Последние каникулы. Роман - Алена Ушакова

Они говорили и говорили… Так, как, наверное, ни с кем и никогда. Было легко, просто и совершенно естественно рассуждать о содержании и смысле жизни в семнадцать лет.

– Значит, в школе не все отлично? – спрашивала Женька.

«Совсем как мама», – подумал Дима, а вслух ответил:

– Кого это волнует? Только родителей. Меня нисколько, – и неожиданно вспыхнул.

– Но ведь через год сдавать ЕГЭ, получать аттестат. А от учителей так много зависит.

– Да все это мелочи. Даже ЕГЭ, и то, адекватно или нет, меня воспринимает директор. И поступление в университет – это тоже мелочи, мелочи жизни.

– Но как же?!

– Понимаешь, Женя… Родителям я тоже пытался объяснить. Но они меня не слушают. Понимаешь, – Дима встал у окна, – не стоит ломать голову и копья из-за ерунды.

– Ну, если высшее образование для тебя ерунда! Что же тогда по-твоему имеет смысл? – Женя смотрела на собеседника снизу вверх и грызла печененку.

– Смысл имеет только то, что не проходит. Остальное – суета, не стоящая усилий и самой жизни. Авторитет среди законченных карьеристов, умение льстить учителям, ограниченным в своих знаниях и душевных способностях, не умеющим уважать человека, не достигшего совершеннолетия, – мне это все не нужно. Нельзя свою жизнь посвящать суете. Стоит только задуматься об этом, как все присущие окружающим жизненные ценности подвергаются переоценке.

– И что же ты переоценил, что по-твоему действительно важно? – спросила Женя почти без насмешки. Дима сидел на подоконнике и чем-то напоминал ей роденовского мыслителя.

– Важно и драгоценно только солнце, ветер, общение с природой, творчество, в любой области, но только творчество, лишенное конъюнктуры, снобизма, авторского тщеславия, творчество, направленное в вечность.

Женя смотрела на своего собеседника широко открытыми глазами, парни в ее окружении так не рассуждали.

– И любовь, конечно, любовь, – продолжал Дима, – материнская, любовь полов – мужчины и женщины (при этих словах, как заметила Женька, он слегка покраснел), к себе, да любовь к самому себе, к людям, близким и далеким, тебя окружающим, ко всему миру, тебя окружающему. Любовь всепоглощающая… Это почти все, что имеет смысл. Все остальное – мишура, даже просто мусор, суетно и грязно… местами. И если, как говорил классик, «посмотришь с холодным вниманием вокруг», вдруг оказывается, что все окружающие, даже самые близкие, тратят силы в основном как раз на последнее. А надо искать и переживать в повседневной жизни только то, что будет принадлежать вечности.

– Ты как-то слишком… правильно, по-книжному говоришь. Но люди живут днем сегодняшним, условности дороже этой неизвестной вечности, – ты это хочешь сказать? – вмешалась в его рассуждения Женька.

– Да, кто же думает о вечности в стараниях устроить свой сиюминутный быт, строя головокружительную карьеру или банально зарабатывая деньги, пожизненно находясь в затяжном прыжке, в вечной погоне за материальными ценностями?

– Дима, но ведь так устроен мир. А жизнь человеческая так коротка.

– И не так-то легко в течение этой короткой жизни пробить головой монолитную стену бытия, отделяющую нас от вечности, а главное почти невозможно увидеть результаты своего приобщения к последней. Даже умирая, человек, как правило, не успевает осознать значимость и итоги своей жизни. А может и успевает, но уже в ином мире. Жаль, впрочем, что это нам неведомо. А ежедневные плотские мелкие радости – они ближе, естественнее для человека. Все же мне кажется, что Бог или природа, наделив человека земным или физическим телом, отдалили его от вечности. Зачем – не знаю. Ты еще не устала меня слушать? – Дима неожиданно очнулся от своих размышлений вслух.

– Нет, не устала, – задумчиво ответила Женька.

Он сел рядом за кухонный стол и накрыл ее ладонь своей:

– Знаешь, мне почти не с кем обо всем этом говорить.

Женька первая улыбнулась, покинув состояние глубокой задумчивости и нарушив серьезность момента. И они еще говорили, но уже о чем-то легком и веселом, подтверждая известную истину о том, что счастье – это когда тебя понимают.

На Университетской площади

Картинно сложив руки на груди, мечтательно и немного рассеянно вглядываясь куда-то вдаль, Поэт уверенно стоял на своем постаменте. Скульптор изобразил его студентом, переживающим славную пору юности, не лишенную мирских наслаждений и уже гениальных раздумий. Незнакомец минут десять сосредоточенно и недоуменно рассматривал памятник, ожидая условленной встречи. Компактная и уютная Университетская площадь представляла собой образец аккуратности и ухоженности. Треугольные елочки, постриженные газоны, дорожки из цементных плиток, скамьи, фонари и колоннада, окружающая памятник, должны были погружать современных студиозусов в далекую эпоху Поэта. Центральный вход во второй корпус университета, располагавшийся в непосредственной близости от памятника, в этот час почти пустовал. Сессия недавно закончилась, а ужасы вступительных экзаменов и терзания абитуриентов были еще впереди. И Незнакомец скучал в обществе бронзового Поэта.

– Никогда бы не подумал, и он бы, пожалуй, удивился… При случае надо бы рассказать ему, – бормотал себе под нос Незнакомец, когда его взору внезапно предстал сокрытый от взоров окружающих знакомый уже читателям Невидимый.

– Что? Что вы сказали, милейший? – Невидимый менторским взглядом осматривал площадь.

– Ах, это вы, мой друг? – притворно удивился Незнакомец, обернувшись к собеседнику. – Заставляете себя ждать, а это знаете ли, невежливо.

– Помехи на протяжении всего пути. Ничего не поделаешь, маршрут не слишком хорошо освоен. Так что же привлекло ваше драгоценное внимание? – Невидимый продолжал оглядываться, как только что прибывший дальним рейсом пассажир в поисках своего багажа.

– Вот этот памятник. Скажите на милость, какое отношение Поэт имел к этому Городу? Ровно никакого. Он здесь и не был никогда. В его времена сей населенный пункт и Городом не являлся. Но нет же, обитатели сего местечка с упрямством и упорством одержимых ставят ему памятники, называют его именем улицы, тиражируют его имя всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Даже Он, уверенный при жизни, что «памятник себе воздвиг нерукотворный», сказал бы, что это уже слишком, – продолжал рассуждать Незнакомец.

– Ах, вы опять за свое, изучаете нравы и культуру аборигенов. Меня же волнует состояние наших с вами дел. Что случилось?

– Ситуация серьезно осложнилось, – Незнакомец присел на скамью и тяжело вздохнул. – Я бы настоятельно рекомендовал вам испросить разрешения Совета принять срочные и экстраординарные меры.

– Как? Не вы ли во время прошлой нашей встрече ратовали за наблюдение, а не действие? – насторожился Невидимый.

– В нынешней ситуации промедление смерти подобно, – Незнакомец был настроен решительно. – Не далее чем час назад я стал свидетелем нападения на нашего героя.

На соседней скамье сидела маленькая девочка лет пяти. Синенькое платьишко и такого же цвета сандалики, две смешные косички, маленький носик в веснушках, – словом, девочка была премилым созданием. Ее мама покупала мороженое в киоске напротив, и ребенок изнывал от одиночества.

– Дядя, а что вы сказали? – тоненьким голоском спросила девочка Незнакомца.

Небольшая собачка – болонка пепельного цвета, повязанная ленточкой и сидевшая рядом с девочкой на скамье, весело тявкнула, тоже заинтересовавшись странным соседом.

– Ничего, это я так, милая, рассуждаю вслух сам с собой. – Незнакомец смутился и более всего потому, что с такими маленькими детьми разговаривать не умел.

– Нам следует покинуть место, осененное этим Лжепоэтом, – сказал он, обращаясь уже к Невидимому.

Дальнейшая беседа продолжалась во время их неторопливой прогулки от университета по улице Национальной.

– Кто нападал и с какой целью? – деловито осведомился Невидимый.

В этот момент выяснилось, что маленькая болонка сочла своим долгом устроить за ними погоню. Быстро семеня короткими лохматыми лапками, она истошно лаяла, а минуту спустя вцепилась… в ногу Невидимого.

– Что это такое? Что за дикость и стыд? – громовым голосом вскричал последний, чем напугал даже Незнакомца.

Прохожим это сцена виделась следующим образом. Лохматая собачка, истерично тяфкая, сначала зачем-то грызла воздух, затем… взлетела вверх, поболталась из стороны в сторону, грозно скаля зубы и злобно рыча, прежде чем Незнакомец почти нежно взял ее на руки, укоризненно глядя в пустоту. С секунду он, широко открыв глаза, пристально смотрел на неизвестно почему взбесившееся животное, после чего болонка вдруг уснула и продолжала мирно поскуливать во сне. Осторожно, словно боясь уронить, Незнакомец донес собачку до скамьи, где ее маленькая хозяйка, надув губки и изобразив на лице обиженную гримасу, уже готова была громко заплакать и звать на помощь задержавшуюся маму.