Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе

Чуть позже Жоан при поддержке своих людей уже сам преследовал приспешников Орсини за пределами книжной лавки среди телег, превратившихся в кострища, и на глазах удивленных соседей, которые следили за происходящим через приоткрытые окна, расправлялся с ними. И в это мгновение послышался звук корнета, раздававшийся со стороны Кампо деи Фиори, и подмастерье крикнул из окна копировальной мастерской на третьем этаже:

– Гвардейцы Ватикана! Гвардейцы Папы Римского!

Это известие не позволило беглецам перегруппироваться, и они разбежались кто куда. Жоан намеревался дать знак для их преследования, но Никколо удержал его руку.

– Хватит! Пролилось достаточно крови.

– Если бы эта кровь была последней, – пробормотал Жоан, останавливаясь.

Он почувствовал, как ярость, пришедшая на смену боли, улетучилась и ее место заняли неизбывная тоска и беспокойство. Он спрашивал сам себя, жива ли его мать и кто еще из близких пал в этом сражении.

Внутренние помещения лавки напоминали корабль после кораблекрушения: сломанные столы, разорванные книги, кровь, копья, шпаги и кинжалы, неподвижные тела и раненые, которые еще шевелились. Жоан с сожалением обнаружил тело одного из подмастерьев печатного цеха. Его взгляд остановился на сдавшихся на милость победителя врагов, жавшихся в углу. Они подняли руки вверх, пытаясь защититься от копий, которые были направлены на них подмастерьями, и молили о пощаде. Это были совсем молодые ребята, почти мальчишки, у которых даже еще не начала расти борода.

– Держите их здесь. Я сейчас вернусь, – сказал Жоан.

И он бросился вверх по лестнице в спальню. Там находилась Эулалия вместе с Марией и Анной. Женщины уложили ее на кровать. Голова Эулалии была забинтована огромным количеством бинтов. Мария поднялась, завидев его, и прошептала на ухо:

– Думаю, она выживет.

Жоан прикрыл глаза, наполнил легкие воздухом и выдохнул с облегчением.

– Спасибо тебе, Господи, – пробормотал он.

– Жоан! – позвала его мать слабым голосом. Глаза ее были полуоткрыты.

Он подошел, чтобы поцеловать ее, и присел на край кровати. Взял мать за руку и, поглаживая ее, заговорил. Он говорил ей, что все они в безопасности и что она скоро поправится.

Анна терпеливо и с пониманием ждала, пока Эулалия не закрыла глаза и не задремала. Тогда Жоан поднялся и крепко обнял жену. Анна не обратила никакого внимания на то, что ее платье испачкалось кровью, которой была пропитана его одежда.

– Как вы? – спросила она.

– Все хорошо.

– Нет. Не совсем. У вас раны в нескольких местах, и их надо перевязать. Пойдемте со мной.

И, не дожидаясь ответа, она взяла его за руку и повела в кухню. Жоан удивился, он не помнил, чтобы ему досталось в бою, и думал, что отделался несколькими царапинами. Однако, когда Анна сняла с него нагрудник, камзол и рубашку, он увидел наконец, что его одежда окровавлена и превратилась в лохмотья, и впервые почувствовал нестерпимую боль от ран. Огромное напряжение, испытанное им, а также осознание того, что он вел смертельный бой на выживание, защищая себя и свою семью, ослабили на какое-то время боль, которая сейчас давала знать о себе наряду с усталостью.

– Кровь текла у тебя по панталонам, и ты оставлял кровавые следы после себя, – говорила Анна, обмывая его смоченным в воде кусочком ткани и прикладывая другой, пропитанный спиртом.

Он застонал, почувствовав жжение. Раны были на спине, на обеих руках, а также – особенно болезненная – в боку. Тем не менее ни одна не казалась серьезной, и Анне удалось остановить кровотечение, наложив повязки.

– Микель Корелья хочет говорить с тобой, – прервал их подмастерье, посланный Никколо.

– Попроси капитана оказать мне любезность, подождав несколько минут вместе с его войском, – ответил Жоан.

Когда подмастерье вышел, они с Анной снова обнялись. Анна боялась излишне сжимать мужа в объятиях, чтобы не открылись раны. Ему стало теплее, и он почувствовал огромное облегчение.

– Это был страшный сон, – сказал он себе. – Все это было жутким ночным кошмаром.

– Как же нам повезло! – прошептала она.

Жоан собрал мастеров, чтобы обсудить создавшееся положение. Помимо погибшего подмастерья, было еще несколько раненых, хотя только один из них получил серьезное ранение. Было решено оставить тяжелораненого на попечение Марии и служанок, а остальные должны были вернуться в цех после перевязки. И надо было организовать поминальную службу для погибшего.

После этого Жоан повернулся к пленным подросткам, стоявшим под присмотром подмастерьев. Не сказав ни слова, он схватил первого попавшегося левой рукой за курточку и, скрутив его в бешенстве, правой достал кинжал. Мальчишка заверещал и попытался защититься руками от лезвия.

– Сжальтесь! – прорыдал он, дрожа всем телом. – Простите меня, умоляю вас!

– А не ты ли только что пытался убить мою семью? – в ярости прорычал Жоан, оскалившись. – Ну так научись быть мужчиной и в смертный час!

Мальчишка дрожал и еле слышным голосом снова стал просить о пощаде. Жоан занес кинжал, но тут же отпустил пленного.

– Скажи своим дружкам, что мы тоже умеем убивать, но делаем это исключительно для собственной защиты. – Он помолчал и после паузы добавил: – Я дарю тебе жизнь.

– Благодарим вас, господин, – пробормотали подростки, опустив голову.

– Что будем делать с ранеными врагами? – спросил Джорджио.

– Соорудите носилки и под защитой кавалерии Ватикана отнесите их ко дворцу Орсини на Кампо деи Фиори. То же самое сделаем и с погибшими. И не только с теми, кто лишился жизни, находясь внутри лавки, но и с теми, кто валяется на улице. И пусть эти парни помогают вам. Таково условие их освобождения.

– На какое-то мгновение я подумал, что вы убьете мальчишку, – сказал Никколо. – И очень рад, что вы всего лишь напугали его. – И, улыбнувшись, иронично добавил: – Однако не думайте, что ваше милосердие избавит вас от новых атак Орсини. Как раз наоборот. Люди обычно нападают на тех, кого любят, а не на тех, кого боятся. Они не смогли нас победить, у них восемь погибших и много раненых, дорогая это плата за нападение. Выставить тела на всеобщее обозрение на Кампо деи Фиори, а не милосердие – вот самое яркое послание, которое мы можем им передать. Пусть лучше боятся, потому что полюбить нас они никогда не смогут.

Жоан недовольно покачал головой. Неужели Никколо дипломатично намекал ему на то, что он должен был хладнокровно зарезать этих мальчишек?

Выйдя на улицу, Жоан увидел эскадрон всадников, одетых в желто-гранатовые цвета Ватикана. Они высоко держали штандарт клана Борджиа с изображением быка. Некоторые из всадников спешились, среди них находились и друг Жоана, валенсиец Микель Корелья, командовавший подразделением, и богатырь из Экстремадуры Диего Гарсия де Паредес. Невысокий и худощавый Микель внешне резко отличался от экстремадурца, но все знали, что, несмотря на маленький рост и худобу, валенсиец обладал недюжинной силой, скорее благодаря своей нервной энергии и напористости, чем мускулам. На его гладко выбритом лице выделялся нос, гораздо более сплющенный, чем нос Жоана, что было следствием многочисленных переломов, полученных им. Микеля Корелью, прозванного доном Микелетто, боялись в Риме. Когда он гневался или был доведен до бешенства, то преображался и походил на изображенного на знамени своих хозяев быка, готового к немедленному нападению. Тогда он был страшен.

Микель приблизился, чтобы обнять Жоана, но тот остановил его, подав лишь руку.

– Я весь изранен, – сказал он. – Не сердитесь на меня.

– Я рад, что ты жив. – И, жестом указывая на разоренную улицу, добавил: – Рассказывай, что произошло.

Жоан поведал им о случившемся.

– Эти болваны думали, что смогут завладеть Ватиканом, – объяснил Микель. – Они попытались захватить мост Сант-Анджело с помощью своей кавалерии и переплыть Тибр на ботах.