Русские сказки - Максим Горький

Кроме их благородий, коренного населения и евреев для отвода волнений и угашения страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом - шестнадцать человек, заявляли миру письменный протест:

"Хотя евреи суть тоже русские подданные, но мы убеждены, что совершенно истреблять их не следует, и сим - со всех точек зрения выражаем наше порицание неумеренному уничтожению живых людей.

Гуманистов. Фитоедов. Иванов. Кусайгубин. Торопыгин. Крикуновский. Осип Троеухов. Грохало. Фигофобов. Кирилл Мефодиев. Словотеков. Капитолина Колымская. Подполковник в отставке Непейпиво. Пр. пов. Нарым. Хлопотунский. Притулихин. Гриша Будущев, семи лет, мальчик".

И так после каждого погрома, с той лишь разницей, что Гришин возраст изменялся, да за Нарыма - по случаю неожиданного выезда его в одноименный город - Колымская подписывалась.

Иногда на эти протесты отзывалась провинция:

"Сочувствую и присоединяюсь" - телеграфировал из Дремова Раздергаев; Заторканный из Мямлина тоже присоединялся, а из Окурова - "Самогрызов и др.", причем для всех было ясно, что "др." - он выдумал для пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких "др." не было.

Евреи, читая протесты, еще пуще плачут, и вот однажды один из них человек очень хитрый - предложил:

- Вы знаете что? Нет? Ну, так давайте перед будущим погромом спрячем всю бумагу, и все перья, и все чернила и посмотрим - что они будут делать тогда, эти шестнадцать и с Гришем?

Народ дружный - сказано-сделано: скупили всю бумагу, все перья, спрятали, а чернила - в Черное море вылили и - сидят, дожидаются.

Ну, долго ждать не пришлось: разрешение получено, погром произведен, лежат евреи в больницах, а гуманисты бегают по Петербургу, ищут бумаги, перьев - нет бумаги, нет перьев, нигде, кроме как в канцеляриях их благородий, а оттуда - не дают!

- Ишь вы! - говорят. - Знаем мы, для каких целей вам это надобно! Нет, вы обойдетесь без этого!

Хлопотунский умоляет:

- Да - как же?

- Ну уж, - говорят, - достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь...

Гриша, - ему уже сорок три года минуло, - плачет.

- Хосю плотестовать!

А - не на чем!

Фигофобов мрачно догадался:

- На заборе бы, что ли?

А в Питере и заборов нет, одни решетки.

Однако побежали на окраину, куда-то за бойни, нашли старенький заборчик, и, только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг - якобы с небес спустясь - подходит городовой и стал увещевать:

- Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные будто господа - ай-яй-яй!

Конечно, он их не понял, думая, что они - литераторы из тех, которые под 1001-ю статью пишут, а они сконфузились и разошлись - в прямом смысле по домам.

Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты - без удовольствия.

Справедливо говорят люди, понимающие психологию рас, - хитрый народ евреи!

VIII

Вот тоже - жили-были два жулика, один черненький, а другой рыжий, но оба бесталанные: у бедных воровать стыдились, богатые были для них недосягаемы, и жили они кое-как, заботясь, главное, о том, чтобы в тюрьму, на казенные хлеба попасть.

И дожили эти лодыри до трудных дней: приехал в город новый губернатор, фон дер Пест, осмотрелся и приказал:

"От сего числа все жители русской веры, без различия пола, возраста и рода занятий, должны, не рассуждая, служить отечеству".

Товарищи черненького с рыжим помялись, повздыхали и все разошлись: кто - в сыщики, кто - в патриоты, а которые половчее - и туда и сюда, и остались рыжий с черненьким в полном одиночестве, во всеобщем подозрении. Пожили с неделю после реформы, подвело им животы, не стерпел дальше рыжий и говорит товарищу:

- Ванька, давай и мы отечеству служить?

Сконфузился черненький, опустил глаза и говорит:

- Стыдно...

- Мало ли что! Многие сытней нас жили, однако - пошли же на это!

- Им всё равно в арестантские роты срок подходил...

- Брось! Ты гляди: нынче даже литераторы учат:

"Живи как хошь, всё равно -помрешь"...

Спорили, спорили, так и не сошлись.

- Нет, - говорит черненький, - ты - валяй, а я лучше жуликом останусь...

И пошел по своим делам: калач с лотка стянет и не успеет съесть, как его схватят, изобьют и - к мировому, а тот честным порядком определит его на казенную пищу. Посидит черненький месяца два, поправится желудком, выйдет на волю - к рыжему в гости идет.

- Ну, как?

- Служу.

- Чего делаешь?

- Ребенков истребляю.

Будучи в политике невеждой, черненький удивляется:

- Почто?

- Для успокоения. Приказано всем - "будьте спокойны", - объясняет рыжий, а в глазах у него уныние.

Качнет черненький головой и - опять к своему делу, а его - опять в острог на прокормление. И просто, и совесть чиста.

Выпустят - он опять к товарищу, - любили они друг друга.

- Истребляешь?

- Да ведь как же...

- Не жаль?

- Уж я выбираю которые позолотушнее...

- А подряд - не можешь?

Молчит рыжий, только вздыхает тяжко и - линяет, желтым становится.

- Как же ты?

- Да так всё... Наловят их где-нибудь, приведут ко мне и велят правды от них добиваться, добиться же ничего нельзя, потому что они помирают... Не умею я, видно...

- Скажи ты мне - для чего это делается? - спрашивает черненький.

- Интересы государства требуют, - говорит рыжий, а у самого голос дрожит и слезы на глазах.

Задумался черненький - очень жалко ему товарища

- какую бы для него деятельность независимую открыть?

И вдруг - вспыхнул!

- Слушай - денег наворовал?

- Да ведь как же? Привычка...

- Ну, так вот что - издавай газету!

- Зачем?

- Объявления о резиновых изделиях печатать будешь...

Это рыжему понравилось, ухмыльнулся.

- Чтобы не было ребенков?

- А конечно! Чего их на мучения рожать?

- Это верно! Только - газета зачем?

- Для прикрытия торговли, чудак!

- Сотрудники, пожалуй, не согласятся?

Черненький даже свистнул.

- Вона! Ныне сотрудники сами себя живьем в премии предлагают подписчицам...

На том и решили: стал рыжий газету издавать, "при участии лучших литературных сил", открыл при конторе постоянную выставку парижских изделий, а над помещением редакции, ради соблюдения приличий, учредил дом свиданий для высокопоставленных лиц.

Дела пошли хорошо, живет рыжий, толстеет, начальство им довольно, и на визитных карточках у него напечатано:

"Вдоль Поперек Ивсяко Редактор-издатель газеты "Туда-сюда", директор-учредитель "Сладкого отдыха администраторов, утомленных преследованием законности". Тут же торговля презервативами оптом и в розницу".

Выйдет черненький из острога, зайдет к товарищу чайку попить, а рыжий его - шампанским угощает и хвалится:

- Я, брат, теперь даже умываться стал не иначе, как шампанским, ей-богу!

И, зажмурив глаза от восторга, умильно говорит:

- Хорошо ты меня надоумил! Вот это - служба отечеству! Все довольны!

А черненький тоже рад:

- Ну, вот и живи! Отечество у нас невзыскательно.

Растрогается рыжий - приглашает товарища:

- Вань, айда ко мне в репортеры!

Смеется черненький:

- Нет, браток, я, должно быть, кончерватор, уж я останусь жуликом, по-старинному...

Морали тут нет никакой. Ни зерна.

...................................................................... Остальные главы отсутствуют...

1909 г.