Оборотень - Олег Приходько

На пороге стоял старший следователь Акинфиев.

— Здравствуйте, Мария Григорьевна, — проговорил он. — Можно с вами поговорить? Я ненадолго — буквально пару вопросов.

Хозяйка пропустила гостя в квартиру.

— Обувь не снимайте, у меня не убрано, — процедила она не слишком приветливо, упредив попытку расшнуровать мокрые рыжие ботинки. — Проходите в комнату.

— Спасибо, — сказал следователь и снял свое тяжелое пальто. — На улице дождь. Осень, знаете ли…

Войдя в комнату, он пробежал глазами по стенам, задержал взгляд на портрете Авдышева и присел на краешек мягкого стула.

Маша выключила телевизор.

— Мария Григорьевна, я, собственно, по делу, вам хорошо известному. Вы и ваши родственники требуете следствия по поводу обстоятельств смерти вашего супруга Авдышева Виктора

Степановича. В Генеральной прокуратуре получили письмо, подписанное в том числе и вами…

— Когда получили? — спросила хозяйка.

— Что?.. А, когда… сейчас, минуточку. — Акинфиев порылся в портфеле и отыскал нужную бумагу. — Вот, пятнадцатого октября, стало быть. Жалоба… И потом, статья в газете о нашей пассивности. Но, Мария Григорьевна, голубушка, у нас действительно нет никаких доказательств того, что это было убийство. Вы можете прочитать протоколы допросов свидетелей, осмотра помещения, трупа… Простите… Заключение патологоанатома и химико-криминалистической экспертизы… вот тут повторное даже имеется… Хотите?

— Ничего я не хочу, — холодно ответила Маша.

— Но может быть, все-таки, что-то остается вне поля нашего зрения, так сказать? Положим, вашему мужу кто-нибудь угрожал? Так вот ведь ваши показания и показания ваших и его, Виктора Степановича, родственников… матери, дяди по отцу… не было ведь!

— Не знаю. Ничего не знаю, знать не хочу. Оставьте вы меня все, ради Бога, в покое! Дядя Виктора настоял. А я теперь не знаю, не знаю я ничего. Может быть, они в чем-то меня подозревают, что из-за меня он… Но мы-то мирно жили, хорошо, и все это видели. Отказываюсь я. Делайте вы все что хотите!

Акинфиев тяжело вздохнул и протер очки в тонкой оправе.

— Да нет, не надо так, — сказало тихо и с грустью. Старомодный портфель так и стоял у него, съежившегося, на коленях. В эту минуту Акинфиев напоминал самодеятельного артиста, который нарядился Дедом Морозом и принес подарки, а от этих подарков почему-то отказались. — Нужна только правда, ничего, кроме нее. Если есть подозрение — давайте начистоту, мой долг святой — не перед ведомством, а перед ним вот, перед вами, все проверить.

— Господи! Да говорю же: не надо ничего проверять, — взмолилась Маша.

«Сейчас она возьмет меня за шиворот и выкинет вон, — подумал следователь. — А ведь нервничает. Что за чертовщина такая?»

— Ну хорошо, хорошо. Меня, например, тоже очень интересует, с чего бы это человек, у которого и в семье, и на работе все нормально, вдруг выбросился из окна. Нет следов постороннего присутствия в доме, нет угроз, никаких других причин. Есть такая статья в Уголовном кодексе: «Доведение до самоубийства». Вам это о чем-нибудь говорит?

— Нет, не говорит. Я, что ли, по-вашему, его довела? — про-

изнесла Маша сквозь сдерживаемые рыдания. — Я, что ли? Это вас Кирилл Николаевич надоумил? Он псих ненормальный!

— Не надо, Машенька, — поднял ладонь над головой Акинфиев. — Успокойтесь. Кирилл Николаевич, может быть, человек неуравновешенный, но он меня к такой мысли не подводил, слава Богу. Хотя он и сегодня в прокуратуру явился. А в статье этой сказано: «Доведение лица, находящегося в материальной или иной зависимости от виновного, до самоубийства или покушение на него путем жестокого обращения с потерпевшим или систематического унижения его личного достоинства…» Мне, признаться, встречаться с таким не доводилось. Но я полагаю, что здорового парня, шофера «Дальрейса», до самоубийства не довести. По крайней мере, без видимых для родных на то причин.

— Я беременная была. Ребенка мы ждали. Витя такой счастливый ходил. Имя ребенку выбирали. Все обнимал меня и ухо к животу прикладывал, — Маша закрыла заслезившиеся глаза и качнулась из стороны в сторону. И вдруг, точно устыдившись порыва откровенности перед чужим человеком, вернулась к себе прежней — неприязненной и холодной: — Задавайте ваши вопросы!

Акинфиев собрал портфель, снял очки. Все эти манипуляции он проделал молча и долго, словно раздумывая, стоит ли продолжать беседу.

— Да вопросов у меня, собственно, и нет, — пожал плечами следователь и виновато поглядел молодой вдове в глаза. — Один разве что… Где вы были в четырнадцать часов тридцать минут восемнадцатого августа сего года? То есть в день и час, когда погиб ваш супруг?

— На этот вопрос я уже отвечала раз десять, гражданин старший следователь. У вас в бумагах должно быть записано. Я была у мамы в Измайлове.

— И накануне тоже?

— И накануне тоже. И третьего дня.

— А почему?

— Потому что Витя ушел в рейс, одной мне оставаться не хотелось. Я сидела у мамы, помогала ей варить варенье и ждала мужа. Он обещал позвонить.

— И что же?

Маша вскинула на собеседника удивленный взгляд и тут же отвела его.

— Вместо этого позвонила соседка, у которой был мамин телефон. Можете зайти и проверить. И сказала… сказала, чтобы я немедленно ехала сюда, потому что с Витей несчастье.

— Я проверял, Маша. Все сходится. За исключением одного маленького и, возможно, не очень существенного обстоятельства. Может быть, о нем бы не стоило говорить из чувства, так сказать, мужской солидарности… — Акинфиев не мог не заметить, как несчастная женщина внезапно побледнела, как она вся разом подобралась и стиснула подушку в пальцах с обгрызенными ногтями.

— Нет уж, вы говорите! Иначе зачем же пришли?

— Ни накануне, ни третьего дня — то бишь, шестнадцатого августа — рейса у Виктора Степановича не было. С четырнадцатого его машина находилась в ремонте, хотя пятнадцатого он действительно ездил в Воронеж сменным водителем. Но вернулся он в колонну в два часа ночи и тогда же дежурной машиной уехал домой. А из окна выпал в четырнадцать тридцать, и утром, как утверждаете вы и ваша мать, вам не звонил.

Маша ничего не ответила и только дрожала, но не от страха—в комнате не топили. Акинфиев поднял с пола плед и набросил ей на плечи, но она тотчас же стряхнула его с себя.

— И что? Какой вы из этого делаете вывод? — с вызовом спросила вдова.

— Я думал, вы поможете мне его сделать, Мария Григорьевна.

— Я?

— Ну да, вы. Понимаете, как вытекает из ваших показаний, гражданин… извините, ваш муж ушел в рейс на Севастополь шестнадцатого. И тогда же вы уехали на Первомайскую к маме, так?.. Значит, либо он вас, мягко говоря, ввел в заблуждение, либо… в заблуждение вводите меня вы.

— Ну почему же? Почему?.. — с жаром заговорила Маша. — Он собирался в Севастополь, а рейс отменили — планы у их начальства поменялись. Сколько раз так было!..

Акинфиев по-отечески улыбнулся, хотел даже потрепать женщину по плечу, но не рискнул.

— Мария Григорьевна, — покачал он головой и близоруко прищурился. — Я ведь уже сказал вам: «МАЗ» Авдышева находился в ремонте с четырнадцатого числа. Какие планы, Господь с вами!

Следователь вышел в прихожую и стал, кряхтя, натягивать мокрое пальто.

— Я ничего не знаю, он так сказал, — потупилась Маша и остановилась в дверном проеме.

— Возможно, возможно. Поговорите все же с Кириллом Николаевичем. Может быть, вы сочтете уместным забрать свои заявления? Ну а если что-то вспомните — звоните, приезжайте. Вот вам моя визитка… На работе я бываю, как правило, до обеда. До свидания.

Хозяйка молча проводила следователя, потом рухнула на кровать и зарыдала. Случилось то, чего она так боялась: Виктор обманывал ее! Обманывал!..

Снова, в который уже раз, вспомнился тот злосчастный вечер четырнадцатого, когда он пришел домой навеселе и уснул. Маша полезла в его бумажник, чтобы забрать то, что осталось от зарплаты…

Не нужно было устраивать ему сцен! Впрочем, едва ли ссора заставила его прыгнуть с подоконника вниз головой. Но что тогда, что?.. Подхватил от этой девки какую-нибудь заразу?

Пойти провериться к венерологу?..

Нет, ни к чему выносить сор из избы. Пусть для всех они остаются счастливыми супругами, разлученными несчастным случаем. Все равно его уже нет, все равно нет ребенка, нет жизни — той, прежней, счастливой…

5

Лил холодный дождь. Было еще не так поздно, но городок Реутов погрузился в темноту: быстро набежавшие тучи образовали непроницаемый полог. Лишь редкие огоньки витрин кое-где пронизывали кромешную тьму. Несмотря на непогоду, по улицам сновали прохожие, закупали провиант на выходные. Над головами плыли непременно черные зонты.

Фар он не включал. Никто, конечно, не обратил бы внимания на одиноко стоящую у тротуара самую обыкновенную машину, но он сам не хотел света. Время от времени приходилось включать «дворники», и тогда становилось видным здание напротив — на расстоянии полуквартала от стоянки. Тот, кого он ждал, должен был появиться через двадцать минут, он знал это точно: как-никак десятая, контрольная проверка графика жертвы. Электричка приходила в семнадцать ноль-две.