Укрепить престол - Денис Старый

не был. Жолкевский не следил за тем, что говорит в адрес короля, не стеснялся критиковать Сигизмунда, пусть и оставался верен Короне.

И теперь на Военном Совете, где принималось окончательное решение по вопросу, не то — объявлять ли войну, это уже принятое решение, а, как именно победоносно ее провести. Жолкевский оказывался той фигурой, которая устроила и приверженцев рокоша, и соратников короля, поэтому Станислав и был назначен командующим сводного войска. Пусть польного гетмана и подпирали своим авторитетом условные его заместители Ян Петр Сапега и Януш Радзивил, но Жолкевский вел себя как возвысившийся над всеми.

На совещании присутствовал также и Иван Михайлович Воротынский, под началом которого собралось две с половиной тысячи обиженных на московского царя русских людей и казаков. Король рассчитывал, что в России будет много недовольных правлением Дмитрия Ивановича и им будет под чьи знамена становится, чтобы выкинуть самозванца из Кремля.

— Итого, шановное панство, — Жолкевский, с усмешкой, стал подводить выводы своему докладу, намеренно не упомянув короля. — Я считаю, что основной удар не может быть нанесен на Смоленск. Гарнизон города усилен, русские накопали ям и холмов. Столь беспорядочно, что непонятно, как они помогут при обороне. Мне бы самому посмотреть на те фортеции, но боюсь, что уже некогда. Целесообразно будет ударить основными силами по одному из трех направлений. Первое — Псков. Считаю, что Псков сходу взять не получится, и должна быть такая же история, как и со Смоленском. Тем более, что там базируется двадцатипятитысячный корпус Делагарди. Следующее направление — Чернигов. Этот город мы возьмем, выйдем на Новгород-Северский. Но, что это нам даст? Считаю, что решительно ничего. Третье направление считаю наиболее перспективным — удар по Брянску. Сведений о крепости в этом городе мало, но ясно одно, что летом ее изрядно расстреливали. Гарнизона там серьезного быть не должно, и мы имеем возможность с успехом еще до подхода русских неорганизованных частей завладеть крепостью. Далее, либо строить планы, опираясь на Брянск, как на опорный пункт, либо ударить на Вязьму, перекрывая пути снабжения Смоленска. Ну, и на Москву будет открыта дорога. Противник будет в замешательстве, потому станет распылять свои силы и, что скорее всего, направит большую часть войск на защиту столицы, мы же тогда имеем возможности либо бить русских по частям, либо заняться осадой уже Смоленска, взять который сможем только с помощью осадной артиллерии.

— А пан понимает, что со стороны Смоленска, когда мы будем под Брянском, если будет хотя бы две недели проволочки, ударит гарнизон Смоленской крепости? — с ухмылкой спросил Ян Сапего.

— Так, пан, я понимаю. Оттого часть войск и пойдет к Смоленску демонстрировать свое присутствие, как будто ожидая подкрепление. Если десять тысяч наших славных воинов укроется за повозками, выкопают рвы, то смогут сдержать атаки смоленского гарнизона и не допустить их на выручку к Брянску.

— Шляхта будет копать, словно крестьянин, землю? — презрительно, четко разделяя каждое слово, глядя прямо в глаза Жолкевскому, говорил Януш Радзивилл.

Жолкевский набрал полную грудь воздуха, выдохнул и постарался не высказать все, что он думает по поводу многих из шляхты, и то, как шляхтичи воюют. Храбрости и личного мастерства у каждого шляхтича хватит на двух-трех русских воинов. Но, чего еще в избытке у шляхетского воинства, так это спеси и гонору. Немецкие наемники будут копать столько, сколько нужно и воевать меньшим числом против большего, если это рационально и будет способствовать победе. Ну, а шляхтич с саблей наголо устремится на врага, не думая о том, что укрыться от неприятеля будет просто негде. Тем не менее, и в этой ситуации польный гетман Жолкевский нашелся.

— А что мешает нам взять нужное количество мужиков, чтобы они выкопали все, что нам нужно? — сказал, усмехнувшись, Станислав Жолкевский.

Воротынский не говорил на собрании. Его познаний в польском языке едва хватало на то, чтобы понимать все сказанное. И от этого понимания у Ивана Михайловича вспотела спина, и струйка пота потекла по позвоночнику. Воротынскому было противно осознавать, что он находится в стане врага православной веры и русского государства.

Да, он поддался всеобщему увлечению принудительной смене хозяина русского престола, и Иван Михайлович, не задумываясь, выстрелил бы в того, кого считал самозванцем на Московском троне. Но прошло время, пришло разочарование от далеко неласкового приема поляков, от того, что он, боярин, перед которым гнули спину и дворяне, и боярские дети, теперь видит, с каким пренебрежением к нему относится самый худородный шляхтич. Воротынский видел и другое, — как на самом деле поляки начали бояться и уважать русского царя. Димитрий Иоаннович знатно дал пощечину возгордившимся «сарматам» [сарматизм — явление в Речи Посполитой, когда шляхта считала себя потомками сарматов, которых превозносила как воинов]. И гордость брала за то, что его государя начали воспринимать всерьез, что собирают большое войско против царя, которого ни в грош не ставили ранее, как и все русское государство… империю.

«Осталось только придумать, как послать весточку воеводе Шейну», — подумал запутавшийся русский князь Иван Михайлович Воротынский.

Глава 2

Глава 2

Москва

17 марта 1607 года

Егор въезжал в Москву и с удивлением обнаружил внутри себя некую щемящую эмоцию. Никогда ранее у парня не было такого, чтобы он привязался к месту. У казака есть воля и его дом — степь. Так говорили товарищи Егора, между тем, сами старались вернуться в станицу после каждого рейда. Вот, вроде бы прожил в стольном городе всего ничего, да и зиму провел рядом с Москвой, а оно — вон как, соскучился.

Может не столько Егор скучал по городу, как по ощущению отдыха и по тому, что не надо рано вставать, бегать, тренироваться, стрелять, бодаться харизмами с мужиками и постоянно доказывать, что он имеет право командовать и указывать на место и тем, кто явно старше его, двадцатилетнего молодого мужчины. Добавлял нервозности и тот факт, что в военном городке, еще до конца не отстроенном, на сто пятьдесят мужиков всего-то пять баб, трое из которых кухарки и одна травница, ну и Милка, жена Егора.

Кухарки были дородными бабами и к ним относились, если не как к матерям, то с почтением, что может удостоится старшая родственница. К бабе Насте, травнице, вообще опасались обращаться, чтобы в жабу не превратила. А та и рада была пугать мужиков, правда, до тех пор, пока не прибыл священник и не была поставлена полковая часовенка, в которой,