Жизнь без спроса - Саша Канес

Нужно отдать маме должное, она постаралась не продолжать навязчивых нравоучений после истории с галстуком. Некоторое время она вообще не обсуждала со мной ни Олега, ни его родителей. Когда Олег заходил к нам домой, она была с ним, как обычно, весела и доброжелательна, ничем не демонстрируя отношения к его «странной» семье.

Подаренная Олегу книга, как и положено большевистскому печатному изданию, явила собой почти классический пример подрывной литературы. Идиотская катастрофа разразилась в нашем классе в день рождения Ленина, 22 апреля. В советское время это был едва ли не самый главный праздник для всех школьников страны. Правда, официальным выходным этот день не был, наоборот, мало того, что сам по себе он был днем и рабочим, и учебным, в расписание назначали дополнительный нудный «Ленинский урок», а потом, в ближайший ко дню рождения вождя выходной, всех еще ожидал коммунистический субботник.

Для нашего первого «Б» класса это был самый первый «Ленинский урок». Проводила его, разумеется, Галина Петровна. С противоестественным волнением, с придыханием она рассказывала нам про первые годы жизни вождя. Из канонической детской ленинианы следовало, что Ильич был совершенно святым с самого первого дня своей жизни. Галина Петровна, как и положено, трындела нам, что усвоенные в детстве уроки Владимир Ильич пронес через всю жизнь. Рассказ был нудным и скучным. Никто не перебивал учительницу и не задавал никаких вопросов.

Близился конец урока, когда, следуя убогой канве повествования, Галина Петровна изрекла, что Владимир Ильич Ленин, следуя заветам матери, всю жизнь слушался старших. Это бессмысленное заявление так бы и осталось незамеченным невзыскательной аудиторией, если бы не мой друг Олег Точилин. Услышав эти слова, он подскочил со стула и потянул руку вверх. Не ожидавшая подвоха учительница остановилась.

– Извините, Галина Петровна, но у меня вопрос!

– Спрашивай, Точилин. – Учительница даже обрадовалась, что по крайней мере у одного из малолетних слушателей ее рассказ вызвал интерес.

Все-таки забавно, что Олег Точилин слегка картавил! Из-за этого сказанное им прозвучало никак не вопросом и даже не замечанием, но издевательством над самым святым, что должно было храниться в душах советских школьников.

– Вы ведь сказали, что Владимир Ильич Ленин всегда слушался старших?

С этими словами Олег поднял над столом недавно подаренный ему классом фолиант про Плеханова. Нужно сказать, Точилин постоянно таскал этот том в своем портфеле и демонстративно читал на переменках.

Галина Петровна была не самой умной и не самой образованной женщиной, поэтому она не сообразила, чем может грозить слишком усердное изучение первоисточника. Вместо того чтобы попытаться избежать конфуза, она предпочла молча дослушать картавого первоклашку.

– Но почему, Галина Петровна? Ведь Георгий Валентинович Плеханов был намного старше Владимира Ильича Ленина!

– Ну, не то чтобы старше… Он просто раньше родился… И что же…

– А то, что Владимир Ильич не только не слушался Георгия Валентиновича, но и жестоко с ним полемизировал.

Не уверена, что Галина Петровна знала, что такое «полемизировать», но то, что остальные дети из нашего класса не знали этого слова, это точно.

«Ленинский урок» был сорван, и как сорван! Скандал дошел до директора школы.

Папа и мама, узнав о случившемся, впервые в жизни в открытую запретили мне общаться с Олегом и тем более с его родителями. Причем, как ни удивительно, в этот раз в основном усердствовал в своем негодовании папа. У него что-то в очередной раз не складывалось с защитой диссертации, и весь мир, кроме мамы, его страшно раздражал.

– Это же провокаторы! Дело не в том, что такие люди не думают о себе, – они толкают в пропасть других. Аня! Ты должна понять, что нельзя даже близко подходить к подобной публике!

При этом отец смотрел не на меня, а на маму и искал одобрения в ее взгляде. Мама почему-то вообще никак не реагировала и с тоской смотрела сквозь нас и стены в некий неведомый нам мир.

Я не знаю, как бы повела себя при следующей встрече с Олегом, но встреча, которая могла бы выявить мое явное предательство, не состоялась. Мне повезло, если можно, конечно, назвать везением ветрянку, начавшуюся у меня вечером того самого двадцать второго апреля. Приходить ко мне, заразной, было нельзя, телефона у нас тогда еще не было. До окончания учебного года я в школе не появилась. Сидела дома, измазанная зеленкой, и убеждала себя, что, не общаясь с Олегом, просто спасаю его от ветряной заразы. Впрочем, и в этой моей позиции, признаю, было немного честности.

В ближайшее воскресенье после «Ленинского урока» Олег приходил к нам, но мама его не впустила. Он узнал, что я болею, и попытался меня навестить. У меня действительно была температура, я лежала в кровати. Я услышала звонок в дверь и мамины шаги в коридоре. Дверь открылась, и Олег поздоровался с мамой:

– Здравствуйте, Инна Дмитриевна!

Для большинства российских детей обращение к взрослому человеку по имени и отчеству – дело почти немыслимое. Чаще приходилось слышать «здрасте», «вы знаете» или, в лучшем случае, нелепое «тетя Ира», «дядя Витя». Впрочем, нелепость эта до сих пор остается уделом новой поросли, в том числе и наиболее культурной ее части.

– Здравствуй, деточка! – ответила мама.

Мама всегда была безукоризненно любезна, но меня ее вежливость не обманула. Я всегда слышала напряженные звенящие нотки в ее голосе, когда она говорила с неприятным ей человеком.

– Я хотел навестить Аню. Мне сказали, что она болеет…

– Спасибо, мой хороший! Спасибо! Но тебе здесь нельзя находиться ни минутки! У Анечки ветрянка. Это заразное вирусное заболевание – ты можешь заразиться.

– Не могу.

– Почему же ты не можешь, милый?

– Потому что я уже болел ветрянкой три года назад… Поэтому я не боюсь никакого вируса и хочу навестить Аню.

– Нет, Олег, милый! Нет! Аня плохо себя чувствует, она лежит в кровати. Нельзя сейчас!

– Но…

Олег хотел что-то сказать, но тут возник строгий и совсем не доброжелательный папин голос:

– Тебе же сказали: нельзя! Сколько можно в дверях стоять, когда у людей дела? Ступай! Иди домой.

Еще секунда – и я бы подскочила с кровати. Отец, трепетавший от единого движения маминого пальца, с другими людьми порой разговаривал отвратительно. Если ему казалось, что кто-то недостаточно послушен и не вполне почтителен к его жене, папа говорил неприятно и как-то особенно глупо.

– Борюсь, перестань! – остановила его мама. – Иди на кухню, у тебя там дела. Мы с Олежкой прекрасно понимаем друг друга, и мы обо всем договоримся.

Я все же не вышла, осталась лежать.

– Олег, милый!

Чтобы придать своим словам оттенок интимности, мама перешла на шепот, но громкий настолько, чтобы его слышали все окружающие.

– Ты же учти, она девочка! А девочка – это та же женщина. Как ты думаешь, ей будет приятно, если ты увидишь ее больной, слабенькой, в прыщиках, обмазанных зеленкой? Ты же мужчина, Олежек! Иди домой. Она, когда выздоровеет, забежит к тебе или даст знать, чтобы ты пришел. Сама!

Все-таки какая умная моя мама! Мне бы такой поворот в голову не пришел. Хотя, честно говоря, я тогда даже не задумывалась, как выгляжу.

Очень скоро мне стало лучше, а через три недели от зеленых точек не осталось и следа. Но к Олегу я не пошла. Мне, конечно, хотелось с ним встретиться, но я понимала, что мама будет очень недовольна и заставит меня объясняться. Отвечать на мамины вопросы было невыносимо, и я решила, что потерплю и увижу друга в сентябре.

Но первого сентября Олега в классе не оказалось. В школе шептались, что Точилиных всей семьей отправили куда-то в заграничную командировку. Узнав об этом, мама моя, чуть ли не торжествуя, рассмеялась.

– Вы же понимаете, кого после таких историй с ребенком отправляют работать за границу! Я недаром говорила, что они… они, ну, провокаторы, что ли!

Отец кивал, поправляя на носу очки. Мне даже казалось, что он ухмыляется в усы. Он тогда как раз начал отращивать усы.

Страсти по маме

Когда в классе не стало Олега, мое отвращение к школе, учителям и одноклассникам только усилилось. К получению знаний это заведение вообще не имело никакого отношения. Первые три года начальной школы тянулись бесконечно долго, а когда они наконец прошли, я так и не поняла, чем же я занималась все эти годы у Галины Петровны.

В четвертом классе лучше не стало. Теперь вместо одной учительницы у нас появилось сразу несколько преподавателей, каждый из которых вел свой предмет, практически все – женщины. Исключение составлял физрук, маленький и очень вертлявый экс-футболист, и еще преподаватель труда у мальчиков. Но я с этим угрюмым спившимся человеком, слава богу, никак не соприкасалась. Учительниц я условно разделила в голове на «бабок» и «теток». И те, и другие распространяли вокруг себя скуку, уныние и раздражение. Некоторые, наверное, изначально были неплохими женщинами, имевшими и кругозор, и талант, и интерес к жизни, к работе, к своему предмету. Но лучших либо исторгал из своей гнилой среды убогий и нудный коллектив, либо доканывали дети.