Требуется Квазимодо - Анна Ольховская

– Точно! Там и земля мягкая, и никто туда не ходит! Черт!.. – фальцетом вдруг вскрикнул Кабан, резко подпрыгнув на сиденье, от чего джип закачало, как на океанской волне.

– Ты оборзел?! – заорал его приятель, с трудом выровняв вильнувший в сторону автомобиль. – Ты че прыгаешь, как блоха? Ты ж Кабан, а не блоха, ты мне щас всю машину разнесешь своими прыжками!

– А ты че, не слышал?

– Ниче я, кроме твоего визга, не слышал!

– Дак этот же, зомби наш, кажись, живой! Стонет!

– Врешь!

– Глухой пень! Ты прислушайся! О – опять!

– Пить надо меньше, – хмыкнул Пашка, но все же убрал громкость радио «Шансон» до минимума. И удивленно присвистнул: – А и правда, стонет! Ну у тебя и слух, Кабан! Прям не уши – локаторы!

– И че теперь с ним делать?

– Да ниче – добьем, да и все. Он все равно не жилец, ты ж его видел.

– А может, хозяину отвезем?

– Зачем?!

– Дак ведь на заводе его рабы, как только похолодало, дохнуть стали, как мухи! Мы облавы все чаще устраиваем, но к осени и новых гастеров в Москве меньше стало, и бомжи прячутся. Так что рабочие руки хозяину нужны, он еще и денежку нам даст.

– Сам знаешь, что он нам даст, а не денежку! «Рабочие руки!» – передразнил Пашка толстяка. – Ты те руки видел? У него же крюки, а не руки! Он инвалид конченный, какой из него работник! Да еще и от «поцелуя» с моим джипом небось кости у него переломаны. Ты че, думаешь, хозяин ему гипс наложит и будет бульоном с ложечки поить?

– Хорош те, Пашка! – разозлился Кабан. – Ты у нас, значит, умный, а я – дебил тупой, да? Сам подумай своими дурацкими мозгами – зачем добивать урода сейчас? Привезем его на завод, а там он или сам сдохнет, или поработает хоть немного, а потом – все равно сдохнет. Даже его клешнями можно кирпичи перетаскивать! И ваще, он, похоже, пока подыхать не собирается, слышь – мычит че-то! Может, глянем?

– Да ну его, неохота мне на его рожу кривую лишний раз смотреть! Ладно, уговорил – везем его к хозяину. Может, действительно что-то нам и обломится.

И радио «Шансон» вновь загорланило «реальную пацанскую песню», вызывая тем самым приступы тошноты у лежавшего в багажнике человека.

Тошнота, мучительная, позорная, была единственным фактором, пробившимся сквозь мутный туман дикой боли, затопившей его сознание.

Тошнота и была первой «гостьей», поприветствовавшей его вернувшееся все же сознание. А потом его вновь заволок мутный туман. И маячившая где-то на периферии дополнительная боль в плече и голове показалась жертве всего лишь досадным недоразумением.

А еще вернувшийся кошмар почти полностью выжег из его памяти все то, что произошло с ним после первого возвращения в страшную реальность неизвестности. Память, похоже, окончательно превратилась в старинную такую дырчатую сетку, кажется, она авоськой называлась.

Тупизм какой – авоську он вспомнил, а все важное, нужное, жизненно необходимое – забыл! Хотя… вроде бы он уже «возвращался» – вот так, лежа в багажнике ехавшего в неизвестность автомобиля. Или нет?

«Не знаю… не помню… мне страшно…

Где я?!!»

На этот раз отклика не последовало. Разум, сила воли, инстинкт самосохранения – весь «триумвират» помощников валялся в отключке, нокаутированный ударом вернувшейся боли.

Он открыл глаза, осмотрелся и в ужасе заорал – было очень темно, тесно, его словно в гробу заперли!

А руки и ноги – не слушаются! И все болит!

– Помогите!..

Но вместо крика и слов у жертвы получились лишь стоны и мычанье.

Оказалось, что лицевые мышцы, губы, язык тоже больше не подчиняются «рубке управления»…

И топкая трясина безумия довольно булькнула – мол, добро пожаловать, родной!..

Джип подъехал к одной из колонок заправочной станции, Пашка заглушил мотор и повернулся к приятелю:

– Так, я за бензин заплачу и сигареты куплю, а ты угомони пока нашего «покойничка», а то развоевался он там! Ишь – дергается, мычит и помирать явно не собирается. Так что, Кабан, мы правильно сделали, что не грохнули его, – кирпичи он таскать сможет.

– Мы сделали! – фыркнул толстяк, вываливаясь из салона и разминая затекшие мышцы. – Ты на меня наехал не по-детски, когда я про это базар завел!

– Ладно, проехали, не кипешуй, – Пашка отвинтил крышку бензобака и вставил туда пистолет колонки. – Иди лучше, дай пару …лей этому уроду, пусть заткнется! А то еще услышит кто его мычанье! Только не добей его.

– Я тихонечко, – хрюкнул Кабан и, обогнув джип, открыл дверцу багажника. – …, ну ты и урод! Как ты ваще по земле ходишь? Ты ж, …, на четвереньках бегать должен! …, а кровищи сколько! Ну вот че ты дергался, а? Какого … ты тут рыпался? Весь багажник уделал, …!

Скрюченный, перекошенный человек посмотрел на здоровяка совершенно обезумевшим взглядом и, оскалившись, рванулся было навстречу, мыча что-то невразумительное.

Но рывок был легко остановлен ленивым движением мощного кулака, даже не кулака – раскрытой ладони, полностью залепившей изуродованное судорогой лицо бедняги и небрежно толкнувшей его на место:

– Н-на, – брезгливо скривил губы Кабан, – получи, урод! И смирно лежи, не дергайся, а то добьем! Ты все равно сдохнешь, а вот раньше или поживешь еще – зависит от тебя.

И он отвесил калеке еще пару оплеух – легонько так, вполсилы, только кровь уроду из носа пустил.

Но тот все понял, мычать и дергаться перестал и забился в самый дальний угол, почти под задние сиденья, посверкивая оттуда на кабана переполненными страхом и болью глазами.

– Вот так и сиди, пока не приедем! – рявкнул толстяк. – Понял?

Не дождавшись никакой реакции, он ткнул кулаком в сведенное судорогой плечо и процедил сквозь зубы:

– Понял, я спрашиваю? Чего молчишь, урод? Отвечай!

Человек попробовал что-то сказать, но прозвучало лишь невнятное мычание.

– Ты че, немой, че ли?

Мычание и короткий кивок.

– Во урод, а? Еще и немой! Ну, хоть неглухой, команды услышишь. Все, тихо сиди!

И толстяк захлопнул крышку багажника.

Глава 7

Страх. Боль. Это все, кто остался «в строю». Больше он ничего не чувствовал, только страх и боль. Эта «парочка» прочно заняла позиции лидеров, лишь иногда устраивая небольшую склоку за первое место. Поначалу они еще опасались возвращения «конкурентов», способных сместить их с трона, но со временем они успокоились и наслаждались властью по полной, глумясь над хозяином.

А что такого, ведь этот скрюченный человечишко напоминает вылепленного криворуким гончаром голема – создание из глины и песка?

Ну, как кирпичи, которые он механически, монотонно, изо дня в день таскал с конвейера и складывал на поддоны. «Братишка», короче.

Сколько дней он провел в этой дыре – он не знал. Потому что фиксировать моменты смены темноты и света и отсчитывать, сколько раз это произошло, он не мог. Нечем было это делать. Страх и боль прочно закатали «триумвират» прежних его помощников в асфальт и, усевшись над могилой врагов, лениво курили бамбук.

Странно, что он вообще выжил. Ведь ему было абсолютно все равно, что с ним станется. Больше никто и ничто не держали его в этой жизни. Он никого не слышал, ничего не чувствовал, кроме своих мучений – ничего не ощущал.

Он даже смерти себе пожелать был не в силах.

Может, именно это его и спасло? Ведь наши мысли и желания формируют нашу реальность, и, захоти он умереть, тело услышало бы его и включило бы режим самоуничтожения.

Но никаких приказов из «рубки управления» не поступало, и включился автопилот.

Молодое, сильное, тренированное тело совсем еще недавно абсолютно здорового мужчины не хотело исчезнуть, сгнить заживо. И даже сведенные вечной судорогой мышцы не смогли полностью подчинить себе организм человека.

Он, организм, сумел адаптироваться, он научился как-то функционировать, поставил хозяина на ноги, возвратил ему способность передвигаться, обслуживать себя, заправлять тело пусть скудным, но – питанием, и даже работать.

Потому что иначе хозяина организма пристрелили бы и закопали неподалеку от кирпичного завода, в яме, где уже лежали не менее десятка трупов.

Хозяин организма и так едва избежал этой участи, сразу же после доставки его в это проклятое место.

Когда Кабан и Пашка вытащили из багажника дергавшегося и отчаянно мычавшего калеку, посмотреть на уродца собрались почти все охранники, а из трейлера, где располагалось мобильное заводоуправление, вышел главный босс, хозяин этого и еще нескольких похожих заводиков, Сергей Петрович Кособуцкий.

Получивший во время первой ходки по малолетке весьма неожиданную и оригинальную кличку.

Ни за что не догадаетесь!

Косой.

Но сейчас его так почти никто уже не называл, разве только приятели из прошлого, да и то лишь те, кто стал Кособуцкому равным по статусу.

Для всех остальных он был Сергеем Петровичем. И точка.

А синеву наколок на теле скрыла дорогая одежда. Правда, особым вкусом и чувством стиля господин Кособуцкий не отличался, для него было главным, чтобы все «богато» выглядело.