Наследник - Дмитрий Шимохин

— Сейчас пойду, — ответил я ему улыбкой, снимая сапоги. — Ты вот что мне скажи, друг, а какая нынче година?

— Ты чего, Андрей?— вылупился он на меня. — Известно какая, семь тысяч сто четырнадцатый год (1605), март на дворе.

— Цыц, — вырвалось из меня.

Вот понятней не стало от слова совсем. Хотя календарь-то у нас при Петре сменился, до этого другой был, да и крестились двуперстием, а это значит, что сейчас допетровская эпоха, и тут меня осенило, как можно уточнить.

— А царь-то у нас кто? — впился я взглядом в Богдана.

— Так же ж Годунов Борис нынче царствует. Как помер Федор Иоаннович, так он и царствует, — дрогнувшим голосом произнес Богдан и, подойдя ко мне, уселся рядом. Нагнувшись к моему уху, зашептал: — Только царь он ненастоящий, не природный, оттого напасти и горести все. Мы ж, когда на торгу были в прошлом месяце, слышали о том, али ты запамятовал?

— Как есть запамятовал, говорю же, мысли путаются, — глянул я на Богдана серьезно, на что он задумчиво кивнул и продолжил:

— Люди также говорили, что настоящий царь объявился, Дмитрий Иоаннович, сын Ивана Васильевича. Борис его по детству погубить пытался, только не вышло у него. Другого отрока убили, а Дмитрия Ивановича верные людишки спасли и спрятали до сроку, а теперь он вместе с ними на Москву идет, дабы согнать Бориску и сесть на отцовский трон. Борис же хитер, погубить не получилось тогда, так он Дмитрия Ивановича вором называет. Боится пес, что расплата придет. Еще люди говорили, что он и Федора Ивановича погубил да сестру порченую ему в жены подложил, оттого и детей у него не было, да и царем еще тогда вознамерился стать, — на одном дыхании выдал Богдан. Говорил он тихо едва слышно, в его голосе перемешались куча эмоций, был там и страх с опасением и надежда.

— Охренеть, — только и произнес я, пытаясь переварить услышанное. — Пойду я полежу.— Поднявшись, я направился в комнату, где очнулся, по пути сняв ремень и зипун с шапкой, и кинул на лавку, да завалился на кровать.

Мысли в голове бегали как тараканы, и, не удержавшись, я выругался.

— Это знатно вы попали, Андрей Владимирович,— и я не удержался от хмыка. — С допетровской эпохой угадал, почти в яблочко. В Москве Годунов, значит, сидит, а к нему Дмитрий Иванович спешит. Вот только получается, Дмитрий Иванович — это Лжедмитрий, — я прикрыл глаза на секунду.

— Смута, смутное время, — вырвалось из меня. — Это ж жопа, задница, натуральный писец.

Мне девяностых-то хватило и войны, чтобы понять для себя, лучше слабая власть и действующие законы, чем отсутствие власти и беззаконие.

Из глубины памяти всплыли стихи:

— Вернулися поляки, казаков привели, пошел сумбур и драки: поляки и казаки. Казаки и поляки, нас паки бьют и паки. Мы ж без царя как раки, горюем на мели, — продекламировал я себе под нос.

Причем этот стишок я еще в школе учил, помню, однако.

— Так, давай вспоминай, что ты вообще помнишь об этом смутном времени, — и я начал вспоминать.

Историком я не был, да и не интересовался специально, не надо было. Так, школьная программа, пару передач того же Радзинского, может, статьи еще какие читал или видел чего на том же ютьюбчике.

Заложив руки за голову, я лежал в полумраке, уставившись в потолок, и силился вспомнить как можно больше.

— Смутное время, кровь по колено, — тихонечко пропел я, чтобы Богдан меня не услышал. — В общем, Лжедмитрий добрался до Москвы и даже уселся на царский трон, многие его поддержали, в том числе и те, кто был изначально против, как тот же Шуйский. Годуновым же пришел конец, вроде одна Ксения, дочь Бориса, осталась жива, — начал проговаривать я себе, была у меня такая привычка.

— Он наводнил Москву поляками, продвигая их. Вот местной элите это и не пришлось по вкусу, да и наверняка они знали или догадывались, что он самозванец, но, видимо, пытались использовать в своих интригах, но не получилось или что-то пошло у них не так. Кажется, на самом деле его звали Гришка Отрепьев, и был он беглым монахом. Став царем, он решил жениться, причем на полячке. Убили же его как раз на праздновании свадьбы, там вроде ужас по Москве творился, поляки и всякая шушера вела себя непотребно, и обстановка накалилась. А кто ж его убил-то? — подергал я себя за ухо, силясь вспомнить.

— Не помню, но наверняка с подачи бояр. После сожгли его тело, а прах забили в пушку, выстрелили в сторону Польши, и понеслась душа в рай! Царем стал Шуйский, но вроде не совсем правильно, видимо, нарушил какие-то правила. Дальше было восстание Болотникова, первое русское крестьянское восстание, кажется, так это в школе называли, который винил бояр в предательстве Дмитрия. Смерти Лжедмитрия сильно никто не видел, тела нет, могилы нет, а прах не покажешь. Вот и начали самозванцы объявляться, один за одним. Сколько их было? Три? Пять? Семь? — и я задумался, силясь вспомнить.

— Нет, не помню, точнее, не знаю. Дальше Шуйский принялся воевать с Болотниковым да другими самозванцами. Даже наемников из Швеции выписал, пообещав отдать им пару крепостей, и вроде все у него получалось. Потом произошла смерть Скопина-Шуйского, который проявил себя как отличный полководец, и у Василия все пошло через задницу. Польский король осадил Смоленск, а нет, не польский. Они ж Речью Посполитой были, Польша и Литва вместе, от моря и до моря.

— Василия сместили, и власть взяла семибоярщина. Пытались выбрать нового царя, звали и шведского королевича, и польского, там даже кто-то согласился, но что-то пошло не так. К тому же Смоленск все под осадой, а отряды врагов то туда, то сюда снуют, убивая и грабя людей. В общем, достали народ, и появилось первое ополчение, которое попыталось выбить всю эту кодлу с Москвы, кто им командовал, я не знаю. А там и второе ополчение собралось во главе Минина и Пожарского, и им удалось освободить столицу, а там и царя нового выбрали, так и началась династия Романовых.

— Андрей, ты чего-то говоришь? — В комнату заглянул Богдан.

— Отца, вспомнил, вот и