Гондола-призрак - Родари Джани

Излишне говорить, что первым, кто обрел дар речи и поспешил им воспользоваться, был астролог Омар Бакук.

— Сколь ни горестно мне в этом признаться, — провозгласил он, — но в рассказе этого молодца я сразу признаю величие души нашего царевича. Он скорее согласится умереть, чем нарушить правила хорошего тона.

— Но как же вытащить из тюрьмы столь учтивого юношу? — ошарашенно прошептал Али Бадалук. — Это же просто невозможно!

И тут-то Арлекин понял, что настал момент ему приходить в себя.

— Возможно! — провозгласил он, указуя перстом в грудь астролога.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

в которой снова появляется призрачная гондола

ту самую ночь, когда Пульчинелла столь счастливо воспользовался подарком судьбы, чтобы ускользнуть из Пьомби, Мустафа был осчастливлен в своей камере визитом подкупленного тюремщика. Который, будучи убежден, что в камере нет никого, кроме неаполитанского воришки, отвесил распростертой на тюфяке фигуре пинок, от которого кит пробудился бы. Но, к величайшему своему смущению, в ответ на свое не слишком вежливое приветствие он услышал не проклятия на неаполитанском диалекте, а голос Мустафы, которому даже в этих обстоятельствах не изменила его вежливость:

— Приветствую тебя, добрый человек! Как хорошо, что ты меня разбудил, мне как раз привиделся ужасный сон. До сих пор дрожу, вспоминая его. Так что, дорогой друг, еще раз — спасибо!

— Святой Марк, да что же это! — взвыл тюремщик. — Ваше высочество, вы?! Я же собственными руками час назад отпирал вам дверь и видел, как вы, с позволения сказать, так сиганули в канал, что у меня аж дух занялся…

— Все верно, ты действительно отомкнул дверь, — улыбаясь, ответил сын халифа. — Как верно и то, что ты видел лихой прыжок. Но я изменил свои планы касательно побега. И уступил место моему товарищу по камере, который в силу низкого происхождения ценит свободу больше хороших манер.

— Святой Марк, воля твоя, — ахнул тюремщик, прикладывая ладонь к груди, чтобы унять сердцебиение, — этому бездельнику Пульчинелле??? Он сбежал вместо вас?

— Ты сам сказал, добрый человек[30]. Тюремщик застыл, словно никак не мог решить, что ему более подобает — умереть на месте от разрыва сердца или бить тревогу. Но, в конце концов, решил обойтись и без того, и без другого.

«Помолчу-ка я, пожалуй, — подумал он. — Пусть мой сменщик обнаружит побег и предстанет перед очами разгневанного коменданта Пьомби. Через два часа конец моей смены, сейчас я просто тихонечко отсюда выйду, а потом уж меня здесь точно никто долго не увидит».

Сказано — сделано. Бравый тюремщик, как можно догадаться, не любил усложнять себе жизнь.

Но он упустил из виду, что его сменщик тоже не отличался боевым характером и не любил подвергать себя начальственному гневу. Обнаружив побег Пульчинеллы, он тоже решил промолчать и предоставить другим нести ответственность за поднятую тревогу.

«Навещу-ка я лучше своего тестя. Он из своей деревенской глуши все меня приглашает да приглашает, а я все никак не соберусь. А тревогу поднимать — нет уж, увольте, пусть лучше кто-нибудь другой об этом позаботится».

Через три дня комендант Пьомби по-прежнему пребывал в неведении, что такому закоренелому злодею, как Пульчинелла, удалось ускользнуть. Другие заботы его донимали.

— Странно, — бормотал он, меряя шагами кабинет. — Ей-богу, странно. За последние три дня мои тюремщики стремительно убывают в числе. Один внезапно заболел, другой испросил разрешения навестить престарелых родителей, а третий вообще взял да умер, и его вдова пришла сообщить, что он не в состоянии больше выходить на службу. Как хотите, а есть тут какой-то душок нехороший.

И, словно действительно почуяв какой-то запах, он сильно втянул ноздрями воздух. Потом вытащил из кармана табакерку и угостился, одной за другой, семнадцатью добрыми понюшками[31]. После чего чихнул семнадцать раз подряд и с этого момента мысль о тюремщиках его больше не беспокоила.

А мы поспешим узнать, как поживают два других персонажа нашей повести, долгое время остававшиеся в небрежении.

— Панталоне и Коломбина! — воскликнет здесь памятливый читатель.

Они самые — жадный хозяин и сметливая служанка.

Панталоне проводил дни в стенаниях о своей злой судьбине:

— Я потратил кучу денег, чтобы дать убежать сыну халифа. И он убежал — да так проворно, что я и след его потерял. А с ним — и возможность получить причитающееся вознаграждение, доставив его к отцу! Мой племянник Линдоро меня бросил. Моя служанка Коломбина знать ничего не знает, ведать ничего не ведает. Тюремщик, которого я подкупил, тянет из меня деньги, угрожая донести в Совет Десяти. Все несчастья слетелись к этому дому, словно их магнитом к крыше притянуло. Как жить?!

Коломбина была лучше осведомлена, что случилось, но чтобы уберечь Линдоро от дядюшкиного гнева, сидела тихо, как наседка на яйцах. И только пыталась утешить своего хозяина.

— Синьор Панталоне, — говорила она. — Вы уже столько дней крошки во рту не держали. Не угодно ли, я зажарю цыпленка в остром соусе? Уж такой он острый, чертям в аду жарко станет!

— Мне угодно, чтоб ты сама провалилась к чертям со своим соусом! — в ярости отвечал Панталоне.

— Полегче, полегче. Не хотите цыпленка, давайте я настрогаю печень да зажарю ее по-венециански[32]?

— Чтоб тебе печень настрогали да зажарили! Не нужны мне твои разносолы! Мне нужны мои деньги! Мне нужен сын халифа! Нужен Линдоро! Нужен Арлекин!

— Слишком вы многого хотите за раз, — рассудительно отвечала Коломбина.

Как-то вечером Панталоне вышел прогуляться вдоль канала, на котором стоял его дом. Погруженный в свои мысли, он не обращал внимания ни на холод, ни на сырость. Это было удобно — хотя, конечно, и грозило скорой простудой.

Взойдя на очередной мост, он оперся на перила и испустил тяжелый вздох. Вода под ним своей чернотой навевала мысли о похоронах. И исходивший от нее запах кладбищенских цветов только усиливал впечатление.

Но вдруг Панталоне вздрогнул, будто за шиворот ему бросили сороконожку.

— Там… Там… — забормотал он, указывая пальцем вниз (видимо, себе самому, потому что вокруг больше не было ни души) на гондолу, которая быстро скользила по воде, приближаясь к мостику. У гондолы не было весла, да она в нем и не нуждалась, потому что и на борту никого не было.

— Гондола-призрак! — прошептал Панталоне.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

в которой синьор Панталоне отправляется в необыкновенное путешествие и составляет завещание

ервое, что пришло ему в голову, — сын халифа все еще, много дней спустя, продолжает кружить по венецианским каналам, держась за борт гондолы, чтобы оставаться незамеченным и не терять силы. В надежде заполучить свои драгоценные цехины он немедленно сошел с моста и подошел к краю канала, поджидая, когда гондола с ним поравняется.

И действительно, за кормой суденышка показалась голова. Потом — еще одна. За стенку канала ухватились четыре руки.

— Помогите! — закричал Панталоне, отступая от края.

Но было поздно.

Когда Коломбина высунулась из окошка, она схватилась за голову от ужаса. И было от чего: перед ее глазами в канале барахтались три человека. Двоих из них она признала сразу: это был ее достопочтенный хозяин Панталоне дей Бизоньози и Арлекин, старавшиеся поочередно утопить друг дружку Третий был неизвестен Коломбине, но внимательный читатель, конечно, нимало не затруднится назвать имя худющего молодого человека, который одной рукой вцепился в Панталоне, а другой — продолжал спокойно подносить ко рту огромную булку.