Бал мертвых (сборник) - Джаконда Ли

Вокруг меня толпы подчиненных, в моих руках власть, флаг в моих руках, на столе план действий на ближайший промежуток времени, за спиной два гигантских амбала – моя личная охрана, и все это неописуемо сносит мне бошку. Весь этот придуманный пафос пьянит меня, но я не могу остановиться и что-либо с этим поделать.

День у меня насыщенный и долгий, мой организм настолько ждал этой работы, что готов работать днями без передышки. Все мои подчиненные знают и боятся меня, хотя я ничего такого для повышения свойе значимости не делал. Все меня боятся и уважают – все, кроме моего босса, того самого, со склада.

Чем больше я с ним работал, тем меньше я его знал. Он никогда не снимал очки. Никто не мог даже предположить, о чем он думает в данный момент. Он так же как и я, работал почти без передышек.

Он больше напоминал мне машину, чем человека. Я подозреваю, что он забыл, что такое эмоции много лет назад, но он мой босс, у нас общая спецслужба, впереди всемирная революция, которую мы собираемся взять под контроль и этот уличный певец, который мешает нам изо всех сил, возможно сам этого не подозревая. Да и само суперагенство было очень странным. Перед ним не было трудных целей и препятствий – все было достижимо, все было легко. Через радио и телевидение она влияла на подсознание людей и они хотели только того, что было нужно скперагенству.

Для этого суперагенства ничего не значила человеческая жизнь. Она могла легко убить того, кого могла, следов на месте преступления не находили, люди часто даже не замечали исчезновения их родного человека. Это суперагенство могло все и абсолютно все, и лично у меня не было сомнений в том, что она сможет удержать революцию под своим контролем. Пока я работал на это суперагенство, мне было нечего бояться. А вот что будет потом, когда начнется революция и нас, скорее всего, распустят…

– П. – говорит мне Босс и только тут я понимаю, что у нас планерка, в последний раз я ел семьдесят два часа назад, а спал три месяца назад, но я все еще могу работать. – что у нас с уличным певцом?

Я заглядываю в папку, которая лежит передо мной и понимаю, что она полностью пуста. Ничего, думаю я. Все, что касается моей работы, я знаю и так, без всяких источников информации и ее носителей.

Я пытаюсь хоть что-нибудь рассказать ему про этого человека и одновременно понимаю, что это мой старый друг, друг моего трижды проклятого детства. И тут я будто почувствовал глаза босса. Он знал обо мне и моих близких гораздо больше, чем я сам мог о них знать. И он знает, что уличный певец – это мой почти родственник.

– ликвидировать – говорит он сухо и переводит течение разговора в другое русло. Я в зале остаюсь один со своими мыслями.

Мне приказали тебя убить. Убить друга моего детства. И раньше мне приказывали убивать, но это было как в игре, по-нарошку, я не видел этих людей в лицо, никогда раньше их не видел. Я сам и не убивал. Я приказывал человеку и он убивал. А я лишь отчитывался.

Маленькое недорозумение – не я предложил самый лучший план по истреблению тебя, кроме меня никто ничего больше не предлагал.

Я не знаю, что мне делать. Меня второй раз одолевает страх.

Я прихожу в свой кабинет, сажусь за стол и понимаю, насколько сильно я устал. В этот вечер я впервые заснул.

А между тем с тобой надо что-то делать. Время, как и босс, ждать не любит.

Я лично учавствую в твоем похищении и понимаю, что былых чувств во мне не осталось…

Но совсем по другому я чувствую себя, когда ты сидишь передо мной в комнате для допросов, сидишь ты, мой старый друг, друг моего детства, и вот-вот я должен тебя пытать. (плачет)

Мой Босс как будто знал заранее о том, что я тебя не убью. Он это чувствовал. И потом я проследовал за тобой в белый кабинет допросов.

Меня пытал сам Босс. Он, бья меня, спрашивал о том, на кого я работаю, почему я тебя не убил, хотя знал, что то, что я работаю на кого-то кроме него работаю невозможно предположить даже теоретически. Я всегда был ему верен. Еще он внушал мне, что сейчас я попаду в тюрьму на десятки лет, и если попытаюсь сбежать, то меня, в любом случае, найдут. А что будет дальше, я и сам знаю.

Потом меня отнесли в камеру и почти не кормили. Меня избивали систематически – каждые полчас ко мне лично приходил Босс и пару раз ударял меня и внушал мне, что когда начнется революция, меня найдут и будут жестоко бить, а потом снова бил.

С каждым его ударом во мне оставалось все меньше жизни. Я поседел буквально за пару дней. Я уже не мог физически бесперерывно работать.

Но мои страдания были не вечными. Уже скоро началась революция. Я и другие заключенные слышали шум и гам от выстрелов снаружи тюрьмы. И мы тоже решили взбунтоваться. Точнее, другие решили и освободили меня, поскольку я уже ничего не мог делать.

Как это ни странно, революция чувствовалась только тогда, когда люди собирались вместе. Когда толпы не было, не было и революции. Были лишь отдельно живущие запуганные люди, которые время от времени боролись за еду, воду и остальные жизненно необходимые вещи.

После бунта в тюрьме меня вместе с волной понесли на улицу, где в нас разрядили очередь остатки полиции. Наши ряды бунтовщиков порядели, а меня бросили в одном из переулков, наверное посчитали за мертвого.

Я помню, что пролежал ночь. Потом я встал и кое как доковылял до ближайшего дома, постучал в дверь и мне открыла девушка. Позже я узнал, что у нее был муж, но он умер, выйдя в ряды революционеров, а меня она приютила за тяжелым недостатком мужской силы. Мне было лет двадцать шесть, на вид мне было лет шестьдесят. Из-за моего внешнего возраста люди воспринимали меня иначе. Они думали, что я умнее их самих. Что чем старше выглядит человек, тем в нем больше ума. В каком-то смысле это было правдой для меня.

Из-за внешности меня пропускали по очереди в магазинах, помогали мне делать чисто бытовые дела, которые я не мог делать сам.

Я понимал, что скоро меня должны будут найти люди суперагенства, а всех этих людей, которые восхваляют меня, возможно будут убиты. Это было чувство какой-то скрытой угрозы, нависшей надо мной и всеми, угрозы неявной, но существующей. И все эти действия по убийству меня и многих других, заранее распланированные, выполненные бывшими суперагенствами, как обычно отнесут к очередному проявлению революции.