Крепостной Пушкина 3. Война - Ираклий Берг

нас, против России — для османов как возможный щит и союзник. И против француза. Нет, британцев не сдвинуть, никак.

Посол умолк. Некоторое время сидели молча.

— Скажите, Апполинарий Петрович, — решил немного сузить тему Степан, — что вы мыслите о нашей задаче. Вы видите опасность, это мы осознали. Но в чем она может заключаться более детально?

— В чем угодно. — отозвался Бутенёв мрачнея. — Вы, господа, посланы в пасть циклопу. Знаете, какие бы дары и извинения вы не привезли, сама ваша делегация есть наибольший подарок для Порты. Дар Всевышнего. Здесь они постараются выжать всё что только возможно.

— Гм. То есть как — выжать?

— Так. Как в голову придёт. Вы представляете, дорогой граф, сколь много унижений претерпели султаны от нашего Отечества? Список можно устать составлять. Самолюбие и самомнение османов не поддаётся измерению. И вот по этому самому самолюбию северные варвары (они так нас величают) очень долго наносили удар за ударом. Вдруг такое! Они не просто виноваты, они очень-очень виноваты, эти северные дикари. Они признают вину и жаждут вымолить прощение. Боюсь, что наглядность извинений, которую потребуют турки, приведёт к новой войне. В начале которой вас казнят, вероятно.

— Ну уж. — натянуто улыбнулся Пушкин.

— Я не шучу, Александр. — тихо, с какой-то тоской посмотрел ему в глаза Бутенёв. — Всё может случится. Как минимум унизительная процедура извинений. Да, я понимаю, что государь император напутствовал вас указаниями не допустить урона чести, само собой. Но император далеко, а султан близко. И всё может пойти не совсем добровольно. Наверняка — на глазах иностранных представителей. Наверняка — под одобрение и радость большей части из них.

— Да ведь это война! — воскликнул Пушкин.

— Война. Ах, вы не до конца осознаете логику турок. Пусть война, считают они. Пусть мы её проиграем. А может и не проиграем, если будет на то воля Аллаха! Зато факт извинений в гмм… особом виде со стороны такой страны как Россия — такое на века, в их представлении.

— Но когда государь победит, то им тоже придётся «извиняться особым образом».

— Верно, граф. Потому, я надеюсь, что все пройдёт более-менее хорошо. Но принцип «око за око» никто не отменял. Совершенно случайно вас может убить разъяренная толпа под влиянием мулл. Отсюда вывод — пока вам лучше пожить здесь. Тесновато, но безопаснее. Относительно.

Степан восхитился, поняв, что посол сознательно подвергает свою собственную жизнь опасности, мнимой или реальной, не так важно, для того только, чтобы уменьшить опасность грозящую по его мнению им.

— Все-таки вы перебарщиваете, Апполинарий Петрович, — задумчиво сказал Безобразов, — никому из европейцев не на руку что-то выходящее за рамки пристойности. Сегодня нас, завтра их. Разве нет?

— Надеюсь, Пётр Романович, надеюсь. Но не далее как третьего дня голландского посланника перед султаном скрутили лбом до ковра. И ничего. Никто не возразил. И я промолчал. Что такое Голландия, верно?

— Делай что должно и будь что будет, как говорили древние. — Безобразов изобразил рукою как рубит воздух. — Мы представители государя императора и никому не позволим над собой насмехаться. Даже его сиятельство.

Степан мысленно закатил глаза.

Глава 3

В которой английский посол выражает одно мнение, а его секретарь другое.

Глава Английского посольства, достопочтенный виконт лорд Понсонби, был образцовым джентльменом. Всю свою жизнь он занимался только тем, что его интересовало. В круг этих избранных занятий входили рисование, политика, охота, женщины и вист. Во всех указанных направлениях виконту сопутствовал успех, чем собственно и подтверждалась безукоризненная образцовость. Люди знакомые с течением жизни британской аристократии поверхностно, могли бы вообразить будто сей джентльмен был главным образом политиком, но сам он крайне удивился бы подобной характеристике. В своём собственном понимании, лорд Понсонби политиком не был.

— Скажите, виконт, — с непроницаемой иронией поинтересовался у него однажды Уильям Питт Младший, — как вам всё-таки удалось выскользнуть из лап якобинцев?

— Ах, господин премьер-министр, мне удивительно везёт за границей.

Питт расхохотался, дружески хлопнул юношу по плечу. Только истинный англичанин мог по-достоинству оценить шутку.

Молодой виконт находился во Франции ко времени начала бурных событий революции. В отличии от многих, Джон Понсонби и не думал от них бежать, напротив, с интересом наблюдал за происходящим. Джентльмен от рождения, он едва не погиб в один из дней, когда толпа грязных санкюлотов вздумала линчевать «благородного». Спасение пришло со стороны толпы женщин, разогнавших негодяев силой, что стало известно в Англии и сделало юношу героем лондонских салонов. Женщины восторгались смелостью француженок. По их общему мнению, те не смогли позволить погибнуть прелестному юноше, чья красота заставила на мгновенье опомниться и отвергнуть революционные заблуждения. Мужчины помалкивали, хотя имели куда большее представление о вероятном роде занятий этих «революционных француженок», что наводило на версию путаницы между понятиями «красота» и «щедрость».

Виконт понравился Питту и они подружились. Джон считал Уильяма примером политика и до самой смерти питал к тому глубочайшее уважение. Не будет ложью сказать, что Питт стал учителем виконта, и немного было у него столь прилежных учеников.

Джон видел то, что было нужно, и не видел того, что не надо.

Пока одни считали количество потребляемого премьер-министром алкоголя (Питт Младший творчески развил теорию отца о стимуляции мыслительной деятельности и, заменив бренди вином и портвейном, выпивал в день до двенадцати бутылок), Джон обращал внимание на странное сочетание неистовой воли Питта в борьбе против Франции, борьбе тем более яростной, что личной неприязни не было никакой. Питт презирал любого кто утверждал, что Франция и французы должны погибнуть. Раз он шокировал и погрузил в молчание весь Парламент, бросив в лицо оппоненту слова, «что мысль, будто какой-либо народ может быть естественным и вечным врагом другого, есть мысль совершенно ребяческая». Насладившись произведенным эффектом, Питт продолжил как ни в чем не бывало требовать новых субсидий для флота и армии во имя интересов и чести Англии. Джон запоминал.

Пока другие насмехались, вспоминая сколько раз Уильям переусердствовал со стимуляцией и