Дар любви - Святослав Логинов

— И ежевика, куда же без нее. А сварено на меду. В деревне пасека есть, мы там медок берем. Но сегодняшнее варенье на диком меду, семь лет выдержано, от него сила прибывает.

Было бы толку от этих прибытков, а то Челне вряд ли заметит, что противник варенье на диком меду травяным чаем захлебывал. Хотя варенье славное, особенно черничное.

К концу подходила третья чашка чая, и варенья были все перепробованы, когда дверь тихонько отворилась, и в избу вошла Люца. Бросила полушалок на сундук, подошла к столу.

— Так и знала, все без меня выдули.

— Осталось на чуток. — Наша налила чаю, маленько подвинулась, чтобы Люце было где сесть. — Таша, голубушка, вздуй самовар заново, нам сегодня много понужнобится.

Таша, та самая, разговорчивая, взяла самовар, унесла в кухонный закут. Слышно было, как она сыплет в самоварное нутро шишки и ставит лучину, как прилаживает жестяную трубу одним концом на самоварную конфорку, другим в круглую печуру, чтобы дым наружу уходил, а не в избу.

«На улицу не пошла, — с теплой усмешкой подумал Грац, — боится рассказ пропустить».

Из-за печи слышалось сопение Таши, раздувавшей огонь в самоваре.

— Люцинька, — раздался ее голосок, — расскажи, что там было.

— Ничего интересного. Старикашка плюгавенький. Увидал меня и давай турусы на колесах подкатывать: я-де — знаменитый волшебник, все на свете могу, хоть бы тебя и королевою поставить.

— А ты?

— Прогнала его, пусть страдает. Куда мне такой — гриб-сморчок; ему, никак, лет шестьдесят будет.

— Больше, — сказал Грац, — ему уже под восемьдесят.

— А он что? — спросила Наша.

— Осерчал, ажно затрясся, я думала, падучая у старичка приключилась. Я, говорит, прямо сейчас пойду и омоложусь, а вернусь уже со сватами. Мне-то что? Иди, омолаживайся, только от меня подальше.

Люца говорила спокойно, и не вязались холодные, ленивые слова с выражением трогательной беззащитности на личике девятнадцатилетней девчушки. Страшная вещь — этакий дар.

— Ты смотри, — предупредил Грац, — он в самом деле могучий чародей и вполне может омолодиться. Лет себе, конечно, не убавит, против закона времени никакая наука не сильна, но осанку выправит, волосы кучерявые на плеши отрастит, зубы новые вставит, брови соболиные.

— И пусть. Все равно он душной, не хочу такого. — Люца безнадежно махнула рукой и уставилась в чашку. — Что за невезение, все женихи как повывелись, один сор остался. А мне уже девятнадцать, засиделась в девках. Вон Данка и не искала никого, а какого себе дролю нашла! Слушай, Дана, может, мне его у тебя увести? Ты молодая, себе нового найдешь, еще и лучше.

Взгляд ласковых глаз остановился на Граце, и того холодом продрало от того теплого взгляда. Грац вслепую нашарил ладонь Даны, и в груди отпустило. Нет уж, Дану свою ни на кого не сменяю…

— Люца, не дури! — прикрикнула Наша. — Я ведь не посмотрю, что ты взрослая девка, задеру подол и отхожу по круглой попке, надолго запомнишь. — Болынуха кивнула в сторону дверей, где за притолоку была заткнута длинная ивовая розга. Вид у нее был грозный, хотя, если приглядеться, можно разобрать, что висит прут исключительно для порядка и от многолетнего неупотребления пересох, и если случится им взмахнуть, то немедленно воспитательный жупел разлетится на куски.

— Уж и пошутить нельзя, — набычилась Люца. — Что же я, совсем дурная, не вижу ничего? А все равно обидно.

— Люцинька, что ты? — Самая младшая из девчонок, которой, по совести, в ухоронке сидеть следовало вместе с малышней, кинулась на шею Люце, принялась гладить, приговаривая: — Ты же у нас самая лучшая, мы все тебя любим, все-все, а баба Наша всех сильней!

— То-то она обещалась прутом выдрать при посторонних, по голому…

— Так это она не всерьез. Ну, скажи, тебе когда-нибудь попадало? Мне — никогда. А ты такая замечательная! Просто ты сейчас устала. Старикашка этот противный приставал, а ты его отшила. Пошли в светелку, полежишь, отдохнешь. Когда самовар закипит, нас позовут. А я тебе песенку спою. Помнишь, я еще малявкой была, ты нам пела:

Ходит Соня под окном,С пребольшим-большим мешком.Кто сейчас же не заснет,Того Соня заберет!

Люца поднялась и послушно пошла за малолетней подругой.

«А ведь у малявки тоже дар, — подумал Грац, — успокаивать обиженных, утешать плачущих. До чего же светлые девчата собрались вокруг тетушки Наши! Даже в Люце нет зла, хотя все, казалось бы, к тому склоняет».

Следом пришло удивительное понимание, до которого даже знаменитый чародей, повидавший, кажется, все на свете, додуматься не может. Человек влюбленный видит во всем мире только предмет своей страсти, других женщин для него попросту нет. А человек по-настоящему любящий прекраснейшим образом может любоваться другими женщинами и признавать их высокие достоинства, ибо любимая превыше всего, и прочие, как бы хороши они ни были, ей не соперницы. Даже Люца со своим великим даром окажется бессильна. Напугать может, а увести Граца — да ни в жизть!

— Ташинька, самовар без тебя закипит, — сказала Наша. — Сходи за девочками, что им в ухоронке зря сидеть. А вы, девчата, пробегитесь по деревне, скажите мужикам, чтобы из погребов вылезали. Отошла беда.

Через минуту в горнице остались только Наша и Дана с Грацем.

— Что, Даночка? — произнесла бабка Наша. — Ты с ним уходишь?

— Ухожу, — поникнув головой, ответила Дана.

— Что ты словно виноватая? Нашла свою судьбу, так иди. Давай, собирайся, а я покуда с твоим суженым поговорю.

Дана вышла в сени, откуда лесенка вела в верхнюю светелку, где ютились старшие девушки. Грац остался наедине с Нашей.

— Тетушка Наша, — спросил он. — Здесь что же, у каждой девушки чудесный дар?

— Девчонок бездарных не бывает, — со странной усмешкой ответила знахарка. — Главное — увидеть, к чему у девоньки душа лежит, и не затоптать дар, а вырастить, как цветок в саду растим. Есть у меня девочки с зеленой рукой, садовницы, огородницы. Ташенька, болтушка, любую ссору развести может, самых злых врагов помирить. Не вышло бы у Люци с чародеем управиться, я бы вдвоем с Ташей к нему вышла; одна Таша маловата еще. Зика раны умеет заговаривать, кровь остановит, даже если боевая жила перебита. Всякие девчонки у меня есть, а ты пришел и лучшую забираешь. Жалко, но тут не поспоришь, выросла, так должна уйти.

— Мы еще в гости придем, — пообещал Грац. Он порылся в котомке, вытащил ажурный серебряный шарик. — Как нужен буду, шарику шепни, я услышу, прилечу, помогу, чем сумею.