Земляки - Мулярчик Анджей

Казика окружают его домочадцы. Каргуль тоже стоит, окруженный семьей и прибывшими по случаю предстоящих крестин соседями.

В суматохе Казимеж и не заметил, как Яська исчез со двора. Павляки начинают кричать, звать, искать его, но старика нигде не видно. Подбежав к забору, Казимеж обращается к Каргулю совсем иным, обычным голосом:

— Эх ты, дурная твоя голова! И что ты прежде времени вылез? Мы ж договорились, что ты будешь сидеть в сарае, покамест я не кончу речь держать! А теперь что? Вляпались в историю, — вздыхает с упреком Казик.

Кинулся Казик в дом, но Яськи и там нет. Одни только чемоданы его лежат. Побежал за стодолу — и там нет! Далеко на меже, отделявшей его поле от поля Каргуля, увидел он наконец фигуру Джона. Тот шел в сторону заходящего солнца, низко опустив голову, точно меряя шагами землю…

Казик без труда догоняет его, но, как ни пробует начать разговор, ничего не выходит! Уж он и так, и сяк, и дорогу брату загородить пытается — лишь бы только ухитриться остановить Джона и попытаться растолковать ему то, что для самого Казимежа уже давным-давно очевидно.

— Да подожди ж ты, Яська! Ну постой минуточку и услышь всю правду, как есть…

— Мне от тебя ничего не надо, только эту землю из мешочка, чтобы в Детройт на мою могилу посыпать…

— Ты сперва правду узнай, а потом выбирать будешь, где жить да помирать! А то заладил свое — Детройт да Детройт… — горячится Казик.

— Не могут мне правдой быть слова моего брата, какой с первого дня на этой земле тятину клятву забыл.

Споря таким образом, они доходят полем до самых Рудников — до той маленькой рыночной площади, через которую когда-то проезжал советский грузовик с семьей Павляка. Тогда здесь стояла тишина, все кругом было мертво, безлюдно. Нынче город полон движения, машин. Они мчатся мимо с такой быстротой, что Казик, который выскочил на мостовую, едва успевает уворачиваться из-под их колес.

Братья выходят за город, к старой каменоломне. Солнце накладывает красные отблески на поверхность воды, скопившейся в глубоких выемах скалы. То ли настроение этой минуты, то ли своеобразный пейзаж вокруг, то ли нежный, едва слышный здесь звук костельных колоколов влияют на «американца», но он смягчается и соглашается наконец выслушать брата. Свой рассказ Казимеж начинает не торопясь, точно былинник, запевающий долгую балладу:

— А послушай ты, Яська, что я поведать тебе должен. Свое же слово оставь на конец, когда уж узнаешь кое-что. А знать ты будешь только после слов моих о том, как мы тут с Каргулем начали нашу жизнь соседскую…

На следующий день после водворения в новый дом Марыня выносит перину, чтобы повесить ее на заборе, но забор, опрокинутый во время вчерашнего братания, все еще валяется на земле.

Из дома Каргулей выходит с кучей выстиранного белья жена Каргуля и, улыбнувшись Марыне, поворачивает обратно — ей тоже негде развесить белье.

Витя, который возится с лошадью, наблюдает через поваленный забор за Ядькой: она бегает по двору, суетится по хозяйству, потом, взяв ведро, идет за водой. Витя что-то насвистывает, Ядька не обращает на него внимания. Рядом с Витей бабка Леония, кряхтя, наливает курам воду в немецкую каску. Как только она уходит, Витя, лукаво улыбнувшись, отгоняет кур, выливает из каски воду и, перебравшись через поваленный забор в каргулевский сад, прячется за кустом крыжовника в ожидании пока Ядька пойдет обратно от колодца.

Девушка, однако, не торопится и медленно крутит ручку вала, на который ровными рядами навертывается тяжелая мокрая цепь. Витя не выдерживает и, крикнув «хенде хох!», высовывает из-за куста голову в каске. Ядька автоматически подымает руки вверх, отчего ведро с грохотом летит вниз и стукается о дно колодца.

— Герой… — презрительно цедит сквозь зубы Ядька и, пожав плечами, начинает снова набирать воду.

Витя смущен неудавшейся шуткой, не знает, как начать с девушкой разговор. Вдруг вал останавливается. Ядька налегает на ручку всем телом, но цепь застряла внизу так прочно, будто на конце ее висит не ведро с водой, а по меньшей мере слон.

— Тут, я вижу, мужчина нужен, — говорит Витя, обрадовавшись предлогу, и подходит к колодцу.

— Для меня ты Павляк, а никакой не мужчина,

Витя берется за ручку, но ему также не удается сдвинуть ее с места. Чувствуя на себе взгляд Ядьки, он наваливается на ручку грудью, но вал остается неподвижным. И только после того, как вместе с Витей за ручку берется Ядька, вал медленно поворачивается.

С трудом тянут Витя и Ядька ведро, прислушиваясь, как внутри колодца что-то позвякивает, го и дело ударяясь о его стенки. Витя искоса поглядывает на девушку.

— Ну, чего уставился? — смущается Ядька.

— Я же тебя никогда не видел так близко, — поясняет Витя.

В этот момент над колодцем появляется ведро и зацепившийся за него большой бидон для молока.

Ядька, отцепив бидон, с удивлением вытаскивает из него кофейную мельницу, утюг, чайные ложки, сахарницу… Витя все это время не спускает с нее глаз, на лице его — изумление и восхищение.

— Вблизи-то ты года на три старше выглядишь! — восторженно замечает он.

— А может, ты только все и видишь вблизи? У себя под носом? — говорит Ядька, внимательно рассматривая вынутый из бидона будильник.

— Я-то? Да если б у меня глаза далеко не видели, разве я вашу Мучку разглядел бы с поезда?

Резкий звонок будильника заставляет их вздрогнуть. Ядька выпускает часы из рук, Витя, однако, успевает подхватить их и теперь держит будильник в ладонях, как пойманного птенца, по-прежнему не отрывая от Ядьки восхищенного взгляда. Она тоже смотрит на него. Витя протягивает ей умолкнувший наконец будильник.

— Скинь ты эту кастрюлю поганую! — Ядька показывает на его каску. — А то прямо как там, в Кружевниках, выглядишь…

— А как я в Кружевниках выглядел?

— Как враг…

Казик в это время вышел из дома и, пряча за спиной бидон со спиртом, украдкой от Марыни пробирается к стодоле Каргуля. Ему не хочется, чтобы жена увидела его: начнет еще причитать да попрекать, что «последнюю копейку в семье пропивает»… Что правда, то правда: в то время вообще, а на западных землях особенно спирт заменял деньги. Но разве мог Казик удержаться от одного-единого глоточка по такому случаю, как первый день мирной жизни с соседями!..

Вслед за Казиком в стодолу шмыгает Каргуль, прижимая к животу круг привезенной еще из Кружев-ников колбасы.

Удобно устроившись в углу, оба мужчины поочередно прикладываются к бидону и вскоре запевают в два голоса, перемежая пение сердечными излияниями.

— Знаешь что, Владек? — говорит Казик, обнимая Каргуля за шею. — И надо же было нам полсвета отмахать, чтоб опять через межу здравствоваться? Видать, такая наша с тобой судьба…

Каргуль тоже спешит исповедаться: ежели уж говорить по правде, он никогда к Павлякам настоящей злобы не испытывал. Яська-то, саданувший его косой под ребра, молодой был еще и опять же отцовой воле послушный. Теперь старый Павляк в земле лежит и времена вовсе поменялись, нечего теперь назад оглядываться, все ж таки человек — он вперед, не назад живет…

— А все от бедности вашей было, совсем наш народ от нищеты этой дурной был, — заключает свою тираду Каргуль и отхлебывает прозрачную жидкость из кружки.

— А теперь конец с этим! — восклицает Казик.

— Навсегда! — вторит ему Каргуль.

— Нету больше межи! — Каэик рассекает рукой воздух, точно зачеркивая невидимую межу.

— Нету! — соглашается Каргуль.

— Здесь вокруг вон сколько земли, — хохочет Казик, — бери сколько хошь, никто тебе ее ложкой отмерять не станет!

— Казимеж, слышь, Казимеж, — толкает соседа в плечо Каргуль, — твоя родит скоро… У вас коровы нету, так я от моей Мучки молока сколько надо завсегда дам.

А Казик, растрогавшись, спешит предложить со стороны:

— Ты, Владек, без лошади мыкаешься, а у меня кобыла жива-здорова сохранилась. Пока своей не наживешь, я тебе лошадью помогу…