Покрашенный дом - Джон Гришэм

А мой отец не сбежал. Он был твердо намерен стать фермером, как его отец и дед, вот только он хотел стать первым Чандлером — владельцем своей собственной земли. Не знаю, думал ли он хоть когда-нибудь о том, чтобы попробовать жить подальше от хлопковых полей. Как и мой дед, он здорово играл в бейсбол, и я был почти уверен, что в какой-то момент своей жизни он даже мечтал о славе игрока первой лиги. Но в 1944 году под Анцио, в Италии, он получил немецкую пулю в бедро, так что бейсбольная карьера ему больше не светила.

Он двигался, чуть прихрамывая, но хромают обычно почти все, кто вкалывает на хлопковых полях.

Я остановился возле прицепа — он был почти пуст. Он стоял на узкой дорожке между полей в ожидании, когда его заполнят. Я забрался в него. Вокруг, со всех сторон, были сплошные зеленые и коричневые стебли, они простирались до самых деревьев, что росли по границе нашего поля. А на верхушках стеблей пышными белыми шарами торчал из раскрывшихся коробочек хлопок. Хлопок совсем созрел и был готов к сбору, так что когда я отступил на задок прицепа и оглянулся вокруг, то увидел настоящий океан белого цвета. На полях было совсем тихо — ни голосов, ни тракторов, ни машин на дороге. В эту минуту, стоя на прицепе, я, кажется, понял, почему мой отец так хотел быть фермером.

На таком расстоянии я едва мог разглядеть его старую соломенную шляпу — он продолжал двигаться между рядами хлопковых стеблей. Я спрыгнул с прицепа и поспешил к нему. Уже наступали сумерки, и в междурядьях было совсем темно. В этом году солнце и дожди словно договорились о сотрудничестве, так что все листья были широкие и толстые и плотно переплетались между собой, а сейчас здорово мешали мне передвигаться.

— Это ты, Люк? — спросил отец еще издали, прекрасно зная, что никто другой сюда за ним не явится.

— Так точно, сэр! — ответил я, двигаясь на его голос. — Мама сказала, пора закругляться!

— Да ну?

— Да, сэр!

До него оставался всего один ряд стеблей. Я продрался сквозь них — и вот он, прямо передо мной, согнувшись пополам, обеими руками шарит среди листьев, выбирая хлопок и засовывая его аккуратно в почти заполненный мешок, свисающий с плеча. Он провел в поле весь день, с самого рассвета, только на ленч сделал перерыв.

— Рабочих-то хоть нашли? — спросил он, не оборачиваясь ко мне.

— Да, сэр! — гордо ответил я. — Мексиканцы и люди с гор.

— Мексиканцев сколько?

— Десять, — так же гордо сообщил я, словно сам их всех нашел и нанял.

— Здорово! А эти, с гор, что за люди?

— Спруилы их фамилия. Забыл, откуда они приехали.

— Сколько их? — Он закончил обирать очередной стебель и передвинулся вперед, таща за собой тяжелый мешок.

— Целый прицеп, битком. Трудно сосчитать. Бабка разозлилась, потому что они устроились на переднем дворе, даже костер там развели, на том месте, где у нас пластина «дома»! Паппи сказал им, чтобы размещались возле силосной ямы, я сам слышал. Тупые они какие-то, по-моему…

— Не говори так.

— Есть, сэр! Только Бабке это не очень понравилось.

— Ладно, разберемся. Нам рабочие в любом случае нужны…

— Ага. Паппи так и говорит. Только вот они нам всю площадку затоптали!

— Нам хлопок надо собирать! Это сейчас гораздо важнее, чем бейсбол.

— Да уж, надо думать. — Это только он так считает.

— А как мексиканцы?

— Да не очень. Опять приехали, набившись в один прицеп. Мама снова недовольна.

Его руки на секунду замедлили движение — он уже предвидел, как они всю зиму будут цапаться по этому поводу.

— В любом случае они рады, что попали сюда, — сказал он, и его руки вновь принялись за работу.

Я сделал несколько шагов обратно в сторону прицепа. Потом повернулся и снова взглянул на него.

— Попробуй доказать это маме.

Он внимательно посмотрел на меня, прежде чем ответить. Потом спросил:

— Хуан приехал?

— Нет, сэр.

— Жаль.

Я весь этот год вспоминал Хуана. Он обещал мне прошлой осенью, что приедет снова.

— Да ладно, — сказал я. — Там есть новый парень, Мигелем зовут. Вроде симпатичный.

Я рассказал ему, как мы ездили в город, как нашли и наняли Спруилов, рассказал про Тэлли и Трота и про того здорового парня, что сидел на заднем борту их прицепа, как мы потом вернулись в город и Паппи ругался с ответственным за вербовку рабочих, как ездили в джин и про мексиканцев. Говорил все время только я, потому что у меня этот день был гораздо больше заполнен разными событиями, чем у него.

Когда мы добрались до прицепа, он поднял свой мешок за лямки и повесил его на крюк весов. Стрелка показала пятьдесят восемь фунтов. Он записал эту цифру в потрепанной старой конторской книге, бечевкой привязанной к борту прицепа.

— Сколько всего? — спросил я, когда он захлопнул книгу.

— Четыреста семьдесят.

— Как до третьей базы добежал, — заметил я.

Он лишь пожал плечами:

— Да, неплохо…

Пять сотен фунтов за день можно приравнять к бейсбольному «хоум ран». А отец столько собирал не реже чем раз в два дня. Он присел на корточки и сказал:

— Забирайся!

Я залез ему на спину, и мы направились к дому. Его рубашка и комбинезон были насквозь мокрые от пота, они у него весь день оставались такими, но руки были твердые, как железо. Поп Уотсон как-то сказал мне, что Джесси Чандлер однажды так отбил бейсбольный мяч, что тот приземлился аж в центре Мэйн-стрит. Поп и мистер Уилкокс, наш парикмахер, которого все звали Змея Уилкокс, на следующий день замерили расстояние и стали всем рассказывать, что это был чистый «флай» — что мяч, не коснувшись земли, пролетел целых 440 футов! Однако было по этому поводу и другое, явно враждебное мнение — оно возникло в «Ти шопп», где мистер Барнхарт-младший утверждал, и достаточно громко, что это был не «флай», потому что мяч по крайней мере один раз отскочил от земли, прежде чем долететь до Мэйн-стрит.

Поп и Барнхарт-младший после этого несколько недель вообще не разговаривали друг с другом. Мама подтвердила, что они поругались, но сама в этот «хоум ран» не верила.

Она ждала нас возле колодца с насосом. Отец уселся на скамейку и стащил сапоги и носки. Потом расстегнул комбинезон и снял рубашку.

Одной из моих ежедневных обязанностей было наполнять по утрам водой здоровенное корыто, чтобы оно весь день грелось на солнце и к вечеру вода в нем было достаточно теплой для мытья. Мама намочила в воде полотенце и стала протирать шею отцу.

Она выросла в доме, полном девочек, а воспитанием ее, кроме родителей, занималась еще и парочка помешанных на порядке старых теток. Думаю, они мылись чаще, чем фермеры, и мамина страсть к чистоте как будто передалась и отцу. А меня полностью отскребывали каждое воскресенье, нужно это мне было или нет.

Когда отец умылся и вытерся, мама протянула ему чистую рубашку. Настало время устроить первый ужин для наших гостей. Мама собрала в огромную корзину и красиво разложила в ней кучу самых лучших овощей с собственного огорода — конечно же, она сама собирала и мыла их все последние два часа. Огромные помидоры, сладкий репчатый лук, картошка «красная шкурка», зеленые и красные сладкие перцы, початки кукурузы. Мы отнесли все это за амбар, где отдыхали мексиканцы, тихонько разговаривая в ожидании, пока прогорит их маленький костер, чтобы испечь на угольях свои тортильи. Я познакомил отца с Мигелем, а тот, в свою очередь, представил нам кое-кого из своих парней.

Ковбой сидел в сторонке, спиной к амбару; он даже не пошевелился, словно нас тут и не было. Я видел, что он из-под полей своей шляпы наблюдает за мамой. На секунду я даже испугался; но потом до меня дошло, что Джесси Чандлер легко свернет Ковбою его тощую шею, если тот что-то сделает не так.

За прошлый сезон мы многое узнали о мексиканцах. Они не употребляли в пищу каролинские бобы и зеленую стручковую фасоль, большую столовую тыкву, баклажаны и турнепс, они предпочитали помидоры, лук, картошку, перцы и кукурузу. И никогда не просили овощей с нашего огорода. Им их нужно было предлагать.

Мама объяснила Мигелю и остальным, что овощей у нас полно и что она каждые два дня будет приносить им свежие. И что им за это не надо платить. Что это входит в обязательства их работодателей.

Потом мы забрали вторую такую же корзину и потащили ее на передний двор, где лагерь Спруилов, кажется, все расползался и расползался во все стороны. Они заняли большую часть двора, и теперь вокруг валялось еще больше картонных коробок и джутовых мешков. Они уложили три доски одной стороной на коробку, а другой — на бочонок, чтобы получился стол. Вокруг него они и сидели, сгрудившись в кучу, и ели свой ужин, когда мы к ним подошли. Мистер Спруил поднялся на ноги и пожал отцу руку.

— Леон Спруил, — представился он, вытирая ошметки пищи с губы. — Рад познакомиться.

— Рад, что вы к нам приехали, — вежливо ответил отец.