Человек-землетрясение - Хайнц Конзалик

Боб Баррайс, бледный, но удивительно энергичный, давал свои показания твердым голосом. В полицейском микроавтобусе из Ниццы они добрались до обгоревших обломков. Обугленное тело похоронная фирма уже увезла в морг, в Ниццу. Расходы взял на себя Боб. Он сунул представителю похоронной фирмы пачку банкнот и произнес сдавленным голосом:

– Выберите самый красивый гроб. И организуйте перевозку во Вреденхаузен. Зафрахтуйте самолет и отвезите моего друга в Германию. Расходы не играют роли.

И вот в полицейском микроавтобусе сидели комиссар Лаваль, Боб Баррайс, шведы, нашедшие его, судебный врач, два эксперта по авариям и член администрации ралли и с содроганием взирали на выгоревший, оплавившийся, бесформенный автомобиль. Боб Баррайс вновь описывал события.

– Лутц хотел сократить путь. Он выискал эту проклятую боковую дорогу и высчитал, что мы можем срезать сорок километров. Конечно, это был обман, но Лутц был так возбужден, что с ним невозможно было говорить разумно. Потеря времени, перспектива стать лишь четвертыми буквально сводили его с ума. Я все предпринял, чтобы его образумить, уговаривал его, как больного, но все напрасно. Когда он все же свернул на боковую дорогу, я даже попытался вытащить ключ из зажигания. Это было смертельно опасно при той скорости, с которой он ехал. Он ударил меня по лбу и отбросил назад на сиденье. Как безумный, взбирался он по узкой обледенелой дороге… Все произошло так быстро, я не знаю, как это вышло… Меня вдруг выбросило из машины, потому что дверь открылась. А потом уже запылала вся изуродованная куча металла.

Боб Баррайс дрожащими руками вытер глаза. Все присутствующие сочувствовали ему. Директор ралли взволнованно шмыгал носом. Комиссар Лаваль печально смотрел на обгоревший остов. Тонкий слой свежего снега сделал из него фантастическую скульптуру.

– Машина загорелась сразу? – спросил он.

– Как после взрыва.

– Но она не взорвалась.

– Я сказал – как, господин комиссар.

– И вы уже не могли вытащить вашего друга?

– Нет. Он был так зажат, что, сколько я ни тянул, ни тащил его, ничего не помогало. А потом, когда пламя стало слишком высоким… – Боб поднял свои толсто забинтованные руки. Это было достаточно красноречиво. Никто не может требовать, чтобы человек сгорал ради дружбы. Граница готовности прийти на помощь – человеческое бессилие.

– Я смог вытащить огнетушитель, – тихо проговорил Боб и закрыл глаза. Один из шведов поддержал его. Комиссар Лаваль покусывал нижнюю губу. – Но от такого огнетушителя мало проку, когда все залито горящим бензином. Я почти все вылил на Лутца, но, боюсь, он был уже мертв…

– И тогда вы побежали назад, на дорогу?

– Да, но я не помню, как я до нее добрался. У меня просто провал в памяти.

– Типичное воздействие шока. – Судебный врач положил ладонь на руку Боба. – Если допрос вас чересчур утомляет, месье…

– Нет, спасибо. Я выдержу. – Боб вымученно улыбнулся. – Эта ночь! Эта ужасная ночь! Я никогда не смогу забыть ее. Когда я увидел Лутца, объятого пламенем… – Он прижал забинтованные руки к глазам и всхлипнул.

Комиссар Лаваль прекратил допрос и занес в протокол: «Второй водитель и участник аварии Боб Баррайс, двадцать четыре года, профессия фабрикант, все еще находится под впечатлением случившегося. Со стороны полиции его показания не подвергаются сомнению. Таким образом, восстановление хода событий закончено».

И у французских чиновников свой особый язык, как у всех чиновников в этом мире. Наверное, причина в конторском климате.

В этот же вечер – обломки были отправлены в металлолом, ведь неясностей больше не было – Боб Баррайс стал центром внимания на большом балу, посвященном ралли, в Монте-Карло. Была упомянута трагическая смерть Лутца Адамса, две тысячи гостей во фраках и сверкающих вечерних платьях поднялись на минуту, молча опустив головы… Потом оркестр грянул туш, и победитель «Европейского ралли», испанец Хуан Анель, открыл торжественный полонез.

Это был не траурный марш, а приглашение к бурной бальной ночи. Боб Баррайс танцевал до самого утра. На забинтованные руки он надел широкие белые кожаные перчатки, которые срочно изготовил мастер за особую плату.

Впервые он был среди самого избранного общества. Его мечта, осуществилась: он танцевал с Пией Коккони, красавицей с копной черных волос, о которой все знали, что она была любовницей принца Орланда. До этой ночи. Боб Баррайс ворвался во владения сильных мира сего. Пия Коккони пошла за ним в его номер и глухо засмеялась, когда он начал раздевать ее своими забинтованными руками.

Снова это бульканье в голосе. Это грудное воркование. Призывный клич дикой самки.

– Ты герой дня, дорогой, – сказала Пия Коккони, лежа на нем и обхватив его ногами.

– Я стану героем тысячи ночей, – ответил Боб. Взгляд его больших голубых глаз потемнел.

– Расскажи мне еще раз, как ты пытался спасти своего друга. Он горел по-настоящему? – Ее гибкое тело дрожало от желания, белоснежные зубы сверкнули меж раскрытых кроваво-красных губ. Она согнулась под натиском его рук, ее гладкая кожа была словно наэлектризована.

– Да, он горел по-настоящему! – заскрипел зубами Боб Баррайс. – Он горел, черт возьми!

Он рванул ее к себе и впился в ее плечо. Два зверя набросились друг на друга.

Телеграмма из Монте-Карло вызвала во Вреденхаузене сначала замешательство, а потом большую активность.

– Бедный мальчик, – причитала Матильда Баррайс, беспомощно глядя вокруг себя. Ее брат, дядюшка Теодор Хаферкамп, верный рыцарь семьи, который управлял предприятиями и приумножал состояние Боба, постоянно заботясь о его добром имени, долго раздумывал, как преподнести это Матильде. Телеграмма была адресована ему. Она была краткой, и эта краткость таила в себе взрывную силу.

«Авария в горах. Машина полностью вышла из строя. Лутц Адамс мертв. У самого легкие повреждения. Перевозку организовал. Урегулируй, пожалуйста, все дома. Привет. Боб».

Тео Хаферкампа, привыкшего к выходу из строя машин Боба, взволновало только одно место: Лутц Адамс мертв. Что за этим скрывалось, он мог только предполагать. Но что сейчас наваливалось на него здесь, во Вреденхаузене, это он знал точно.

Прежде чем проинформировать Матильду, он поехал в предместье Вреденхаузена и разыскал крестьянина Адамса. «У Боба легкая травма – с этим сообщением можно не спешить», – размышлял Хаферкамп. Но Лутц остался на дистанции, а он был единственным сыном старого Адамса. Всю свою жизнь тот вкалывал, чтобы дать парню приличное образование. Когда Лутц получил аттестат зрелости вместе с Бобом и Гельмутом Хансеном, не было более гордого отца, чем Адамс.