три малокалиберные винтовки, из которых старшеклассники стреляли на меткость под руководством Андрея Ильича, который, уча их, сам учился и стрелял с удовольствием.

Она вошла как раз когда Андрей Ильич укладывал винтовки после занятий в металлический ящик-сейф.

Она села на мешки с песком, с которых производилась стрельба из положения лежа, и заплакала.

Он сел рядом.

Тогда она его обняла.

Тогда Андрей почувствовал нечто такое, чего никогда не чувствовал.

Тогда он запер подвал.

Сначала он понял, что такого счастья у него сроду не было.

Потом он понял, что такого счастья уже никогда и не будет.

А потом ему показалось, что такого счастья вообще не может быть.

Тогда он пошел к ней домой и стал жить у нее дома. Мама перешел в сарай.

На работу Андрей Ильич не приходил.

Решили: запой.

Потому что у всех остальных школьных мужчин — у Саламандрина, у завхоза Бздоева, у учителя трудового обучения Глопотоцкого по несколько раз в год случались запои. К этому привыкли и просили только не совпадать запоями, а чередоваться, чтобы когда в запое Саламандрин, его подменял бы Бздоев, а когда в запое Бздоев, его подменял бы в его делах Саламандрин. Или Глопотоцкий. Глопотоцкого же заменить нельзя было, во время запоя он запирался у себя в мастерской, никого не впускал, конструировал вечный двигатель, основанный на противовесах. И всякий раз дело уже шло к победе, но именно в это время у него кончались запасы водки и вина, и он, полуживой, выползал из мастерской, брел в больницу, прямиком в реанимационную палату, потому что у него было больное сердце. Как правило, у двери палаты он падал, пульса у него уже не было, но каждый раз спасали. Из больницы выходил желто-серый, без мыслей о пьянстве, но все еще с мыслями о вечном двигателе, поэтому через три-четыре месяца все повторялось.

Его, бывшего в трезвом периоде после недавнего запоя и поэтому надежного, послали проведать Андрея Ильича.

Он застал Несмеянова за странным делом: тот выволок из сарая, где проходящие цыгане десятилетиями оставляли всякую всячину, множество предметов и перебирал их.

— Ты что это тут? — удивился Глопотоцкий.

— Хозяйство налаживаю, — степенным крестьянским голосом ответил Андрей Ильич.

Глопотоцкий посмотрел ему в глаза: трезв!

— Ты гляди, гляди, — показывал Андрей Ильич. — Чего тут только нет!

И действительно, в куче, которая уже была наполовину рассортирована, были:

— два ржавых топора без топорища и один не совсем ржавый, с топорищем;

— целая двуручная пила с ручками и половина двуручной пилы без ручки;

— две ножовки;

— семь молотков;

— три гвоздодера;

— гвозди: большие, маленькие, средние, многие были гнутые, но Андрей Ильич горячо доказывал, что все их можно разогнуть и опять пустить в дело;

— несколько мотков разной проволоки и кусок телефонного кабеля;

— две косы, одна совсем новая, с фабричной даже наклейкой;

— несколько лопат с черенками и без черенков, совковые и штыковые;

— два лома;

— приводивший Андрея в восторг рубанок с красивой круглой ручкой, правда, без лезвия, но Глопотоцкий, уважительно осмотрев инструмент и сказав, что теперь таких не делают, пообещал принести лезвие;

— колесо от прялки;

— скобы, куски труб и прутьев, прочий металл;

— кусок дерматина с прожженной дырой посредине, которую, говорил Андрей, можно искусно заделать кругом или квадратом дерматина другого цвета, будто так и надо для красоты, и обить дверь;

— старая двустволка без одного ствола и без приклада, но вполне подлежащая ремонту, заверил Глопотоцкий;

— сгоревший электромотор, который запросто можно перемотать, сказал Глопотоцкий, и он будет как новенький;

— детская игра «Хоккей», у которой не было половины фигур, но их можно сделать и играть, Андрей Ильич и Глопотоцкий попробовали имеющимися фигурами и гайкой вместо шайбы — получилось;

— груда разномастных тарелок, блюд, большей частью обколотых или надтреснутых, среди них — почти антикварная тарелка: синий силуэт фабрики с дымом и по кругу надпись «За свободный труд! 1928 г.»;