С пингвином в рюкзаке. Путешествие по Южной Америке с другом, который научил меня жить - Том Митчелл

– Ну, что ты предлагаешь с тобой делать? – спросил я.

В моей голове послышался голос: «Я же говорил тебе, что морских птиц нельзя мыть моющими средствами. Они после уже не могут выжить в воде!» Интересно, почему этот внутренний голос был так похож на голос моей матери?

Я аккуратно опустил пингвина в пакет, примял его сверху, чтобы никто не смог заглянуть внутрь и увидеть его содержимое, обнял пакет, чтобы согреть птицу, и вошел через стеклянные двери подъезда.

– О, сеньор! Что с вами произошло? У вас все в порядке? – спросила меня консьержка. Она увидела мокрые следы, которые я оставлял на полу, и кровь, которая сочилась из моего раненого пальца. На ее лице появилось участливое выражение, и она даже вышла из-за стола, за которым сидела.

– Поскользнулся и упал в океан, – ответил я. – Не волнуйтесь, все кости целы, так что все в порядке. Надо побыстрее душ принять, а то очень холодно.

– Вы с камней упали? О, они очень скользкие. Вы уверены, что вам не нужна медицинская помощь?

– Нет-нет, спасибо! Все в порядке. Просто надо переодеться, – ответил я, обходя консьержку. В моих туфлях хлюпала вода, и я оставлял лужи на полу. Мне хотелось поскорее от нее уйти, потому что не хотел, чтобы она заметила пингвина.

– Простите, ради бога, за всю эту грязь, – сказал я. – Сейчас переоденусь и уберу, – и, не дожидаясь ответа, бросился вверх по лестнице.

– Сеньор, я все вытру! – услышал я голос консьержки снизу. – Не волнуйтесь и спокойно принимайте душ!

Это была консьержка из другой смены, не та страшная церберша, которую я встречал в подъезде. Видимо, судьба не отвернулась от меня окончательно.

В квартире я снова посадил пингвина в ванную, вытер его бумажными полотенцами, быстро принял душ и повесил свои мокрые вещи сушиться на батарею. После этого я принялся прибираться в квартире, чтобы замести следы пребывания в ней пингвина. Уборка квартиры заняла у меня приблизительно столько же времени, сколько и мытье пингвина. После этого я проверил, все ли вещи уложены в рюкзак, убедился, что правильно запомнил время отплытия катера на подводных крыльях, и решил, что мне надо поужинать. Холодильник был пуст, за исключением одного яблока и открытой банки сардин, которую я купил для пингвина. Ни то, ни другое не подходило в качестве последнего ужина во время хорошо проведенного отпуска. Вообще-то, я планировал поесть в ресторане, но эти планы строились еще до того, как на мою голову свалился этот пингвин. Я проверил, хорошо ли его вытер, и поставил в ванну. После этого я взял книжку и решил, что теперь-то могу спокойно пойти ужинать.

Соображая, как поступить с пингвином, я постепенно приходил к мысли, что мне придется взять птицу с собой в Аргентину. Мой маршрут передвижения был настолько плотным, что у меня просто не оставалось времени отвезти его в зоопарк в Монтевидео. Кроме всего прочего, я подумал о том, что если оставлю птицу в зоопарке Буэнос-Айреса, то смогу иногда навещать ее. Я принял решение, успокоился и перестал ломать голову на эту тему.

Недалеко от дома, в котором жил, я присмотрел один небольшой ресторанчик для прощального ужина перед отъездом из Уругвая. Я заказал оливки, стейк с картофелем фри и бутылку моего любимого аргентинского красного вина из винограда сорта мальбек, выращенного в провинции Мендоза.

Посетителей в ресторане в этот час было мало, общаться было не с кем, и я открыл книгу. Я читал новеллу под названием «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»[7], очень популярную в начале семидесятых годов прошлого века, но читал я ее в испанском переводе, который назывался Juan Salvador Gaviota. Я глядел в книгу, но никак не мог сосредоточиться на чайках, потому что мои мысли были поглощены пингвином, сидевшим у меня в ванне. «Скорее всего, бедная птица умрет. Наверняка к тому времени, когда я вернусь, она будет уже мертва», – подумал я. Бедняга точно наглотался нефтепродуктов и погибнет от отравления. Это просто неизбежно. Не могу поверить, что одна птица может уцелеть, когда тысячи ее сородичей на пляже погибли. Она точно умрет к моему приходу, решил я и подумал о том, что своим мытьем в последние часы ее жизни ничем не смог ей помочь. Эти грустные мысли вертелись в голове, и взгляд упал на строчку книги: Хуан Сальвадор, Хуан Сальвадор…

Вдруг, совершенно неожиданно, я понял, что не хочу, чтобы пингвин умирал. Я искренне надеялся, что птица выживет, потому что у нее появилось имя – пингвин Хуан Сальвадор – Juan Salvador Pingüino. А вместе с этим именем зародились надежда и начало дружбы на всю жизнь. В тот момент он стал моим пингвином. Я не знал, что ждет меня в будущем, но понимал, что в этом будущем мы будем вместе.

Я быстро поел, расплатился и бросился назад в квартиру, надеясь, что ничего плохого не произошло. Едва открыв дверь квартиры, я услышал, как он бегает туда-сюда в ванне и хлопает крыльями, приветствуя меня. Когда я вошел в ванную, он посмотрел на меня своим неповторимым взглядом.

«Я так рад, что ты вернулся! Ты отсутствовал очень долго», – казалось, говорил его взгляд. Увидев его, я улыбнулся. На самом деле я улыбался до ушей от радости, которую испытывал.

– Да, Хуан Сальвадор, я вернулся и очень рад тому, что ты хорошо выглядишь!

Глава 4. Про штормовое предупреждение в районе Фолклендских островов и потасовку в баре, благодаря которой рождается план

В ту ночь я лег спать, размышляя над планом, как провезти пингвина в Аргентину через таможню. Этот план опирался на мое глубокое понимание особенностей национальной психологии местного населения, которое я в избытке приобрел, прожив в Аргентине всего полгода. Уже после первой недели пребывания в пригороде Буэнос-Айреса под названием Квилмес я считал себя специалистом в этом вопросе благодаря опыту, полученному с коллегой, учителем истории по имени Эуан Маккри.

Школа-интернат под названием «Колледж Св. Георга» была организована по образу и подобию английских государственных школ и располагалась в великолепном здании, построенном в колониальном стиле. С двадцатых годов прошлого века в школе, похоже, ничего не изменилось. Эта школа была основана в 1898 году неким Кэноном Стивенсоном и предназначалась для обучения детей проживающих в Аргентине англичан, которые занимались экспортом замороженного мяса, работали на строительстве железных дорог или владели огромными ранчо, но для которых отправка детей в школу на родине была не по карману. Однако к семидесятым годам состав учеников существенно изменился. Несмотря на то что многие из них были детьми или внуками тех, кто учился в этой школе, эти дети уже были аргентинцами во втором или третьем поколении и не считали Англию своей родиной. При этом большая часть учеников появилась на свет в обычных испаноязычных аргентинских семьях.

Колледж Св. Георга – единственная школа-интернат в Аргентине, входившая в Ассоциацию директоров, то есть у школы был высокий статус. Она считалась одной из лучших средних школ в Южной Америке, и в этом учебном заведении были школьники из различных латиноамериканских стран. Бо́льшая часть обучения велась на испанском языке по школьным образовательным программам Аргентины, и преподавали здесь высококвалифицированные латиноамериканские учителя. Обучение в школе главным образом на испанском языке велось из тех соображений, что выпускники останутся жить в Латинской Америке. Только двадцать процентов программы преподавали на английском языке на основе английской системы уровней, когда ученик сам выбирает предметы и специализацию для дальнейшего обучения в институте. Эту часть программы обслуживали английские учителя. Таким образом у учащихся поддерживался хороший уровень знания английского языка, а обучение в школе было платным, и отнюдь не дешевым.

С Эуаном я познакомился еще по пути из Англии в Аргентину. Мы были двумя новыми учителями, которых в тот год наняла школа. Он был примерно на пять лет старше меня, ростом сто девяносто два сантиметра, с бородой и непричесанными, хотя и не очень длинными каштановыми волосами, которые подчеркивали светлый цвет его кожи. Он был как две капли воды похож на капитана Хэддока из «Приключений Тинтина»[8], однако на этом сходство и заканчивалось. Эуан был наделен совершенно потрясающим интеллектом. Он обладал поистине энциклопедическими знаниями практически по любому вопросу. Все это было вдвойне удивительно, потому что он вырос в неспокойных местах в Белфасте в Северной Ирландии, которую он называл Ольстером.

Его отец был цеховым старостой[9] в одном из цехов на верфях компании Harland and Wolff. Он говорил с самым невообразимым акцентом и произношением, так что мне, англичанину, особенно во время нашей первой встречи было сложно его понять.

Эуан обладал недюжинной памятью и мог цитировать наизусть большие отрывки прозы и стихов после одного прочтения. Он всегда был очень собранным и сконцентрированным. За завтраком он мог, например, начать обсуждать Ницше, и, если ты вяло поддерживал беседу, он начинал злиться и подозревать собеседника во всевозможных прегрешениях, например в сочувствии обязательной эвтаназии. В конце концов я понял, что надо делать вид, что ты погружен в чтение газеты и тебе необходимо сконцентрироваться на какой-нибудь критически важной информации вроде расписания движения кораблей в порту Буэнос-Айреса. Но к этому я пришел через некоторое время, когда лучше узнал Эуана.