Холодные игры - Наталья Майорова

Левонтий Макарович возник в гостиной почти бесшумно и в своем черно-белом одеянии (темный шерстяной сюртук и белая плоеная рубашка) показался Софи чрезвычайно похожим на аиста.

– Леон! Как кстати! – воскликнула явно уязвленная невниманием молодежи Златовратская, мимолетно чмокнула мужа в щеку и указала пальцем в сторону Софи. – Вот! Софи Домогатская, из столицы. Прошу любить и жаловать. Сейчас ты ей поможешь. Слушай сюда. – (В промежутках между рублеными фразами супруги Левонтий Макарович пытался расшаркаться с Софи и что-то сказать дочерям, но все это ему не слишком удавалось.) – Сосредоточься. Конец лета или ранняя осень. Молодой человек, надо думать весьма привлекательный. Внимание: зовут – Сергей Алексеевич Дубравин. Дубравин. Кто это? Вспомни!

– Дубравин? – Левонтий Макарович закатил глаза к потолку, на мгновение задумался, потом заговорил ровным, размеренным голосом: – Конечно. Дубравин Сергей Алексеевич, двадцать пять лет, мещанин, уроженец Пензенской губернии. Пятнадцатого сентября сего года направлялся в Егорьевск вместе с Опалинским и деньгами. Подвергся нападению разбойников и был убит.

– О боже! – вздохнула Златовратская и прижала к нижней части лица сложенные лодочкой ладони.

Когда Левонтий Макарович начал говорить, Софи встала с кушетки и выпрямилась во весь немаленький для девушки рост. Барышни раздались в стороны и смотрели с испугом, будто столичная гостья на их глазах заболела какой-то чрезвычайно заразной, может, даже смертельной болезнью.

– Убит… – повторил Златовратский и растерянно, словно проснувшись, поглядел по сторонам. Встретился взглядом с серьезными, потемневшими глазами Софи. – Но что же…

Договорить он не успел. Так и не издав ни звука, Софи мягко рухнула на дощатый, покрытый дорожкой пол.

Любочка завизжала. Аглая прижала руки к груди и застыла изваянием. Наденька с Леокардией бросились к упавшей девушке, подняли ее, уложили на кушетку, расстегнули платье, чтоб легче было дышать. Киргизка Айшет бесшумно возникла откуда-то из угла, поднесла корзину. Златовратская принялась рыться там в поисках нашатыря, попутно отчитывая мужа:

– Леон, ну как ты мог?! Сразу, не подготовив. Она же две тысячи верст проехала. Истомилась в пути догадками. Кто он? Брат? Жених? Муж? Мы не знаем. Бесчувственно, бесчувственно!

– Но, Каденька, откуда ж я мог знать? – попытался оправдаться Златовратский, оглядываясь и ища поддержки. Обе дочери, не принимавшие участия в хлопотах, смотрели на него равно неодобрительно. Только в маслиновых глазах Айшет сквозило сочувствие к хозяину, но Левонтий Макарович, конечно, не замечал его. Казалось, что от неудобства сложившейся позиции и собственного нелепого существования он сейчас встанет на одну ногу, сделавшись еще больше похожим на аиста. – Мне ж никто не сказал, по какому поводу… Я ex abrupto[1] вынужден был…

– Не муж, потому что кольца нет, – решительно заявила Любочка и мотнула подбородком в сторону расслабленно лежащей кисти Софи.

– И не брат. Фамилии разные, – задумчиво произнесла Аглая.

– Может, двоюродный. И какая разница! Все бы вам… – с раздражением сказала Надя, несильно, но решительно похлопывая Софи по бледным щекам. – В любом случае – близкий человек. За дальним через всю страну не поедешь.

– Да. Верно, – в один голос согласились сестры, с напряженным вниманием вглядываясь в тонкие, хотя и не совсем правильные черты гостьи. Казалось, пользуясь ее беспомощным состоянием, они хотят по лицу прочесть какую-то тайну, которую, находясь в бодрости, она ни за что не доверила бы им.

– Только бы горячки не случилось, – озабоченно сказала Леокардия Власьевна. – Горячка в таких случаях – это верная смерть. Потому что организм не борется. У Мендельсона в его «Трактате о болезнях» про это есть. Да и у графа Толстого чудесно описано. Помните смерть князя Андрея и болезнь Наташи? Что касается описания физиологии и ее связи с psyche, Толстой – гений. И не спорьте.

– Qui vivra verra, – пробормотал Златовратский.

– А мы ее не отпустим никуда! – с вызовом сказала Любочка. У нее был вид ребенка, у которого хотят отобрать только что подаренную игрушку. – Пусть хоть в моей комнате спит. А я пока у Аглаи ночевать буду, коли она не захочет. Аглая, да? Каденька, скажи!

– Конечно, конечно, девочки, – рассеянно согласилась Леокардия Власьевна. – И думать нельзя, чтоб ее в таком состоянии по морозу в гостиницу везти. Да и какой там уход!

– Ура! Ура! – запрыгала Любочка и захлопала в ладоши.

Надя, стоявшая на коленях у кушетки и протиравшая уксусом виски Софи, посмотрела на сестру, как смотрят на надоедливых дурачков. Аглая кивнула, неизвестно с чем соглашаясь.

Киргизка Айшет подобралась поближе и осторожно улыбнулась открывшей глаза Софи. Огонек свечи, которую она держала в руке (чтоб Златовратской светлее было рыться в своей корзине), отразился бликом от ее белоснежных зубов. Софи зажмурилась.

До поздней ночи хлопотали в доме Златовратских вокруг неожиданной гостьи. Сама Златовратская, ее дочери, горничная барышень Арина, кухарка Светлана и призванная на помощь Вера – всем находилось дело.

Изгнанный Златовратский в халате с кистями одиноко сидел в маленьком кабинете, пил мадеру и читал Овидия. Темноглазая Айшет, улучив момент, принесла ему большой кусок пирога с рыбой и чай. Поблагодарить ее он забыл, но посмеялся над цепляющейся за дверь корзиной с медикаментами, с которой она, буквально повинуясь указаниям Каденьки, не расставалась ни на минуту. В сущности, Левонтию Макаровичу было чрезвычайно хорошо одному, и, не желая Софи никакого зла, он тем не менее хотел, чтобы ее болезнь и хлопоты над ней подольше занимали его безусловно любимых, но таких беспокойных женщин…

В трактире «Луизиана» давно разошлись последние посетители. Прибравшись и подсчитав дневную выручку (почти в три раза превышавшую обычную, не считая тех, кому записали в кредит), Самсон и Роза с удовольствием отужинали и легли в обширную супружескую кровать с пологом и двумя перинами.

– У-у, кошка драная! – сказала Роза, уже сидя на кровати в ночной сорочке с кружевами, и погрозила кулаком в сторону скрывавшейся за промороженным окном темноты.

– Полно, Розочка, не надо тебе нервничать, – успокоил жену Самсон, погладил по сдобному плечу, приподняв рукав, коснулся теплой кожи толстыми губами. – Спи, мой ангел, пока мы вместе, наш гешефт от нас никуда не убежит…

Спустя пять минут Самсон уже заливисто храпел, а Роза слипающимися глазами смотрела перед собой в темноту и упрямо призывала на голову «драной кошки» всевозможные земные и небесные кары.