Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман

на первый этаж, а затем, закрыв входную дверь, спустилась обратно в сад. Я посмотрела на сломанные входные ворота с новым подозрением. Спустя некоторое время я вспомнила, что не заперла ни одну из внутренних дверей в доме.

На следующее утро я посетила больницу.

– В некоем смысле, – сказала мисс Гарвис, – вашей подруге гораздо лучше, что весьма удивительно.

– Могу я ее увидеть?

– Боюсь, что нет. К сожалению, у нее была очень беспокойная ночь. – Мисс Гарвис сидела за столом с большой рыжей кошкой на коленях. Пока она говорила, та смотрела ей в лицо с выражением тихого интереса на мордочке.

– Ее мучают боли?

– Не совсем. – Мисс Гарвис почесала кошку за ухом, помолчала, а потом добавила: – Она всю ночь напролет плакала. И разговаривала сама с собой. Скорее в истерике, чем в бреду. В конце концов нам пришлось перевести ее в отдельную палату.

– И что она говорила?

– Было бы низко по отношению к нашим пациентам пересказывать то, что они говорят, будучи очевидно не в себе.

– Я вас понимаю. И все же…

– Могу только признать, что совершенно не понимаю, что с ней сейчас происходит. Что творится у нее в голове. Да, это шок… но какая эмоция провоцирует его, я пока сказать не могу. – Кошка спрыгнула с колен мисс Гарвис на пол, прошла мимо меня, потерлась о мои ноги. Хозяйка проследила за ней взглядом. – Вы же были у нее дома?

– Да, заскочила на несколько минут.

– Там все в порядке? – Она явно хотела задать гораздо более детальный вопрос, но ее что-то остановило.

– Да, насколько могу судить, – решила и я обойтись кратким ответом.

– Тогда, пожалуйста, принесите оттуда кое-какие вещи… ну, когда навестите Салли в следующий раз. Думаю, я могу поручить вам такое дело.

– Хорошо, попробую. – Вспомнив о доме, я задумалась, что́ оттуда так срочно могло понадобиться. – Загляну к вам завтра. – Кошка, мурча, проводила меня до двери. – Надеюсь, я смогу увидеть Салли.

Мисс Гарвис только кивнула.

И все-таки я не могла проигнорировать ту заднюю комнату, где не горел свет. Да, я ее боялась, но любопытство было сильнее страха – даже страха перед неизведанным, который сам по себе сильнее оторопи перед чьей-то скверной тайной. Ох, если бы я только смогла заручиться чьей-то помощью! Увы, но только сейчас я остро осознала – как только Салли выбыла из моей жизни, я осталась практически в одиночестве.

Снова войдя в гостиную, я сняла намокшие под дождем плащ и берет и, проявив некое благоразумие, оставила их не слишком далеко от входной двери; немного постояла у зеркала, расчесывая спутавшиеся волосы. Смеркалось; порывистый ветер направлял струи дождя прямо в большое эркерное окно, укрепляя власть темноты в доме и превращая мир снаружи в отгороженную волнистой мембраной недостижимую даль. Оконная рама, как я заметила, сильно протекает – на полу уже собрались лужи.

Подняв воротник свитера, я достала фонарик и направилась прямо к интересующей меня комнате. Почти сразу луч электрического света помог мне найти выключатель. Он располагался на обычной высоте, но примерно в трех футах от дверного проема – будто бы специально, чтобы тот, кто входил сюда, не мог дотянуться до него в первые же секунды.

Я много раздумывала о том, что ждет меня здесь, но открытие все равно удивило меня. «Родные» стены комнаты кто-то обложил каменной кладкой в три ряда – заползающей даже на потолок, образуя подобие арочного свода. Кладка была уложена неумело, выглядела так, будто свод вот-вот рухнет. Внутренняя часть двери была укреплена одним листом железа. Окна вообще не осталось; примитивная система электрического освещения имелась, но ни отопления, ни вентиляции, похоже, не было предусмотрено. Вероятно, предназначалась эта комната для пережидания воздушных налетов – она явно успела «пожить» в подобном виде какое-то время. Тем страннее было обнаружить в этом каменном мешке следы чьего-то бытования.

В этом жутком помещении стояло с десяток книжных полок из неотделанного дерева, заставленных заплесневелыми фолиантами, несколько потертых кресел, большой рабочий стол, заваленный бумагами, и койка, которая, как и кровать наверху, имела следы недавнего использования. Самыми странными вещами были маленькая пепельница рядом с кроватью, заваленная окурками, и пустая чашка из-под кофе. Я подняла подушку; белье Салли лежало под ней – не сложенное, а просто засунутое кое-как. Трудно было устоять перед неприятной мыслью, что сперва она спала в комнате наверху, а потом по каким-то причинам спустилась в эту комнату-пещеру, из которой, как она сама говорила, ее отец никогда не выходил.

Видит Бог, я руководствовалась больше воображением, чем доводами рассудка, когда предполагала, что доктор Тесслер в какой-то момент жизни обезумел, и это помещение ему заменило палату с мягкой обивкой стен. Казалось невероятным, что все детство Салли ее отец провел в своего рода заточении. Кроме того, комната ужасным образом напоминала склеп. Возможно, доктор возомнил себя кем-то из тех провидцев, которые посвящали себя размышлениям о Конце и окружали себя символами смертности, как Донн с его саваном? Трудно было представить Салли в этой же роли. Думаю, какое-то время я сопротивлялась осознанию мало-мальски правдоподобных сценариев, придавая серьезный вес всяким иным догадкам, лезущим мне в голову. Хорошо, если все-таки каземат, а не склеп и не место заточения, – значит, в этом доме есть от чего защищаться? Допустим. Вполне убедительно. Запертые двери, запустение верхнего этажа, странное поведение Салли – все это укладывается в картину. Я погасила тусклую лампочку, висящую на витом шнуре.

Запирая дверь библиотеки, я задавалась вопросами о неизвестных бедствиях, которые мог повлечь вчера мой несвоевременный уход отсюда. Я сделала несколько шагов обратно по коридору из библиотеки в гостиную, вся в своих мыслях, но при этом – настороже. Но мысли на поверку оказались неглубоки, а моя бдительность – недостаточна; ибо, когда я вернулась в гостиную при почти полностью исчезнувшем дневном свете, я увидела его и вся обмерла, не готовая к зрелищу.

Он явил себя на считанные секунды, как мимолетная вспышка. Он, похоже, с умыслом встал прямо у большого эркера, дающего какое-никакое освещение с улицы – точно хотел, чтобы я его видела. Он стоял вполоборота, так, чтобы лицо – кипенно-белое и усушенное, как у мумии, с проступающим сквозь кожу черепом, – все же различалось хотя бы отчасти; угадывалась и высокая линия тонких, как паутина, волос. Думаю, он был одет в черное – во что-то вроде фрака или сюртука. Единственное, что я разглядеть не смогла, – это, конечно, глаза. Излишне говорить, что он исчез почти сразу, как только я обратила